С Захаром Прилепиным - о книгах, русском языке и грехе

Нижегородцы могут гордиться тем, что в нашем городе живет (и не хочет никуда отсюда уезжать) большой русский писатель - Захар Прилепин (Евгений Прилепин по паспорту).

Известный в журналистике как Евгений Лавлинский, к своим 33 годам он сделал себе имя в литературе как Захар Прилепин — его романы “Патологии”, “Санькя”, “Грех” не раз переизданы и удостоены престижных премий, в числе которых и “Национальный бестселлер”. Последнюю книгу его прозы — “Ботинки, полные горячей водкой” — особенно стоит прочесть мальчишкам, чтобы поняли, каким должен быть настоящий мужчина, и разочарованным женщинам — чтобы убедиться в том, что этот вид — настоящий мужчина — не исчез. Прилепин — безусловный патриот, в чем очередной раз убеждаешься, читая сборник его эссе “Я пришел из России”. К слову, в биографии филолога Евгения Прилепина, выпускника Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского, есть такая строка: как боец ОМОНа дважды участвовал в контртеррористических операциях в Чечне. А еще он отец троих детей — двух сыновей и дочки.

— Это не официальный, а такой альтернативный школьный учебник, который делают полтора десятка писателей, в том числе такой заслуженный классик, как Андрей Битов, широко известный Дмитрий Быков, есть несколько более молодых — Сергей Шаргунов, например. Этот учебник — попытка дать такой субъективный взгляд на каждую литературную величину, создать новую мифологию литературного образа, чтобы это было интересно школьникам, хотя скорее это рассчитано на первый курс университета.

Мы сами выбирали, о ком рассказывать. Почему Есенин? Я сам из рязанской деревни, где все было пронизано есенинским духом. Собственно, для меня литература началась с того, что в 5 лет я увидел сон: по улице бегут двое совершенно юных, пятнадцатилетних, — я видел их портреты на стенах — это были Пушкин и Есенин. И я, пятилетний, у мамы спрашивал, могли ли эти мальчики бегать вместе. Когда мы уже переехали в Дзержинск, я нашел в библиотеке том Есенина, после школы открывал его, когда оставался один, и читал вслух по 3 — 4 часа, как заговоренный. Зачем я это делал, совершенно непонятно. Но поразил своего учителя литературы тем, что всего Есенина знаю наизусть.

— Я хорошо учился по литературе, по остальным предметам гораздо хуже, по русскому, к примеру, была тройка. Мне очень повезло с учительницей литературы. Елена Владимировна Баландина, учительница прекрасная и очень красивая женщина, она действительно любила литературу. Когда я пришел на филфак, то с удивлением обнаружил, что многие из тех, кто там учится, литературу не любят, не знают, а в свободное от учебы время быстренько читают какую-то макулатуру и дрянь, которую никто из приличных людей не должен брать в руки. И я в ужасе думал: “Как же они будут преподавать литературу в школе?”. Знаете, когда начинались первые телесериалы, в том городке, где я провел юность, школа на время “Рабыни Изауры” закрывалась, потому что все учителя шли смотреть очередную серию этой “Санты Барбары”. В школе объявлялся перерыв на полтора часа, а потом дети опять приходили в классы. И я думал: “Это же учитель литературы, истории бежит смотреть эту чепуху. Чему они учат детей в этой школе?” Это чудовищно, этих учителей надо было уволить всей школой сразу.

Знаете, почему так важна литература? Русская литература, особенно девятнадцатого века, — это чуть ли не единственный наш конкурентоспособный продукт в мире. Мы больше не выпускаем танки, ракеты. Но Достоевский, Чехов и Толстой — это очень дорогие бренды. Это и есть наша гордость. Это то, чем мы можем торговать.

Если вернуться к школьной литературе, то важно совместить две вещи. Первая — все же должно быть классическое образование, какие-то основы. Даже когда я работал в ОМОНе, там были пацаны, которые, кроме автомата и штанги, ничего последние пятнадцать лет в руках не держали, но в разговорах о книгах вдруг начинали вспоминать что-то о Есенине, Достоевском, и я понимал, что в школе им какие-то азы все-таки вбили, и они от этого хуже не стали. Второй вопрос — преподавание литературы в школе должно не отбивать, а прививать любовь к литературе. Поэтому процентов на 50% в программе должны быть Жюль Верн, Гайдар, Беляев, “Гарри Поттер”, кто угодно, — надо, чтобы книга была и умной, и интересной. Мы так сына приучали к чтению. Старший, единственный умеющий читать из троих моих детей, прочел к своим 10 годам столько, сколько я к 20 — 25. Мы записали его сразу в две библиотеки, куда он ходит вместе с мамой. И там мы действуем хитро. Мама берет то, что ребенок не возьмет — например, детские вещи Куприна, Бунина, а он сам набирает какие-то страшилки, стрелялки, всяких “Гарри Поттеров” и т. д. В итоге он читает и то, что нужно, чтобы оставаться в детском социуме, и классическую литературу.

— Наша с женой супружеская жизнь начиналась 12 лет назад в полунищем состоянии. Моей ОМОНовской зарплаты едва хватало на пропитание, а книг очень хотелось. На улице Нартова до сих пор есть магазин “Нижегородская старина”, и мы там, чуть появлялись деньги, покупали целыми собраниями и сочинений и отдельными томами мировую классику, вознамерившись собрать большую семейную библиотеку, где будет все. И на какие-то последние деньги — книжки продавались по рублю-полтора — мы шли, набирали 2—3 огромные сумки. Дома выкладывали, смотрели на них и были безумно счастливы. Вся эта мистика книги для меня до сих пор очень важна. Домашняя библиотека — полки во всю стену — прямо напротив кровати, и когда я гляжу на нее, меня это успокаивает, я потихоньку что-то из нее читаю.

— У меня там полка здоровенная! На ней стоят журналы, в которых я публиковался, издания и переиздания книг, в том числе зарубежные. Всего у меня книг шесть, но каждую не раз переиздавали.

— Китайский перевод “Саньки” — это единственная книжка, на которую я смотрел с изумлением. С большим любопытством я разглядывал польское, чешское или французское издания. С французским изданием романа “Патологии” было смешно: там описываются события войны в Чечне, молодые бойцы спецназа катаются по Грозному на козелке, потом пьют водку, закусывая килькой. Во французском переводе они ездят по Грозному на джипах (козелков-то во Франции нет), а вместо килек едят сардины. Думаю, с джипами и сардинами у моего подразделения в Чечне была бы совсем другая жизнь.

— Естественно, я хочу, чтобы мои книги поняли. Мало того, я хочу, чтобы их еще и купили — много и хорошо, тогда мне будет чем детей кормить. Что касается понимания нас за рубежом, то французы воспринимают русских людей с известной долей скептицизма. Они любят плохие новости из России — это их фирменное блюдо. Они европейцы, а мы азиаты. В Польше все газеты напечатали рецензии на роман “Санькя”, на встречи там всегда собирались полные залы, там понимание полное — мы почти родственники. Китайцы — другая история. Там важна русская, отчасти даже революционная, героика, поэтому в Китае до сих пор очень популярен Николай Островский, Горький, поэтому там сняли “Как закалялась сталь”, “А зори здесь тихие”, там это все культивируют. Русское самурайство, русское мужество, в России уже подзабытое, к чертям позаброшенное, — это китайцы очень ценят.

— Издательство хорошее, конечно, но в данном случае оно обратилось не к имени Леонова, а ко мне, а я уж предложил этого автора, чем сильно удивил (но я уже предложил написать в ЖЗЛ и про Шолохова. И про Есенина). Леонид Леонов — гениальный писатель. Но — скажу прямо — он отчасти погубил себя романом “Русский лес”, который был какое-то время сильно знаменит, а сегодня кажется непроходимо советским, хотя и там есть отличные страницы. И восприятие Леонова сложилось неверное, а это очень страстный, тонкий, увлекательный писатель, и его тексты требуют нового прочтения. Очень надеюсь, что этого писателя я верну читателям. Я изучил очень подробно его огромную биографию — человек прожил 96 лет, и там столько тайн, столько интриг, такое количество темных пятен, которое не оставит равнодушным, если вам интересна литература как таковая. Это будет отчасти психологический детектив, потому что Леонов — совсем не тот человек, за которого себя выдавал и за которого мы его принимали. Это такой потайной человек с огромной внутренней жизнью.

— Молодой писатель — в России это обтекаемое понятие. Cовсем недавно молодыми считались Юрий Поляков и Татьяна Толстая, которым за полтинник. Сейчас это мое поколение 33—35-летних плюс минус семь лет. В этой градации самый узнаваемый — Дмитрий Быков, со своей некоторой обильностью, порой кое-кого раздражающей. Я считаю, что это человек даже с признаками некоторой гениальности: ведет сразу 26 колонок в разных газетах и журналах, в 3—4 журналах зам. главного редактора, был ведущим двух радиопрограмм и — до недавних — телепередачи. Одновременно с этим он, известный писатель, пошел работать в школу учителем русского языка и литературы, что было ошеломительно. Быков объяснил, что с тех пор, как у него больше нет программы “Времечко”, ему не за что себя уважать. При этом он пишет в год по пьесе или роману, по книге об Окуджаве и т. д. — и ему еще не за что себя уважать. В Москве он вездесущ — везде ходит, со всеми выпивает... Александр Проханов его очень верно определил: “Это не Быков, это стадо быков”. Уверен, что Быков точно будет изучаться в школе спустя какое-то время. У него восхитительные романы, первые из вышедших — “Оправдание” и “Орфография” — мне очень нравятся.

Есть еще Алексей Иванов, очень хороший прозаик, его “Золото бунта” рекомендую всем. Есть человек, чьи книги найти гораздо сложнее, — Михаил Тарковский, родственник тех Тарковских, режиссера и поэта. Из интеллигентной семьи, сибиряк с огромными ладонями, он живет на заимке, охотится, строит бани, пишет воздушную прелестную прозу, найти ее можно в толстых журналах — “Современнике”, “Новом мире”, а книги его уже раскуплены. Читайте и наслаждайтесь.

Есть еще наша писательская “банда”, наша пятерка — люди, с которыми мы пришли в литературу одновременно: Денис Гуцко, Сергей Шаргунов, которого, может быть, помнят как политика, Дима Новиков, Роман Сенчин и я. Мы считаем себя собратьями, занимающимися одним и тем же делом. Внутри нашей компании конкуренции нет, как и зависти, чего обычно много в писательской среде.

— Конечно, важно, ведь литература — это мое ремесло. Другое дело, что я считаю, что не надо делать ставку всей своей жизни только на литературу, надо понимать, что есть еще какие-то вещи важнее этого. Прошу прощения за патетику, но есть дети, любимая женщина, родители, Бог. Вот эта вертикаль важнее всего. У меня есть огромное количество знакомых молодых и не очень молодых литераторов, которые сломались на этом — когда-то получили какую-то премию, потом год-два-три ничего не получается, и человек сломан.

— Конечно, и то и другое важно. Но читательское важнее — извините за цинизм, они идут и мои книжки покупают, то есть кормят меня. И Толстой, и Пушкин, и Достоевский — все торговали своими рукописями. А Горький — тот вообще отлично в этом разбирался. Что касается критиков... Да, приятно, что я вхожу в рекомендуемую программу пятидесяти вузов и обязательную пяти университетов — это критики сделали, которые создали мифологию, что Прилепин хороший писатель, а ей поверили.

— Это не только философский, но и крайне сложный вопрос. Это как раз тот случай, что, хотя целую книгу написал по этому поводу, до сих пор не сформулировал для себя это. Человек, старающийся прожить свою жизнь честно и мужественно, всегда будет идти по этой грани — греха. В том числе и наше мужское поведение, связанное с взаимоотношениями с женщинами и отношениями внутри своего государства и вне его, на войне, в политике, — оно на грани, и ты всегда можешь эту грань преступить. Ты всегда можешь обвалиться либо в грех, либо — у меня есть другая повесть, “Патологии”, — в патологию. Эта сложнейшая мужская задача — пройти по этой грани и не обвалиться ни в грех, ни в патологию, остаться человеком и мужчиной, она меня волнует более всего. А так грехи все знаем из священных книг.

— Мужиков отличных в России полно — мужественных, порядочных, с юмором! Надо только правильно их готовить. То, как мужчина себя ведет, такая женщина в нем отражается. Поэтому, конечно, во всем виноват мужчина!

— Речь шла о том, что когда мы сидим за одним обеденным столом с моими товарищами по литературе, они говорят — я гений, я великие книги пишу. Я тогда говорю — возьми и перечитай первый том “Тихого Дона” или “Мертвых душ” и ты поймешь, что ты совсем не гений. И мы должны скромно стоять в уголке и быть счастливы уже тем, что пишем на русском языке. Это уже максимальное возможное для нас счастье. У меня такое место, что я не гений и нечего мне делать на форзаце учебника. Но я пишу на хорошем качественном русском языке и мне есть что сказать моим современникам. Это и есть мое нормальное место, заслуженное мною вполне.

Опубликовано в газете "Биржа" - № 13 от 08.04.2009