«Я всегда пахал как сумасшедший»
Одиннадцатую по счету книгу Захара Прилепина «Обитель» называют главным литературным событием года. Этот роман о судьбе заключенных в сталинском лагере на Соловках вошел в лонг-лист «Русского Букера» и «Большой книги». Книгой года «Обитель» уже стала, так что можно сказать, что писатель весьма неплохо отметил 10-летие творческой деятельности (в 2004 году вышел его первый роман «Патологии»). Впрочем, Прилепин, похоже, юбилея даже не заметил. В интервью «НИ» Захар ПРИЛЕПИН рассказал о том, почему он не боится «исписаться», зачем снимается в кино и куда он отправлял этим летом своих сыновей.
— Захар, вот вы говорите: «Никто мне свыше ничего не диктует». Но трудно поверить в случайность, уж очень вовремя появился в России писатель Захар Прилепин — со своей семейной историей, своим боевым и прочим опытом, своей жаждой исследовать российское вчера и сегодня. Вы не считаете, что ваш дар — это поручение?
— Если я вам сейчас буду поддакивать: «Да, я вовремя…», это будет очень глупо выглядеть. Но надеюсь, что какая-то правда в ваших словах есть. Мне, безусловно, не только приятно такое слышать, я и ответственность осознаю. Я же вижу и слышу, что важен людям. Но все, что я могу тут сделать, — поскорее все это забыть. Завтра опять проснуться чистым, быть самим собой, абсолютно честным, потому что, как только на себе понесешь ответственность за каждое сказанное тобой слово, тут же перестанешь быть свободным. А я хочу себя чувствовать с людьми, которые меня окружают, так же свободно и легко, как со своими детьми. Понимаете, о чем я? То есть я хочу позволять себе все, что считаю вправе позволить себе как мужчина — где-то дерзко себя повести, где-то набедокурить, нахулиганить. Как говорила Ахматова: «Я лирический поэт, я имею право валяться в канаве». То есть я какие угодно вещи себе позволяю. У нас есть ряд серьезных писателей, не буду их называть, которые несут на себе эту личину большого русского писателя. Они следят за выражением лица и, случись что угодно — Украина, Путин, Обама, взрыв вулкана, — фильтруют каждое слово. Тут надо сказать вот так, а тут — поаккуратней, а лучше вовсе смолчать. Это не по мне. Я хочу максимально долго сохранить в себе вот это юношеское — не думать ни секунды ни о какой стратегии и делать все, что в голову приходит, говорить все, что заблагорассудится, и быть равным самому себе, а не каким-то вещам, на мой взгляд, иллюзорным.
— Писатели часто признаются, что после написания большой книги испытывают сначала эйфорию, а потом панику. Потому что появляется страх, что это всё — они свой дар исчерпали. Как вы себя чувствуете после «Обители»?
— Паники, конечно, у меня нет никакой. Но я допускаю такое состояние. Просто слова могут перестать к тебе приходить, может закончиться то, что из тебя, как из ведра, выливается, и ты черпаешь… Кто-то может считать, что у меня плохие книги, кто-то — что прекрасные. Это неважно, просто я сам знаю, как это происходит. У меня происходит очень легко. По-моему, именно плохие книги очень тяжело пишутся. Я же открываю свой ноутбук — свою печатную машинку, и, если есть в голове какая-то мысль, все происходит абсолютно без напряга. Я подозреваю, что эта легкость может быть не вечной. Раз — и в одно мгновение прекратится. У кого-то перестают песни писаться, у кого-то — книги. Но я об этом тоже нисколько не волнуюсь. Нисколько об этом не думаю. Сейчас мне вообще ничего не хочется писать.
— Закроете ноутбук и — отдыхать?
— Нет, буду писать книгу, уже немножко начал, такую — литературно-публицистического толка, называется «14 поэтов». Но это — своеобразный отдых. Просто напишу большие биографическо-филологические эссе о своих любимых поэтах. Я настолько люблю поэзию, настолько она важна для меня с самого детства, что мне хочется как-то выговориться в своей любви к этим поэтам. Я понимаю, что они никому сегодня не нужны. Понятно, что есть, скажем, Блок и Есенин, которых любят, или Гумилев, которого кто-то любит. Но есть еще Луговской и Тихонов, которых забыли или не знают толком. Для меня это не имеет никакого значения. Мне хочется написать именно о них, и плевать я хотел на то, что они, может быть, никому не нужны. Можно было и другими вещами заняться. Мне предлагали писать для двух-трех фильмов какие-то вещи. Даже не сценарии, а просто: «Напиши историю какую-нибудь!» Это бы стоило много денег, я бы заработал втрое, да не в трое — в тридцать три раза больше. Но я решил: нет, не буду это делать. Впрочем, напишу эту книжку, а потом, может быть, и чем-нибудь таким займусь. А может, не займусь. Мне сейчас к музыке хочется вернуться. Я что-то заработал с этой «Обителью», и поэтому сейчас мне нравится ощущать себя свободным. Потому что я всю жизнь пахал как сумасшедший на пяти работах, писал непрестанно, все это меня гнало просто как метлой. Вся эта свобода может закончиться через три месяца, но я их проживу в счастье и удовольствии. Но — посмотрим! Поэтому — нет никакой у меня паники.
— А актерство вас не увлекло? Вы сыграли в криминальном сериале и в «Восьмерке», фильме Алексея Учителя, снятого по вашей прозе.
— Ну, я не сказал бы, что меня засыпают подобными предложениями. Я не актер, безусловно. Но в этом для меня есть какая-то юношеская забава. И поэтому… Было недавно интересное предложение, мы с режиссером поговорили. Ильдар его зовут. И там вроде надо играть поэта Серебряного века. Я говорю: «Серебряный век — он мне так нравится! Давай, я даже сценарий читать не буду, сыграю тебе этого поэта». Поэтому, наверное, снимусь еще в одном фильме. До этого я как бы «блюл чистоту риз» и не снимался, отказывался играть, а потом «расчехлился», как говорится. В первом кино дети уговорили меня сняться. Снялся. Потом — в другом, потом — в шести клипах. И как-то это пошло. И сейчас уже вошло в привычку! (Смеется.)
— Как жена относится к вашим актерским опытам?
— Тут опять предложили, она говорит: «Давай, снимайся». Я: «Ты ни одного фильма с моим участием не смотрела, только принуждаешь к этому!» Она: «Ты должен сниматься ради детей. Если они в школе что-нибудь набедокурят, эти вопросы легче решить, когда папа — известный человек» (смеется). Поэтому жена вписывает все эти мои занятия в свой фронт работ, потому что она решает те дела, которые я не решаю: школьные, репетиторские и все прочие. Конечно, если я появился у Познера, то какие-то вопросы можно очень быстро разрешить. Если же меня где-то обругали несколько раз по телевизору или задержала милиция, Маша говорит: «Теперь давай каких-нибудь положительных информационных поводов!» Это она, конечно, в шутку.
— У вас две дочки и два сына. Вы говорите, что девочки больше развернуты к отцу, а мальчики — к матери, что вам с девочками всегда проще. Но сыновья ведь наверняка — особая ваша забота?
— У меня одному сыну десять лет, другому — шестнадцать. Этим летом мы с женой решили отправить их в военизированный лагерь на юге страны. Пять бывших военных собрали две роты мальчишек, ходили с ними по горам, ну и все остальное — подъемы, стрельба, пейнтбол, каждый день «рукопашка»… Сыновья приехали — прямо на год выросли! Мы с ними поговорили, обо всем расспросили. Да, конечно, в таком лагере всегда много чего происходит. У старшего сына рота постарше — до семнадцати лет, у младшего — до двенадцати. Там все — и мат, и интерес к половым вопросам… Ну, мальчишки, они же взрослеют… Конфликты какие-то. Глеб и Игнат через все прошли с честью. Приехали оба удивительно довольные собой. Мой старший получил там… их было человек сто, так он один из четырех получил нашивку лучшего бойца. Младший — тоже как-то отличился. Они влезли на все горы, выиграли все «рукопашки», победили во всех пейнтболах. И их наставники сказали: отличный статус в коллективах. Я сужу: значит, все в порядке. И мое родительское сердце радуется…