Захар ПРИЛЕПИН
Второй роман нижегородского писателя Захара Прилепина «САНЬКЯ» в 2006 году отличился: он вошел в финал двух престижнейших отечественных литературных премий — «Национальный бестселлер» и «Русский Букер», а газета «Культура» признала «Санькю» книгой года. Предлагаем вам беседу с автором, прославляющим книжный Нижний.
— Сейчас литературный процесс во многом определяется «премиальной политикой».
— Что для вас, кроме денежного эквивалента, означает выход в финал «Букера»?
— Есть точка зрения (возможно, спорная), что текст, не попавший в длинный список «Нацбеста», «Букера» или «Большой книги», не существует в литературном пространстве как факт. То есть он может потом проявиться в истории литературы, но текст этот не доходит до читателя. Это очевидно.
Я бы даже сузил до шорт-листа, до «пятерок»: нахождение в этом контексте, во-первых, дает читателя, а во-вторых, дает возможность горизонтальных и вертикальных связей с издателями, писателями, другими представителями литературных, культурных и политических элит.
— Каковы ваши читательские предпочтения в сложившемся на данный момент контексте?
— Букеровский «шорт-лист» не включает текстов, любимых мной как читателем. Победитель Ольга Славникова написала хороший филологический, плотный роман. Мне более всего был симпатичен Петр Алешковский со своей книжкой «Рыба». Дина Рубина мне не интересна, но я понимаю, что эта книга достойна своего читателя.
Я люблю другие книги в силу, может быть, воспитания, вкусов или политических предпочтений.
Из моих плюс-минус сверстников очень ценю Михаила Тарковского. Замечательную прозу пишут Сергей Шаргунов и Дмитрий Новиков.
— Давайте поговорим о герое вашего романа «Санькя». Насколько в нем есть автобиографические черты?
— На такой вопрос мне хочется то ли пошлость какую-нибудь сказать, например, как Флобер: «Мадам Бовари — это я…», то ли вычислять проценты: 33 процента — это я, а остальные — вообще не я… Что тут лукавить, в главных героях этого текста находится разбитый большим молотком автор.
Он бил по своей самости, по своему «я» и разделил себя на нескольких героев. Многие тексты пишутся именно таким образом, когда человек отделяет от себя живые клетки и начинает их взращивать: появляются герои, антигерои, персонажи случайные и мимолетные.
Безусловно, присутствуют и ты сам, и твоя борьба с самим собой. Оставлю за собой право не срывать все покровы…
Я деревенский мальчик, родился и провел детство в рязанской деревне. Мои родители по социальному статусу вполне простые люди (в Советском Союзе все люди были вполне простые — тем он, возможно, и был хорош). Какие-то вещи, происходящие с моим героем, происходили и со мной, а какие-то никогда не происходили.
— Когда я говорила с людьми, прочитавшими ваш роман, сталкивалась в основном с очень эмоциональными оценками. Книга воспринимается прежде всего не как литературный текст, а как политическое руководство к действию. Задетые за живое люди говорят: «Ну так же нельзя…» С какими читательскими оценками встречались вы сами?
— С какими только не встречался…
За последние полгода вышла добрая сотня статей в разных федеральных изданиях, от «Комсомолки» и «МК» до «Огонька» и «Эксперта». Реакция самая разная — от непосредственной до профессиональных литературно-критических оценок. Есть две основные тенденции. Одну из них сформулировал прекрасный критик Павел Басинский. Он назвал свою статью обо мне «Новый Горький явился», и потом с его легкой руки это достаточно поверхностное сравнение с романом «Мать» пошло по многим изданиям. При всем моем уважении к Басинскому, это абсолютная неправда. По стилю, по языку, по всему тому, что делает писателя писателем, Горький не является личностью, культурно определяющей меня самого. Я ориентировался всегда на других авторов.
— Такой взгляд, такую «оптику» вполне можно понять — Павел Басинский только что закончил книгу в ЖЗЛ о Горьком…
— Да, просто прекрасная книжка про Горького. Но… только тема у нас является чуть-чуть схожей, чуть «рифмующейся», на этом наше сходство заканчивается. Другая точка зрения на роман тоже интересна.
Ее сформулировал критик Андрей Немзер, об этом же говорил Леонид Юзефович: это роман-предупреждение в антиреволюционном смысле. Это и есть ответ вашим знакомым: роман — предупреждение о том, что государство, строящееся на принципах лжи и подлости, неизбежно придет к раздору с собственными детьми.
Дети восстанут и будут рвать его на части, потому что они наиболее чувствительны к вопиющей подлости времени, а оно действительно подло.
— Каким предстает завтрашний день?
— Книга повестей и рассказов, которые выйдут сначала в толстых журналах — в «Новом мире» и в «Дружбе народов», это уже сделанный труд. Что касается будущего, то я в скором времени, с Божьей помощью, примусь за жизнеописание Леонида Леонова, которого считаю крупнейшим писателем XX века. Подписал договор с издательством «Молодая гвардия». Масштаб фигуры настолько велик, что я чувствую некую оторопь, стеснение пред таким литератором.
— Понимаю… «Пирамиду» не смогла прочитать, хотя пыталась, а вот роман «Вор» был для меня очень интересным чтением. Как вам удается сочетать работу, требующую очень глубокой сосредоточенности, с газетной практикой?
— Иначе я просто не пробовал жить. Я все время что-то куда-то пишу, зарабатываю насущный хлеб журналистской поденщиной или политтехнологической работой. Трое моих детей (показывает на фоновую фотографию рабочего стола компьютера. — М.К.) все время хотят есть, и я рад тому, что мне приходится тратить жизнь не только на создание собственных текстов, а на все подряд.
В том и заключается радость и полнота жизни, когда занимаешься вещами, которые, казалось бы, тебе чужды.
На самом деле человеку полезен любой опыт, даже тот, который поначалу кажется лишним.
Я поменял в своей жизни немало работ, весьма далеких от журналистики, начиная от грузчика и заканчивая охранником в ночном клубе или омоновцем.
Все это сделало меня богаче. И когда я общаюсь с молодыми парнями на литературных форумах — а там я теперь уже выступаю не в качестве слушателя, а в качестве соведущего семинара, — я самонадеянно даю им советы, хотя, возможно, не имею на это прав.
Говорю, что литература — это такая вещь, которая не растет в пустоте. И если вам кажется, что вы все поставили на литературу и не имеете ни работы, ни политических убеждений, ни детей, ни того, что называется жизненным опытом, и думаете, что книги снизойдут с небес, то они не снизойдут. Такое еще может произойти с человеком, который пишет стихи, потому что, на мой взгляд, поэзия — это вещь короткого дыхания, она предполагает короткую и яркую эмоцию и может родиться у любого человека, у ребенка.
А проза — это вещь долгого дыхания.
Поэтому крайне опасно писать прозу, когда ты сидишь в комнате и смотришь в окно.
Кроме вида из окна ничего и не напишешь.
— Что для вас главный итог 2006 года?
— Мы в семье привыкли ориентироваться не на Новый год, а на другие даты, такие как годовщина свадьбы или дни рождения детей. Как правило, именно с таких дат начинают происходить какие-то необыкновенные изменения. Например, к моменту рождения второго и третьего ребенка мы были нищи, как церковные мыши.
А потом рождался ребенок — и я заключал какие-то контракты, продавал права на зарубежные издания книг и на экранизации, вдруг что-то начинало на меня сыпаться. В этом году у меня родилась дочь и переиздали первую книгу (роман «Патологии». — М.К.), издали вторую, я продал права на издание во Франции… Что-то еще происходило душевное, забавное, входил в шорт-листы, премии получал… Год был прожит не зря.