Захар Прилепин: «Консерватизм входит в жесточайшее противоречие с либерализмом как таковым»

Захар Прилепин: Вопрос про консерватизм огромный и на эту тему не один десяток книг написано, но умствовать ложно я здесь не буду, потому что по сути это апелляция к базовым ценностям, которые были характерны для России в течение тысячи лет. Я не думаю, что страна стоит сегодня в той ситуации, когда мы должны каким-то парадоксальным образом переориентировать свое сознание, свой язык и свое географическое пространство.

Россия остается империей с русскими как центробразующим народом, с православной религией в качестве в одной из важнейших систем, становых хребтов этого народа и при всем этом с такой цветущей сложностью и возможными влияниями соседствующих и дружелюбных по отношению к нам культур. Это основные вещи, на которых строилась Россия, Русь и те основания, от которых нам не убежать, не разломив эту географию евразийскую на ничтожные куски. Другой вопрос, что совершенно очевидным образом консерватизм входит в жесточайшее противоречие с либерализмом как таковым. Я под либерализмом не понимаю свободу выбора, свободу избрания парламента и прочие демократические радости. Я под либерализмом понимаю ту социал-дарвинистскую модель в экономике и отчасти в социуме, которая в России реализуется. Которая также характерна для многих мировых стран, которые вляпались в эту либеральную историю. Либерализм противоречит русскому традиционализму, русским базовым ценностям. И дальнейший шаг по сохранению консерватизма возможен только в сочетании со взломом действующей политической машины в России.

Захар Прилепин: Я просто думаю, что у России нет задачи придумывать идеологию каждые 30, 15 лет или каждые полгода. Потому что если оглянуться на историю страны, то выяснится, что было несколько идеологий, которые задавали вектор развития не на сто, а даже на сотни лет вперед. Например, Москва-Третий Рим монаха Фелофея, потом не вступающее с ней в противоречие "Православие, Самодержавие, Народность" Уварова, потом появилась коммунистическая модель, которая тоже, как выяснили национал-большевики, (я имею ввиду философскую школу национал-большевизма, а не собственно нас самих) не вступило в жесткие противоречия с прежними вот этими идеологическими составляющими. В итоге вот три основных идеологии мы можем наблюдать на тысячелетнюю историю России. Поэтому необходимость выдумывания сегодня идеологии нет никакой. В России другая совершенно проблема, это тотальное отчуждение риторики от практики, когда транслируются одни смыслы, а все что делается руками, вступает в диссонанс.

Поэтому базовые ценности и так всем очевидны, совершенно понятно, что если у нас не будет новых детей - не будет новых людей, рабочих мест для этих людей, не будет производства, не будет прорывов в промышленности и в культуре, не будут поставлены собственные русские ценности в качестве приоритета над общемировыми ценностями и прочей толерантностью, то совершенно очевидно, что мы из этого не выйдем никогда. Поэтому никакой идеологии не надо придумывать, все и так очевидно. Вопрос власти - куда более важен, чем вопрос идеологии.

Захар Прилепин: Я состою в запрещенной Национал-большевисткой партии (НБП) и менять эту организацию на какую-либо другую не собираюсь и не вижу никакого смысла. Поэтому если будут какие-нибудь политические альянсы, я возможно в них буду принимать участие, а возможно и не буду. Это зависит очень от многих разносторонних факторов. Дело в том, что у меня просто есть личные причины, которые периодически вступают в противоречие с объективной повесткой дня. Я предан и нахожусь в дружеских отношениях с Эдуардом Лимоновым, также с надеждой смотрю на Алексея Навального, я в целом симпатизирую правому движению, некоторым конкретным персоналиям, представляющим это движение, например, Константину Крылову, которого считаю православным мыслителем. С другой стороны, я по взглядам скорее левый, чем правый, но и мои симпатии к левым мыслителям Максиму Кантеру или к представителям крайне левой оппозиции очевидны. В этом смысле мне трудно представить такой альянс, который всех этих людей объединит, мне бы это хотелось. Пока у нас альянсы складываются с нашими либеральными товарищами. Просто либералы предлагают те или иные альянсы, но судьба нас в последнее время разводит все дальше и дальше и не уверен, что это вообще перспективно сочетание либеральной идеи и правого национализма, также либеральной и левой идеи, это еще больший диссонанс. Алексей Навальный пытается каким-то образом это соединить, но думаю, что это закончиться чем-то нехорошим.

Захар Прилепин: Это моя личная такая может быть даже печаль, потому что у меня была личная установка, что я должен был туда пойти, мне хотелось туда, как раз с той целью, чтобы немного взбодрить эту «болотную историю». Но мне хотелось идти в составе какой-то группы левой-правой, но я пошел бы отдельно, но там бы было весомое представительство. У меня не сложилось история, чтобы это представительство собрать и чтобы оно было весомым и чтобы у него были шансы войти в коалиционный совет. Не сложилось, в связи с целым рядом обстоятельств, и сам я в итоге отказался. Но там, судя по голосам выдвиженцев, это будет очередная либеральная свистопляска, где 95% будет составлять люди, которые не будут работать, а будут представительствовать там от либерального крыла. И это, конечно, грустно. Идея хорошая, она мне симпатична, но какая-то в этом нехорошая заковырка есть. Как не крути, но медиа российские на 85% аффелированы российским либерализмом, соответственно, наибольшее количество людей известных интернет-сообществу, они так или иначе находятся среди либералов, соответственно, туда их и будут выбирать. И это либеральное представительство будет представлять всю оппозицию, в то время как Россия - страна не либеральная, а консервативная, отчасти лево-консервативная, право-консервативная. И возникает парадокс: с одной стороны это представители оппозиции, с другой стороны страна смотрит на эту оппозицию и удивляется, потому что там есть персонажи, которые совершенно очевидным образом раздражают 80% населения страны. И вот прийти туда и устроить там какой-то скандал - это было хорошим делом, а вот в реальную возможность работы Координационного совета я не очень верю.

Захар Прилепин: Но как в любом сложном разговоре, это отчасти упрощение, но на самом деле все чуть-чуть сложнее. Потому что социальное было небезупречным и политическое уж точно было совершенно негативным. Тот момент, когда я собственно возрастал в Советском Союзе и через четверть века понятно, что Союз достиг в некоторых социальных вещах, которые не поддаются даже объяснению. Нам сегодня не понять, каким образом можно было нивелировать проблемы беспризорности, проблему бомжей, это ведь проблемы, которые исчисляются миллионами. А это не какая-то точечная работа, что нашел бомжа, нашел беспризорника, и куда-то его поместил. А огромная, сложносочиненная социальная схема, где работают медики, правкомы на заводах и фабриках, которые людей берут на галочку. У меня отец был преподавателем в интернате, он обходил, и я сам с ним ходил, семьи, детей, которые убегали из семей, разговаривал с матерями, ловил сам этих беспризорников.

Я видел, что это очень сложная, постоянно работающая машина, которая когда-то была отлажена и она безусловно работала. Тоже самое касается межнациональных отношений. Я когда работал в ОМОНе, у нас там были пацаны, которые все советское время, будучи пацанами десяти, двенадцати, четырнадцати лет катались по стране прямо от Бреста до Магадана к калмыкам, казахам, к узбекам. Сейчас говорят, что и тогда были проблемы, но это несопоставимо с тем, что сегодня происходит. У меня несколько родственников работало в милиции и буду говорить, что были проблемы и тогда. Только преступлений сегодня совершается в восемь раз больше, убийств совершается просто несопоставимо с Союзом. Я жил в деревне, где никто не закрывал свои дома. В деле безопасности, здоровья, образования гражданина, где все народы получили свои азбуки, словари, ВИА и вообще люди в культуре, стали людьми в империи. Все художники, писатели, поэты перемещались по всему государству, государство в свою очередь вкладывало безумные деньги в то, чтобы эти выставки проходили. Потом стало модно над этим издеваться, что вытащили там какого-то наскального художника, но ничего в этом дурного нет, это прекрасно. Это перечисление может быть огромно, этих пунктов колоссальное количество. В политическом смысле меня не устраивало то, что ушла живая кровь из этой системы, она перестала быть пассионарной, перестала быть мобильной, она не смогла сама обновиться. В этом смысле, у меня как у подростка вызывало тоску все эти огромные плакаты, вся эта ложь совершенно очевидная тоска кромешная. Вот это разговор в первом приближении, хотя его можно усложнять и развивать дальше.

Захар Прилепин: Я сам, безусловно, слежу за повесткой дня. Слежу и за правыми и за левыми заключенными и если либералам попадает, я тоже отслеживаю эту ситуацию. Но другой вопрос, что их достаточно много и все это держать в голове не очень удобно, и в этом смысле мы конечно провели совет с нашими правыми товарищами из правого движения и вместе выбирали, чтобы были совершенно безусловные фигуры, люди, посаженные за мыслепреступления, потому что раздаются голоса, почему не за всех заступаюсь, но как только начнешь, заступаться за всех, тут же раздаются голоса, что этот человек убил кого-то, этот нарисовал свастику у кого-то на лбу, а этот еще чего-нибудь сделал. И вот говорят, что заступаетесь за фашистов. Нужно выбрать определенные живые фигуры, сделать такой радикальный жест, противопоставляющей всей вот этой кампании по поводу Pussy Riot. Это тоже живые люди, тоже посаженные ни за что, о которых молчит СМИ всей страны. Я не продолжаю молчать, у нас слабо осветили это письмо. Результаты оно какие-то имело. Оно положило определенный кирпичик в освобождение. Там было два письма. По одному одного отпустили, и по другому происходит процесс. Безусловно, не само письмо повлияло более всего, но я думаю оно провело какое-то сгущение воздуха, при котором все это стало возможно. Я слежу с симпатией за тем что происходит, в смысле с симпатией не за тем, что сажают, а за тем, что происходит.

Захар Прилепин: Я не видел, честно говоря, этот список, отношусь к нему достаточно с сомнением. Мне кажется, что основная вредоносность этого информационного поля не в каких-то там брошюрах, книжках запрещенных, которые я не читал и половины из них. Думаю, половина из них написана людьми ненормальными с некоторыми отклонениями, потому что вся эта конспирология органична зачастую с тотальным безумием. С другой стороны, шабаш, который у нас происходит на телевидении, на центральных каналах, которые на столько взламывают сознание колоссального количества населения, что оно уже теряет какие-то опоры самые основные.

Нужно запретить скорее телевидение. Запрещать русофобию смысла не имеет, так мы дозапрещаемся. Нужно чтобы государство транслировало грамотную повестку дня. Когда государство это делает, все остальные вещи, как и русофобские, так и русофильские, становятся второстепенными. Все доводят и будут доводить до абсурда. Они судят не за цитаты, а судят за свой страх. Наша либеральная общественность любит чего-либо чрезмерно боятся. Чего-либо напугаются и будут ловить вокруг себя мифических фашистов, еще что-то. В этом смысле они друг друга отражают, безумные конспирологи с правой и с левой стороны и наши либеральные идеологи находятся в черной комнате, где они там кого-нибудь ловят черную моль, громко стучат в ладоши. Другой вопрос, что сажают только одних.

Захар Прилепин: Я не считаю это ошибкой, я хорошо отношусь к этой работе. Ничего там такого не происходило, слава Богу в 93-м году я еще не работал. Когда я устроился на работу, это было 96-99 годы, никаких революций не происходило. Я не совершил не одного поступка, за который мне было бы стыдно и я могу отчитаться за свою деятельность перед любым судом. Все было нормально, там работают такие же русские люди, как и в любом другом месте. Почему-то когда видим ребят этих, когда голову кому-нибудь из них отрезают в горячем ущелье, мы переживаем за них, а когда мы видим на площади, нам кажется, что это другие люди. На самом деле - это одни и те же люди, которые вынуждены в силу обстоятельств выполнять самые разные работы. Они же не могут уехать в Чечню, потом уволиться, потом опять поехать в Грузию.

Захар Прилепин: Я не скажу, что это влияние было определяющим. Оно, возможно, важное, но я как-то стараюсь от него дистанцироваться. В жизне много интересных вещей происходит. Я думаю, что рождение моих детей на меня повлияло не меньше, чем командировки в Чечню. Интеллектуальное противоборство с моими друзьями и недругами тоже многие вещи расставило по местам.

Захар Прилепин: Первая была совершенно скотская, предательская и это все происходило у нас на глазах. Много раз становились свидетелями того, что задерживается какой-то боевик. Его приводишь в комендатуру, а через два три часа видишь, что его отпускают. Бывало, что и задерживали пленных в перестрелках, а было, что загоняли в какие-то ущелья целые подразделения, а потом приходили из Москвы неожиданные приказания снять кольцо и выпустить. Это было не то, чтобы один, два раза, это было перманентно. Вся эта первая пресловутая компания таким образом и велась. Совершенно очевидно, что в Москве идет противоборство самых разных кланов, все это было абсолютно отвратительно. Вторая была безусловно не такая. Она была проведена как жесткая и грамотная пиар-кампания. Она и с точки зрения военной, там было сделано все на должном уровне. Я думаю, что опыт Первой кампании был учтен.

Захар Прилепин: Она идет. В Дагестане идет гражданская война, в Чечне возможна война из-за этой границы между Чечней и Ингушетией. Кавказ территория не контролируемая. Чечня мононациональная республика в составе России. Совершенно очевидно, что Кадыров добился больше, чем Дудаев и Масхадов пытались сделать. Кавказ это отложенная проблема и каким-то образом придется ее решать. Другой вопрос, что вся география России это отложенная проблема.

Захар Прилепин: Нет, возрождение русской деревни невозможно. Либо это должен быть большой общегосударственный рывок, когда будет создана такая благостная модель жизни в деревне, когда там появятся рабочие места. Это в ближайшее время не произойдет, т.к. это не рентабельно, а уж тем более этому государству, которое ворует. Любой другой власти это будет невыгодно, т.к. будет нужно поднимать промышленность, военную сферу, космос, нанотехнологии.

Деревни в том виде, которое она имела место быть еще даже в эпоху моего детства, уже не будет. Происходит другой процесс, потому что колоссальное количество горожан начинает мигрировать в сторону сельских мест. Горожане задыхаются в своих городах и я даже по собственной деревне, где я живу, это заметил. Не скажу, что горожане переехали жить туда на постоянную жизнь. Но если раньше там было семь домов, то сейчас там двадцать восемь. Двадцать один дом построили горожане, они приезжают туда на все лето. Это в деревне, до которой нет дороги нормальной из города. А что происходит в Подмосковье. Сотни тысяч людей выдвигаются в сторону деревень, в связи с этим продвигается строительство дорог, электрификация и другое. Понятно, что русский лад речи там уже не будет иметь место быть. Я рос в древне, где люди жили веками. У меня все предки крестьяне, они там жили и говорили на этом языке, ходили в лаптях, спали на печах. Все это было для меня совершенно органичным образом. Сегодня этого, конечно, не будет, но хотя бы в этих пространствах будет кто-то жить. Природа, река, лес, простор, березка и рябинка что-то накладывает на психику человека.

Я думаю, что ребенок, который вырос в русском просторе - у них по статистике, будет реже проскакивать фраза «Пора валить из Рашки». Город нивелирует ощущение Родины. Какая разница, что здесь город. Париж - город, Нью-Йорк - город. А вот природное и речевое пространство формирует в человеке патриотизм.

Захар Прилепин: Нормально. Но я не скажу, что как-то на творчество повлияло. У меня половина сюжетов связано с Дзержинском. Я в Дзержинске работал в ОМОНе, также там у меня живет вся родня, и мама у меня прописана в Дзержинске, и сам я прописан в Дзержинске. Также там я закончил школу. Потом я уже оттуда выбрался, но потом опять вернулся. Мне 37 лет, из них, наверное, десять, а то и больше, я провел в Дзержинске.

Плюсы и минусы были. Мы приехали в этот город на исходе советской власти. Мои некоторые симпатии к этой власти связаны с тем, что мы приехали туда, поселились в общагу и там был целый этаж молодых специалистов. Все в течение полутора лет получили квартиры трехкомнатные, четырехкомнатные квартиры. Моя мама получила две даже квартиры: на себя, потом на дочь. Заводы реально работали. На Корунде, где работала моя мама, работало 10 000 человек. Видно было, что эта машина работает. Когда все рассказывают про очереди, я помню, что я шел из школы, покупал все базовые продукты. Понятно, что красной икры там не было, еще чего-то не было, но все, чтобы расти здоровым ребенком, имелось.

Во всех историях имеет место некая подмена, когда говорят, что это самый грязный город Европы. Я много поездил по Европе. Я в Оке купался всю жизнь и жив до сих пор, и все мы там купались. Найдите человека, который будет купаться в Сене или Темзе. Никто не будет. Либо самый грязный город, либо заковырка какая-то.

Когда я там появился, был исход советской власти, уличная преступность, была беда. Дети заводчан мочили друг друга, как военные сводки, каждый день кого-то убивали. Мне перепадало, несколько раз били, но и мы кого-то ловили. Но я был подростком, меня чаще били. Потом всю ситуацию сломали, ОМОН тогда появился, преступность искоренили. Сложное ощущение от того времени. Свою юность я провел в правильном месте, срез Союза я увидел очень точно. С одной стороны, половина детства в деревне, пол-юности в промышленном городе, я во всем свете увидел, что собой являлось. Пацанские рассказы, часть сюжетов - все оттуда. У меня первый сын родился в Дзержинске, поэтому это город моей биографии.

Василий Ратников, Modus Agendi - 05.10.2012