Захар Прилепин: "Жизнь надо рвать зубами"

Интервью с Прилепиным - так уж получилось - штрихпунктирное. Писатель приезжал в Красноярск в рамках акции "Литературный экспресс". Участники акции прилетели рано утром, заселились в гостиницу, а уже в десять поехали в Овсянку - на могилу Виктора Астафьева и в его дом-музей. Беседовать пришлось по ходу дела, урывками, с передышками и остановками.

***

Итак, мы с Захаром - на заднем сиденье "Икаруса". Но едва я включаю диктофон, как приставленная к литераторам экскурсовод начинает громко, с напором рассказывать "дорогим гостям города" о Красноярске.

- Будем друг другу мешать, - говорит Прилепин, имея в виду экскурсовода. - Придется подождать, пока она закончит.

Диктофон выключен. Мы молчим... Прилепин сам первым прерывает неловкое молчание, кивает за окно:

- Чистый город.

- От Нижнего Новгорода, где вы живете, отличается?

- Сложно сравнивать, я Красноярск вижу всего десять минут...

На одиннадцатой минуте у Прилепина звонит телефон. "Да, Дима!" Дима - это еще один пассажир "Литэкспресса" Дмитрий Быков, в Овсянку он не поехал.

- Он пошел к вашему красноярскому писателю, своему товарищу Мише Успенскому на пельмешки, - поясняет отсутствие Быкова Прилепин.

- Ему повезло, - говорю я. Я тоже имею в виду экскурсовода. - Представляете, сколько городов вам с "Экспрессом" предстоит посетить - и в каждом вот такое дежурное "Посмотрите налево, посмотрите направо".

- Ну что ж поделать... Это нормально.

- Вы неожиданно политкорректны.

- Я просто не выспался.

Экскурсовод никак не заканчивает. Мы все-таки вынуждены разговаривать в параллель.

***

- Захар, вы в своих интервью не раз говорили, что литература не в состоянии влиять на умы и человеческую природу. Но если писатель немощен, то почему и зачем вы - писатель?

- Но я же не ставлю задачу пасти народы. Я пишу по иным причинам. Мне это льстит - лицезреть свои книги в магазинах, знать, что у меня есть читатели, те же интервью давать, мне нравится внимание, нравится, когда меня хвалят. Творческие люди по определению нарциссы, и я своего нарциссизма не скрываю. А кроме того, мне в удовольствие сам процесс писания.

- Вы легко пишете?

- Да. Совершенно не понимаю тех коллег по цеху, для кого писание - тягота: они неделю сочиняют рассказик в две странички, а потом месяц восстанавливаются, потому что израсходовали всю энергию, повредили свою внутреннюю структуру. Я не вымучиваю откровения, не пишу кровью сердца - просто записываю, что у меня в голове. Для меня литература - славное, милое увлечение. Я танцую эдакие легкие танцы.

- Весьма вызывающе танцуете. Странно только, что при всех вызовах и выпадах в сторону власти, которые есть в ваших книгах, вы властью привечаемы. Это что - попытка государства продемонстрировать свою лояльность к инакомыслящим?

- Среди моих премий нет ни одной государственной.

- Но вас приглашали на встречу молодых литераторов с Путиным.

- Это произошло по случайности. Меня сначала позвали, а потом вспомнили, что я не слишком-то угодный и писатель, и человек, - подошли ко мне: "Захар, умоляем, не говорите о политике!" Я на уговор не согласился, я для того к Путину и шел - просить амнистии двадцати политзаключенным, членам НБП. Партию НБП тогда как раз запретили, активистов посадили в тюрьму. И вот уже два года прошло, но все как сидели, так и сидят. А меня с тех пор не зовут на встречи в верхах. Да и я и не стремлюсь.

- Мы не в верхах - можем и о политике поговорить.

- В России нет политики. Политика сведена к некоему театру, где все заранее срежиссировано, предсказуемо, скучно и постыдно, все ходы и роли расписаны, а тех, кто не соответствует сценарию, не допускают на сцену. Печальнее всего то, что клоунада принимается как должное и даже приветствуется. Я ездил в Ригу на книжную ярмарку - сидим в ресторане, ужинаем, и тут заходит их президент - никто головы не повернул, невозмутимо продолжали есть и разговаривать! Я поразился! В России тот же Путин... его, правда, немыслимо представить вот так запросто входящим в ресторан, но если вдруг - все поперхнутся и с мест повскакивают! У нас какое-то крепостное идолопоклонство перед властью.

- Тем не менее в последнее время немало говорится о предощущении революции в России.

- У меня нет такого ощущения. Именно в связи с вышесказанным - Россия лишена воли к сопротивлению, нет ни достаточного раздражения в массах, ни сил, которые могут стать инициаторами гражданского неповиновения. Будущее России, по моим ощущениям, не революционное, а довольно апокалиптическое: страна на пороге тотального кризиса, и вряд ли она с ним справится, во всяком случае, я не верю в адекватность принимаемых мер.

- Вам не страшно?

- Страшно. Я многодетный отец.

- Как же вы отважились на троих детей?

- Я этого не планировал, они как-то сами рождались... Я присутствовал на родах всех троих. Два сыночка и лапочка-дочка у меня: Глеб, Игнат и Кирочка, десять, четыре и три годика. Очень хорошие, красивые детки - слава Богу и жене Машеньке.

- Дети знают, что папа - писатель?

- Маленькие еще не понимают, а старший - да, знает, гордится. Когда я получал "Национальный бестселлер" - взял его на церемонию вручения, так он влез на стол и закричал: "Мой папа самый лучший!" А недавно сам начал писать стихи и спрашивает: "Пап, а за что дороже платят - за поэзию или за прозу?" Вот, кстати, к вопросу, почему я пишу, - дети хотят кушать и едят неустанно, как жуки древесные, а за книжки платят гонорары.

- Да вы циник!

- Я просто и вправду не считаю писательство мессианством. Когда я напишу то количество книг, которое сможет прокормить мою семью, я поставлю точку.

- И?

- И построю дом у реки. Буду сидеть, смотреть, как вода течет, - это самое замечательное занятие на свете.

***

На полпути из Красноярска в Овсянку мы делаем первую остановку. Выходим на смотровую площадку. Прилепин, пусть на четверть часа, но воплощает мечту - созерцает неспешно текущие воды Енисея.

***

- Захар, а давайте о течении жизни. Конечно, вы многажды рассказывали, но не все читали и слышали, поэтому, может, перечислите конспективно этапы вашего жизненного пути: филфак, Чечня, членство в НБП, участие в "Марше несогласных"...

- Конспективно вы сами все перечислили. В целом же могу сказать: из произошедшего со мною сильнее всего на меня повлияли два самых главных факта - смерть отца и рождение детей. Благодаря этому я осознал, что Бог есть, что в жизни есть трагичное, а есть чудесное, и что сама жизнь человеческая - это величайший сладостный дар. Важнее этого осознания и нет ничего. А командировки в Чечню, НБП, митинги, неприятности с правоохранительными органами - это лишь трата самого вещества жизни, его, естественно, надо тратить, рвать в клочья и использовать, насколько возможно.

- Но вы ведь решали, на что конкретно потратиться.

- Да нет, это спонтанно случалось - что-то подворачивалось... На филфак, к примеру, поступил, потому что - куда ж еще: с точными науками у меня напряженные взаимоотношения, а книжками я с детства зачитывался. Лет в десять приходил из школы и, наплевав на уроки и прогулки с друзьями, открывал том Есенина - читал по три-четыре часа вслух, нараспев, не понимая процентов восемьдесят, но наслаждаясь словом, его пленительной красотой и музыкой.

***

Мы подъезжаем к могиле Астафьева. Экскурсовод зачем-то делает замечание, дескать, Виктор Петрович завещал не тревожить его понапрасну, так что вы уж потише, потактичнее, на могилке-то.

- Нет, - ворчит Прилепин, - мы, хамы, не понимаем. Будем водку пить и ругаться матерно.

Возле могилы он подчеркнуто держится в стороне.

***

- Вы читали Астафьева?

- Естественно!

- Почему "естественно"? Вот в Кемерове есть прозаик Андрей Иванов, ему дали Астафьевскую премию, а он в ответ написал рассказ "Я и Астафьев", начинается с фразы: "Я никогда не читал Астафьева".

- Надо думать, кому премии давать. Я Астафьева читал! И его текст всегда потрясал меня своим неодолимым натиском - вроде, упираешься руками, ногами, но все равно проваливаешься в этот текст и перемалываешься в нем, как в жерновах. Хотя не стану лукавить - Астафьев в числе читаемых, но не в числе самых почитаемых мною авторов.

- А кто в их числе? И есть ли сегодня в России по-настоящему великие писатели?

- На мой взгляд, как минимум двое - Михаил Тарковский и Алексей Иванов из Перми. Кроме того, есть живые классики - Битов, Распутин. Из молодых - восхищаюсь талантом Димы Быкова, очень нравится проза Сережи Шаргунова, прекрасно пишут Рома Сенчин, Михаил Елизаров. Много имен. Но два имени для меня стоят отдельно - имена тех, кого считаю своими учителями и к кому испытываю сердечную склонность. Это Александр Проханов и, конечно же, Эдуард Лимонов - удивительно яркая, полная страсти и очарования личность, писатель поистине мирового уровня.

- Вам не кажется, что писатели сами же друг друга и читают, а читателя, не замутненного писательством, не осталось?

- Читать стали меньше, это очевидно. Но, тем не менее, моих книг продано уже сто тысяч экземпляров, и сказать, что меня не читают, значит, выказать неуважение к сотне тысяч проявивших ко мне интерес. Читатель не утрачен. Пусть не вся страна, но определенная ее часть по сию пору литературоцентрична и воспринимает книги как главное средство постижения мироздания. Я смело это утверждаю - мне ежедневно приходит по нескольку читательских писем.

- Кто и что пишет?

- Самые разные люди. Подростки, причем, в основном, девочки. Кадровые офицеры, военные. Недавно одна бабушка написала, что хочет назвать внука в мою честь - Захаром. А потом пришло письмо от ее дочери: "Мама не знала, что Захар - это не настоящее ваше имя".

- Почему вы взяли псевдоним?

- По паспорту я Евгений Николаевич Прилепин. Когда начал писать, решил отслоить писателя от реального человека: я хоть и пишу о том, о чем имею представление, но мои книги не мемуарные, это художественные произведения, и меня смущают вопросы типа: "А когда расстреливали чеченцев, вы где стояли - слева или справа?" А почему именно Захар? В отличие от интеллигентского легковесного имени Евгений, Захар - имя тяжелое, кряжистое. В нем есть раскатистое рычание, которое мне нравится. Брутальность такая...

- Русофильское что-то есть...

- Да! Хотя имя не русское, скорее, еврейское.

- Вы срослись с псевдонимом?

- Более чем. Не только незнакомые, но и друзья, и в принципе все, кроме матери, жены и детей, называют меня Захаром. Я откликаюсь.

***

В Овсянке следуем по заданному экскурсионному маршруту, по астафьевским местам.

Прилепин еще раз повторяет на телекамеры свои слова о мощи астафьевского текста. Раздает автографы, подписывается: "Ваш Захар". Потом показывает мне эсэмэску от гостящего на пельмешках у Успенского Дмитрия Быкова. "Не знаю, как вам, а мне зае..сь!" - пишет писатель Быков писателю Прилепину.

- А можно с вами сфотографироваться?

- Десять тысяч раз! - и, позируя, сдергивает капюшон с головы - открывается, как есть, не таясь.

Словом, впечатление производит самое приятное и непафосное.

***

- А какие у вас впечатления о поездке?

- Пока все хорошо. У меня всегда так - попав в новое место, поначалу смотрю вокруг широко распахнутыми глазами, но дня через два начинаю уставать и просто зверею. Езжу очень много, из месяца от силы неделю провожу дома - постоянно где-то у черта на рогах. Недавно вернулся из Франции. Буквально ненавидел ее уже под конец, волком выл! Там издали мою книгу "Патологии" - пригласили презентовать.

- Насколько велик интерес к русским писателям в мире?

- Гораздо меньше, чем раньше. В начале 90-х "Дети Арбата" Рыбакова входили в топ-100 американских книгопродаж. Сегодня о таком успехе и не мечтается. Но та же Франция до сих пор - самая переводящая русских авторов страна.

- Трудности перевода возникают?

- Мне сложно судить - я, к сожалению, не владею иностранными языками. Но, конечно, некоторые русские реалии иностранцам не ведомы, и в переводах они корректируются. Например, в "Патологиях" у меня герои ездят на козелке - это такая вонючая, старенькая, дрожащая и разваливающаяся на поворотах машинешка. Во Франции козелков нету, поэтому во французском издании пацаны разъезжают на джипе - диссонанс жутчайший: разрушенный Грозный, солдаты, грязь, кровь - и джип. Или у меня они едят самые дешевые консервы - кильку в томате, а в переводе - сардины.

- Вас такая вольность переводчиков задевает?

- Нет. Меня это смешит.

***

После последней остановки - в кафе - в разговоре повисают сытые паузы.

Прилепин что-то напевает, зачитывает слоганы с придорожных рекламных щитов и время от времени заговаривает о том, о чем самому интересно. Говорит, что самые красивые женщины - в Латвии, самые некрасивые и неряшливые, соответственно, в Америке. Рассказывает о поездке в Индию. Замечает к слову, что русские писатели чаще видят друг друга за пределами России, чем непосредственно в России. Вновь вспоминает о Быкове, признается в дружеских чувствах к "грандиозному человечищу". Еще признается, что ему не важно, кто дает литературные премии: "Все дающие мне денег - хорошие. Они же ничего не просят взамен. А если попросят, я им ничего не дам, ничего не скажу!" Затем переключается на тему "писатель и массовая культура".

***

- Знаете, - спрашивает, - какой самый посещаемый ресурс у меня на сайте? Фотографии! Человек по двести в день их смотрят. Приходится прикармливать - пополнять фотоархив. Но это нормально, я сам в Интернете первым делом фотки смотрю.

- То есть нормально, что писатель превращается в попсовую фигуру, которую все видели, но далеко не все читали?

- Я такого не говорил! Как раз кого видят, тех и читают. Лидеры продаж - это медиаперсоны: Веллер, Гришковец, тот же Быков.

- Пелевин не медиа, а продается не хуже.

- У Пелевина другая мифология, он идет от противного и привлекает именно закрытостью, загадочностью. Но тут еще надо учитывать, что Пелевин, Сорокин, Улицкая стали известными и утвердились в своем статусе, когда популярность литературы в разы и на порядки превышала популярность телевидения, их ранние вещи печатались в толстых журналах с миллионными тиражами. В наши дни такие тиражи нереальны, и телевидение - единственная возможность для молодого писателя заявить: "Вот он я!"

- Пользуетесь возможностью?

- Разумеется. После участия в "Школе злословия" мой сайт по посещаемости занял второе место среди литературных и уступал только сайту Дарьи Донцовой, прости Господи! Хотя, конечно, я не на все приглашения в телевизор соглашаюсь. От Малахова звонили, тема программы - эвтаназия, я сказал: "Нет-нет! У меня ранимая психика, я не выдержу. Не пойду!" Надо отличать зерна от плевел, да и меру знать надо - нельзя светиться с утра до вечера и торчать изо всех щелей. Так и книжки писать станет некогда!

***

Возвращаемся в Красноярск. Притормаживаем на Предмостной площади.

У Прилепина здесь пересадка - он едет на встречу с читателями в Железногорск.

- Евгений Николаевич! - зовет его организатор мероприятия.

- Ой! Это ж я! - не сразу спохватывается Захар. - Иду! Засим немного скомканно прощаемся.

Наталья Сойнова, "Красноярский комсомолец" - 15.10.2008