Захар ПРИЛЕПИН: «Горжусь своей армией!»

Информационная повестка призвана выращивать и приветствовать новых Симоновых, Твардовских, Бондаревых. Это государственное дело.

Писателя и публициста Захара Прилепина широко представлять не надо. В том, что за словом он в карман не лезет, можно убедиться хотя бы из этого откровенного интервью «Красной звезде». Но слово его заставляет задуматься…

— Захар, «Википедия» утверждает, что вы происходите из рода служилых людей, военизированных землевладельцев, живших на окраинных землях и одновременно нёсших охрану пограничья государства Российского. Выходит, у вас в крови стремление к защите государственных интересов?

— Да, мои добрые товарищи из архивных служб исследовали моё генеалогическое древо до XVII века. Прилепины принадлежали к однодворцам — сословию, которое вело хозяйство на окраинах Руси-России того времени, противостояло кочевникам и по приказу государя ходило в походы.

Феноменальное воздействие русской культуры — музыки, поэзии, прозы — во многом обеспечило нашу победу

Прилепины (и Востриковы — это девичья фамилия моей бабушки) жили на одном и том же месте (сейчас это Липецкая область, Добровский район, верховья Дона) сотни лет.

Когда читаешь в архивных книгах, как в 1689 году «Иван Федотов Прилепин, Свирид Матвеев Востриков ходили в Крымский поход Голицына» или как в 1695 году «Алексей Прилепин ходил в Азовский поход Петра Первого», — чувствуешь огромную ответственность. Они, мои предки, сделали это — они увеличили, усилили Россию и оставили мне, вот лично мне, это наследство. И я за него несу прямую родовую ответственность.

Они занимались тем же самым, что и мы сегодня, причём, что парадоксально, зачастую на тех же самых землях — крымских, малороссийских, на прочих южных окраинах.

Я, быть может, скажу крамольную вещь, но рискну. Зачастую нынешний наш политический выбор действительно, как вы сказали, определяется голосом крови. Мои предки служили здесь и всё здесь ногами исходили. А у кого-то, не буду называть имён, бог знает где предки находились. Точно вдалеке от Крыма или Донбасса. Ну и они ничего не чувствуют к этой земле, а только пожимают плечами и спрашивают: ой, да зачем это нам?

У меня такого вопроса не стоит. Зачем это нам? Затем, что мне, образно говоря, дедушка это оставил и велел сохранить и приумножить. А чего там вам дедушка велел, я не знаю. Да и знать не хочу.

— О войне вы знаете не понаслышке, поскольку в составе нижегородского ОМОНа принимали участие в военных операциях на территории Чечни и Дагестана. Это повлияло на ваше мировоззрение, формирование как писателя и гражданина?

— Повлияло, наверное, но я не скажу, что это как-то перевернуло моё сознание, и с тех пор я стал иным.
У меня оба деда — фронтовики, всё моё детство прошло в атмосфере их рассказов о войне, о военных лишениях, о преодолении. То есть мой выбор — работы в силовых службах — был предопределён изначально.

Но если говорить о писательстве, то да, тут любопытный момент. Я, как филолог по образованию, хочу вам сказать, что, судя по русской классике, и в XIX веке, и в XVII веке, и, думаю, ранее местом встречи русского пишущего дворянина и народа становилась вой­на. Пока нет войны, сидит себе этот дворянин в своём поместье, смотрит на крестьян в окно — и едва знает их, говоря по совести. И только оказавшись, скажем, в Кавказских горах, и Лермонтов, и Бестужев-Марлинский, и Лев Николаевич Толстой, и многие-многие прочие вдруг осознавали, какой огромный, сильный, неутомимый, мудрый, беспредельно мужественный этот самый русский народ.

И это обескураживающе влияло на их прозу: они становились именно что народными писателями. Поэтому, к слову сказать, Пушкин так стремился на войну и, кстати, по факту принимал участие как доброволец в русско-турецкой кампании, о чём многие просто не знают.

Это всё не было проявлением чьей-то там «агрессии» и «кровожадности», как иные представители, с позволения сказать интеллигенции, говорят нынче. Это было чётким пониманием того, что война — наивысшая точка, где ты можешь разделить судьбу своего народа и судьбу своего государства. Своего Отечества.

Те десять лет, что я носил форму и оружие, — они дали мне колоссальную фору по сравнению со многими моими современниками. Они сидят там внутри Садового кольца, и убеждены, что их душевная тоска — главное, что происходит на белом свете.

— Рядом с омоновцами на Северном Кавказе героически сражались части Российской армии, испытывавшей, прямо скажем, нехватку во многом. А как вы оцениваете боеготовность сегодняшних Вооружённых Сил? Насколько они изменились с тех пор?

— Изменились с середины 1990-х кардинально. Тогда сердце кровью обливалось, когда я на срочников смотрел в Грозном — весной 1996-го. Когда в последние годы я встречался с военными — о, это действовало обескураживающе… Я горжусь своей армией.

— Сегодня перед Россией встали новые вызовы и угрозы, в том числе в информационной, идеологической сфере. Что можно этому противопоставить? И можно ли рассчитывать в этом противоборстве на творческую интеллигенцию?

— Во время Великой Отечественной войны появился новый уникальный жанр — «военная лирическая песня». «Тёмная ночь», «Бьётся в тесной печурке огонь», «Горит свечи огарочек», «Эх, дороги…» — все эти песни ведь были сочинены во время военных действий. А у фашистской Германии таких песен не было — у них марши одни были.

Феноменальное воздействие русской культуры — музыки, поэзии, прозы — во многом обеспечило нашу победу. Я, конечно же, не умаляю аномального мужества советских солдат и гения наших командиров, маршалов и сталинскую рациональную невозмутимость, но… Слово — это Бог.

Во время войны появились стихотворение «Жди меня» Симонова и сотни других шедевров, которые публиковались во фронтовых газетах. А у фашистов не было таких поэтов и таких пронзительных стихов.

Во время войны в тех же фронтовых газетах публиковался гениальный эпос Твардовского «Василий Тёркин» — о том самом русском человеке, которого в XIX веке на фронтах встретили Лермонтов и Лев Толстой. А у немцев не было своего Твардовского.

Финансовым западным клубам и прочим интересантам новых конфликтов, что развязывают их по всему миру, крайне выгодно заражать русскую молодёжь ересью лжепацифизма

Александр Вертинский писал во время войны военные песни! А у  немцев не было своего Вертинского — рафинированного эстета, ставшего милитаристом и бойцом. Шолохов публиковал первые главы романа «Они сражались за Родину» в тех же фронтовых газетах. А у немцев и своего Шолохова тоже не было.

Вы осознайте только сам объём, сам масштаб, саму постановку работы, когда великие композиторы, великие исполнители, великие артисты кочуют с фронта на фронт, служат во фронтовых ансамблях, работают на победу, создавая изо дня в день шедевры, которым несть числа.

Нельзя к тому же не оценить сталинскую умную политику: у него все крупнейшие писатели получили звания — они были офицерами: майоры Евгений Долматовский и Леонид Леонов, полковники Константин Симонов и Михаил Шолохов. То есть ты не просто сочинитель, писатель, поэт! Ты офицер, ты тянешь лямку с народом, ты наследник по прямой русских офицеров иных времён — Гаврилы Державина, Павла Катенина, Дениса Давыдова, Лермонтова, Всеволода Гаршина.

Я к чему: этого нет сегодня. У нас нет ни прежней системы, когда дворянство (до Екатерины Великой) шло служить в обязательном порядке (а потом ещё какое-то время по инерции). Когда дворянство служить расхотело вовсе — к финалу XIX века, стала неизбежна революция, потому что если аристократия не разделяет беду с народом, зачем такая аристократия нужна.

И советской системы тоже нет, когда элиту — культурную, литературную, политическую — целевым образом отправляли в армию, в околоармейские службы. Вспомните, что у почти всех советских вождей, включая Сталина, дети получали военное образование — они офицерами были!

Значит, надо создавать новую систему. Наша культура и наша армия пока не слишком пересекаются. Надо эти пересечения выстраивать. Где приглашением, где мягким влиянием, а где в приказном порядке.

А все воинствующие пацифисты должны знать своё место где-нибудь в углу. Они не должны вещать и проповедовать со всех каналов и со всех радиостанций. Их надо собрать в одном месте, чтобы они вещали на два процента таких же, как они. А 98 процентов информационной повестки должны выращивать и приветствовать нового Симонова, нового Твардовского, нового Юрия Васильевича Бондарева. Это государственное дело. Это само по себе не вырастет.

— Большой резонанс вызвала ваша книга «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы». Ваши оппоненты утверждали, что, собрав под одной обложкой одиннадцать биографических эссе о литераторах, служивших в армии и на флоте в первой половине XIX века, вы тем самым оправдываете и, по сути дела, прославляете участие творческого человека в боевых действиях. Чему они удивляются — тому, что такой человек в принципе умеет держать в руке не только перо, но и оружие? По их мнению, он должен быть исключительно пацифистом?

— Они кривляки просто, и что самое удивительное, не знающие истории литературы. Сами пишут что-то там, и сами же не имеют о литературе никакого системного представления. Я написал только, напомню, первый том — с военными биографиями писателей и военных — от Гаврилы Державина и Дениса Давыдова до Владимира Раевского и Пушкина.

Мне пишут: ну, мол, это давно было, а потом только Лермонтов и Гумилёв — и всё, и это, мол, исключения.

Между тем надо, конечно, ещё минимум три продолжения писать «Взводу». Потому что военными в XIX веке были создатель Словаря великорусского языка писатель Даль Владимир Иванович, поэты Владимир Бенедиктов (участвовал в подавлении польского восстания) и Александр Полежаев (Кавказ), философ Алексей Хомяков (русско-турецкая). Военврачом был другой великий философ — Константин Леонтьев. Участвовали в военных действиях художники (и писатели) Василий Верещагин и Николай Каразин. Там сотни имён!

Идём дальше, в двадцатый век, и видим не менее обескураживающую картину: литераторами и военными были Валентин Катаев, Михаил Зощенко, Николай Тихонов — гусар, кстати, Борис Лавренёв, Гайто Газданов, военными корреспондентами были Валерий Брюсов и Алексей Николаевич Толстой.

А вспомните фронтовиков — не только, что важно, Отечественной, но и всех конфликтов, которые ей предшествовали: финская кампания, украинско-белорусская, Халхин-Гол и т. д. Это поэты Симонов, Сергей Наровчатов, Евгений Долматовский, Михаил Луконин, смершевец Фёдор Абрамов, десантник Константин Ваншенкин — там тоже целая плеяда — не десятки, а сотни имён. А судьбы какие!

И тут вылезает на белый свет какая-то моль и начинает мне говорить: писатели не должны брать в руки оружие!

Да ты, моль, только и живёшь на белом свете потому, что Денис Давыдов, Лев Толстой и Наровчатов с Лукониным брали в руки оружие. А потом ещё и великие книги об этом написали.

И не надо мне рассказывать, что это давно было, а сейчас — «прогресс» и «споры разрешаются иначе». Это всё разводка для малоразвитых детей. Мир на самом деле воюет не меньше, а, увы, всё больше и больше. Сейчас в мире больше конфликтов (около сорока войн идут одномоментно!) — больше, чем пятьдесят, сто, двести лет назад. Вот что надо знать!

Россия — она не сиюминутная, она — всегда. И защищая её сегодня, ты защищаешь вечную Россию. Россию 988 года, 1788 года, 1941 года, 2021 года — всю сразу

Однако финансовым западным клубам и прочим интересантам новых конфликтов, что развязывают их по всему миру, крайне выгодно заражать русскую молодёжь ересью лжепацифизма. Ну и заодно раздавать премии русским (или бывшим русским) писателям, которые этот пацифизм исповедуют.

— Вас иногда называют представителем консервативного патриотизма. Как патриот-консерватор предлагает бороться за сохранение исторической правды? Мы же видим, какое наступление на неё развернулось…

— Мы сделали с Министерством обороны 15-серийный фильм «Вечная Отечественная», где развенчиваем все основные мифы о Советской Армии и той войне. Я выступил сценаристом, команда у нас была мощнейшая. Фильм сопроводили английскими титрами, и его смотрят на Западе.

Но надо активнее, даже агрессивнее продвигать нашу повестку. Я когда в былые времена на западные книжные ярмарки приезжал, там целые лотки «разоблачительной» литературы о России лежали: посмотришь — ощущение, что Россия — это один сплошной ГУЛАГ и ничего более.

Мы должны сформулировать и навязать свои ценности. И это, увы, тоже дело государственное. Надо сформировать пул режиссёров, литераторов, исполнителей, готовых дать другой, что называется, контент.

— Вас называют и одним из основоположников современной русской военной прозы. Но вы как-то признались, что до сих пор не уверены в своей писательской стезе…

— Во всём, в чём надо, я уверен. Это, знаете, как Льву Толстому сказать — вот он, автор «военной прозы». Я себя не сравниваю ни с кем, но это всё сужение пространства. Я просто прозу пишу. О человеке в сложных обстоятельствах. Иногда это война, да. Почти половина моих книг касается военной темы. Но могут её и не касаться.

— В предисловии к роману «Обитель» вы вспоминаете о том, что ваш прадед три года отсидел в лагере на Соловках. Сидел, как мы знаем, не он один. Отсидели многие. И многие из этих многих потом пошли защищать страну от фашистов, не поминая личные обиды. Почему?

— Вы цитируете роман. Понимаете, что такое «роман»? Это художественная проза, сиречь — вымысел. Пушкин от первого лица написал «Капитанскую дочку» про пугачёвское восстание, на момент которого он даже родиться не успел. А Лермонтова часто путают с Печориным — главным персонажем книги «Герой нашего времени». Военная проза Бондарева написана от первого лица, но это — не он.

Короче. Мой дед нигде не сидел. Но. Многие Прилепины действительно попали под репрессии. Мои дядья, двоюродные деды и прадеды. И те из них, что выжили, действительно пошли служить.

Самый важный для меня здесь пример — это русские декабристы. У них имелись многие резонные вопросы к императорской власти. Не стоит их равнять с нынешними иными прозападными «оппозиционерами» и выставлять в качестве «пятой колонны» того времени. Это вульгарно и неверно. Тогда, между прочим, во власти бывших и действующих масонов было больше, чем среди самих декабристов. Но. Государство — это машина, и зачастую безжалостная. Она задавила декабристское сопротивление и отправила их в массовом порядке на каторгу. Которая, впрочем, очень часто впоследствии заменялась поселением.

И, казалось бы, ну и живи ты себе где-нибудь в Якутии — им же разрешили жениться, вести хозяйство, они были вхожи во все губернаторские дома — там же скучно жить-то было губернаторам и местным барышням. И что декабристы? Вместо того чтобы на балах танцевать, они, пережившие и казнь своих товарищей, и каторгу, стали в массовом порядке проситься на воинскую службу, на Кавказ. И многим, более того, позволили. И они отправились воевать. Прочитайте биографию Бестужева-Марлинского во «Взводе». Это же надо экранизировать.

И вот это и есть архетип русского человека. Русский человек знает, что Родина — превыше всего. Россия превыше наших обид, даже самых огромных. Потому что Россия — она не сиюминутная, она — всегда. И защищая её сегодня, ты защищаешь вечную Россию. Россию 988 года, 1788 года, 1941 года, 2021 года — всю сразу.

Думаю, мои деды и прадеды если и не думали точно так же, то уж точно подобным образом чувствовали.

— Сегодня много говорится о патриотизме, призванном консолидировать общество. Хотелось бы узнать, что вы вкладываете в это понятие? И связанный с этим вопрос: как привить чувство любви к Родине нынешней молодёжи, выработать у молодых готовность к её защите? Минобороны много делает в этом плане — это и движение «Юнармия», и центр военно-патриотического воспитания молодёжи «Авангард», и парк «Патриот» в подмосковной Кубинке, его филиалы в регионах. Но одних усилий военного ведомства, будем откровенны, недостаточно, чтобы выиграть битву за умы молодёжи в масштабе всей России…

— Вся Россия должна в известном смысле являть собой мобилизационное, военное ведомство. Не только Министерство обороны, а вся страна. Герои, офицеры, бойцы должны каждый месяц выходить на обложках самых красивых журналов, говорить с нами с экранов телевидения и петь нам в эфирах радиостанций. Однако у нас ситуация обратная.

Наши отдельные вершители информационной повестки, короли дискурса уверены, что все эти скучные, надоедливые «федералы» и «милитаристы» с «ополченцами» им только мешают. И вообще мы у них в гостях. Они нам оставили где-то в углу место, чтобы мы там тихонько, не мешая их празднику, пели «Красная Армия всех сильней». Ну так надо всё это изменить с точностью до наоборот. Это вопрос сохранения России.

— Немалые надежды наши оппоненты связывают с некоторыми республиками бывшего СССР. Некогда братская Украина оказалась по ту сторону баррикад… Как вам видится, возьмёт ли верх здравый смысл на берегах Днепра?

— Ничего само по себе не происходит. Никто сам по себе в рассудок не возвращается. Если будем работать, всё изменится. Чтобы победить там — надо сначала здесь победить. Надо преодолеть наследство 1991 года. Надо сменить либерально-буржуазно-пацифистскую матрицу на мобилизационную. Иначе ничего хорошего нас не ждёт. Я, впрочем, настроен, что называется, оптимистично.

За нами — Родина и род. Если слышать эту кровь — всё преодолеем.

 

Беседовал Владимир МОХОВ
«Красная звезда», 26.03.2021