Захар Прилепин: Война в Донбассе перевернула мои представления о справедливости мира

Вышла новая работа писателя — роман-фантасмагория «Некоторые не попадут в ад».

Лауреат «Большой книги» и «Национального бестселлера» описал свой большой и мучительный опыт участия в военных действиях на Донбассе. Вообще романа ждали нескоро: думали, автор будет долго осмыслять и осваивать пережитое за два с половиной года службы. Но, вопреки ожиданиям, книга сложилась стремительно — всего за 25 дней.

О том, что происходило с писателем на войне, мы расспросили его на программе «Книжная полка».

— Роман был написан за 25 дней. Откуда такая нечеловеческая работоспособность?

— Я три года не писал прозы, я их в основном провел на Донбассе в составе воинского подразделения батальона спецназа армии ДНР. Застоялся как конь, наверно. Какие-то вещи настолько отложились, сфокусировались в голове, настолько их много произошло, что этот текст — такая квинтэссенция десятков разнородных событий. Я решил не писать никаких эпопей, а сделать такой стремительный, мускулистый, жестокий и болезненный для меня текст. И писать его, полтора года себя мучить, мне, конечно, точно бы не хотелось. Я за 25 дней отмучился, и отложил в сторону, чтобы это меня не так терзало.

— А почему роман-фантасмагория? Ведь там реальные события.

— Да, персонажи реальные. Там только одно или два имени немножко видоизменены, но все поймут, о ком идет речь. Однако мы прекрасно понимаем: любое событие может иметь и две, и три разных трактовки. Потому что люди видят одно и то же событие по-разному. Приведу банальный пример: когда муж с женой с утра ругаются, а потом обсуждают это, выясняется, что жена запомнила одно, муж — другое, собака — третье. Соседи вообще уверены, что там было побоище Куликовское и все погибли. А тут — огромная история огромной войны. Поэтому, чтобы никого не задеть, я говорю: роман-фантасмагория.

К тому же пришлось концентрировать события: два с половиной летних периода разных лет я соединил в полтора-два месяца, чтобы не расползаться во времени.

— Многие будут сравнивать книгу с романом «Патологии» — о чеченской войне, который когда-то сделал вас знаменитым.

— «Патологии» — это просто художественный текст. А новая книга — другой жанр. Это то, что называется non-fiction novel (нехудожественный роман), когда действуют реальные люди. Это достаточно сложно. Потому что все время же хочется как-нибудь приврать, чтобы сюжет двинуть. Или сделать хеппи-энд: раз — и полетели блёсточки. Но фактуру и правду Донбасса вымыслом можно только оскорбить. Там не надо было ничего придумывать, потому что столько всего произошло невозможного…

— Если выбирать великую книгу о войне, на что бы вы ориентировались?

— Может быть, то, что я сделал, соотносимо с литературой, которая появилась не после Великой Отечественной войны, а после Гражданской. Тогда было много текстов подобного рода: у Бабеля, у Всеволода Иванова. У Фурманова, конечно же, » Чапаев». Видимо, гражданская война дает вот такой эффект, желание работать на грани документа. Писать художественный текст, но при этом чтобы он был в канве реальных событий. Когда я вернулся с Донбасса, я тоже хотел подождать. После Великой отечественной многие писатели выжидали 10-15 лет — Бондарев, Бакланов. Военная проза писалась либо во время войны («В окопах Сталинграда» Некрасова, «Звезда» Казакевича), либо появилась уже в 50–60-е годы. С гражданской войной все иначе. Она требует немедленного отклика.

ЗАЧЕМ НУЖНА ВОЙНА

— Вы часто говорите, что лучшие русские писатели отдали должное войне — Пушкин, Толстой и так далее. Но есть же и великие пацифисты.

— Тургенев — человек, очень далекий от войны, Набоков. Хотя он был спортивный, мускулинный, боксер. И тему тоталитаризма осмыслял. Более того, американский империализм он приветствовал вполне. Когда был ввод войск во Въетнам, он говорил: то, что делает Америка, не сравнится с советским империализмом. Мы, американцы, делаем правильно. Строго говоря, он пацифистом не был. Пацифисты развелись сейчас. Например, Нобелевская премия используется как политический инструмент, когда определенные персонажи получают определенные премии для того, чтобы поддерживать определенную западную мифологию о том, что война — это очень плохо, нужно непротивление злу и гуманистические принципы. При этом те люди, которые выдают премии, или те люди, которые за ними стоят, они все воюют, и очень много. У нас сейчас в мире 42 военных конфликта. А премию выдают те люди, которые эти войны, как правило, и ведут. А писатели, как петрушки на побегушках, пишут письма, произносят какие-то речи благолепные, мол, не надо войны. То есть, русские, не воюйте, это очень плохо. Большие дяди пусть воюют, а вы сидите дома.

— А почему нужна война?

— А почему нужны родовые муки? Это факт, с которым мы ничего не можем поделать. Одно из объяснений простое. Потому что есть вещи важнее мира. Когда речь идет о чести, достоинстве, Отечестве, будущем детей, языке, на котором ты говоришь, сохранении нации и народа, его психотипа и генотипа. Когда народы выбирают жизнь и говорят: «мы будем за это воевать», это нормально.

— Любой глобалист вам скажет: а зачем нам нужны нации с их культурой и психотипами? Скоро всё сравняется.

— При этом США проповедуют американскую культуру, историю — очень активно наступают во всем мире. Они своё берегут. А остальным нациям говорят: ребята, нынче глобализм, ваше всё не надо.

— Американцы стараются просто себя покрасивее упаковать, чтобы это покупали — и мир покупает.

— Они сохраняют свой национальный суверенитет. А другим предлагают расстаться со своими ценностями. В голливудском кино американцы — хорошие и сильные ребята. Все остальные — плохие и слабые. Тем временем в реальности эти хорошие ребята вторгаются в другие страны с автоматами и отстаивают свои геополитические интересы. Не глобалистские, а исключительно американские. Американский доллар, политику, образ жизни. У нас в России тоже есть люди, которые говорят: сейчас мир открытый, общий. Нет, он не открытый и не общий. Это разводка для лохов.

УКРАИНА НЕ СПРАВЛЯЕТСЯ СО СВОИМ ИМПЕРСКИМ НАСЛЕДСТВОМ

— Война когда-нибудь кончится?

— Нет, никогда. Мир не терпит пустот. Всегда какая-то сила будет претендовать на выдавливание слабого игрока. Разрушается цивилизация, туда заходят скифы, гунны, кто угодно. Римская империя валится. И это неизбежно. Если мы берем на вооружение сливочное ощущение, будто все хорошо, люди больше никого не насилуют, — придут и изнасилуют. Мы уже потеряли колоссальную часть территории, еще больше потеряем. И на тех территориях выдавят всех русских, перейдут на латиницу, переучат всех на новый свой язык. Наш мир будет потихоньку шагреневой кожей сжиматься. Под разговоры «добротолюбов», которые говорят: «ничего страшного, русский язык никуда не денется». Уже есть целое пространство, где его нет.

— Главенствующая роль Америки в мире когда-нибудь закончится. Когда?

— Это тоже некоторая иллюзия. В мире, когда погаснет Солнце, закончится все. Но в целом существует китайская цивилизация, которая волнообразно тянется тысячелетиями. Убежденность в том, что все империи непременно распадаются, не соответствует действительности. Нам чудится закат Европы, а она берет и объединяется в Евросоюз. Сегодня империя — это конгломерат разных национальностей, и именно такие империи рулят миром. Китай, США, Евросоюз, Индия. А Украина распадается, потому что не справляется со своим имперским наследством. Она поставила на этническую обособленность, на украинство. И в силу этого сыплется. Но нам наши либералы говорят: «Все империи распадаются, пускай Россия тоже распадется скорее». У них есть глазоньки? Куда они смотрят?

ПРОЩАНИЕ С ИЛЛЮЗИЯМИ

— Вы сказали, что эти два с половиной года, которые вы провели на Востоке Украины, привели вас к кризису иллюзий. Какие иллюзии у вас были? Как они разрушились? Какая правда пришла на их место?

— Не то чтобы иллюзии… А как-то по-детски казалось, что такие удивительные люди, которые рядом со мной находились, на которых я любовался, в которых я души не чаял, — Арсен Моторола Павлов, Александр Владимирович Захарченко — они не могут погибнуть. Когда Захарченко не стало, пришла моя жена, села рядом со мной на диване и говорит: «Я не могу просто это в голове уложить. Такой мужик! Сильный, непобедимый, мужественный, витальный, честный до белого каления…». Она жила некоторое время со мной и с детьми на Донбассе, мы дружили семьями с Александром… Господь бог как на это смотрит, если предатели, негодяи живут, все у них прекрасно. А лучших уничтожают… Идеалистов надо бить лицом об стол. В мире вредно жить с сознанием того, что добро должно побеждать… Потому что потом оказывается, что ничего этого нет. Тебя возьмут за шкирку и ударят мордой об стол, об угол, о стену. И это самое малое, что сделают. Обычно хуже бывает.

— Ваша внутренняя потребность в справедливости сохранилось? Вера в то, что вы лично должны поступать по совести?

— Да, конечно, сохранилась. И я должен поступать по совести. Но солнечного ощущения, что мир справедлив, больше нет.

— Вы отдали должное друзьям, увековечив их память в книге.

— Я в книжке часто размышляю об этом. Вот есть древние греки, мы помним их имена, подвиги. Они прожили, как Захарченко, как Моторола — по тридцать-сорок лет, а мы их помним. И своих мы помним: Ермак, Стенька Разин, Иван Сусанин, Василиса Кожина (героиня войны 1812 года — ред.). Мы из столетия в столетие эти имена переносим. А кто у нас сейчас воевал за свободу Приднестровья, в Абхазии кто воевал, в Чечне?.. Мы помним вообще, что это были за генералы? Они еще живые или нет? Кто там был, кроме Жени Родионова (российский солдат, попавший в чеченский плен, отказался снять православный крест и был обезглавлен — ред.)? Мы помним хоть одного? Ковпак и Щорс были, Котовский был, Чапаев. А то, что было позавчера, мы не помним. У нас выносится эта память мгновенно.

— Александра Лебедя, думаю, помнят.

— Помнят. Но это спорная фигура. Но тоже, я не думаю, что это будет частью национального сознания и мифологии. Стенька Разин и Щорс существуют в песнях, в литературе, в фактуре, в национальном характере. Это воспроизводится. Сериалы будут снимать про Котовского и еще через двадцать лет. Про Лебедя не снимут сериал.

ВОЙНА — ДЕЛО МОЛОДЫХ

— Вы с супругой обвенчались на Донбассе. Она приехала и детей привезла. Почему не испугалась?

— Я изначально хотел, чтобы она приехала. Но она не решалась год, наверное. А потом я приехал однажды с ополченцами своими домой в отпуск на неделю летом. Она их увидела и была поражена. Мы привыкли, что современный человек в 20-30 лет уже изломан рефлексией, тоской душевной, цинизмом. Он привык, что он центр вселенной, а вселенная лежит вокруг него в печали. И вдруг моя жена увидела молодых людей, которые готовы расстаться с жизнью за русский мир. Многие из них даже в России не были никогда. Но у них есть идеал. Они смотрят на жизнь счастливо, радостно. И от них исходит энергия совершенно чистая, прозрачная. Жена написала мне потом эсэмэску: «В Донецке я полюбила мир и людей». Это был важный момент. Потом мы насколько полюбили этот мир, настолько нас сильно огорошили всем произошедшим. Потом жена на некоторое время привезла туда наших детей, чтобы они видели: есть вещи важнее тех, из-за которых они переживают. Например, есть ребята, которые уходят в бой и могут не вернуться. Мы с детьми пошли на награждение бойцов. У кого руки нет, у кого ноги. Но все веселые. Потом семье пришлось уехать: Захарченко сказал, с той стороны появились люди, которые должны меня убить, я четвертый в списке на ликвидацию. И посоветовал вывезти родных.

СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА

— Вы говорили, что после гибели Александра Захарченко многое на Донбассе изменилось.

— Когда я заезжал в Донецк, везде циркулировала идея наступательной операции, которая должна была вернуть нам полный состав Донецкой и Луганской областей. И была высокая степень готовности к операции. У меня лично была цель — вернуться в Славянск и поставить там памятник моему товарищу Мотороле, который погиб к тому времени. А потом дата наступления всё откладывалась и откладывалась… Когда уже стал заканчиваться второй год, я понял, что мы никуда не наступаем. Я могу на этой линии еще пять лет пробыть, и будет все то же самое. Будет мне сорок три года и пятьдесят, а я здесь стою и стою. И я честно сказал Захарченко: «Саша, тут твой дом, твоя земля, ты тут президент. А у меня дом там. Я сейчас уеду. Но едва тут начнется наступление, я в тот же день вернусь, в любую секунду. Я уезжал несколько раз и возвращался. И сейчас могу вернуться. Вот мой батальон — они никуда не уйдут, потому что 90 процентов ребят не мыслят никакой другой жизни. Они военные по фактуре.

— Это превратилось в какую-то Столетнюю войну. Что нужно сделать, чтобы она кончилась?

— Сменить политическую конструкцию в Киеве, власть сменить. Перемайданить ее наново.

— Вы часто видите своих детей?

— С тех пор, как домой вернулся, часто. Дети — это одна из причин, почему я не остался воевать. Когда уезжал первый раз, дочке было пять лет, вернулся — ей семь. Опять уеду и вернусь — на свадьбу попаду.

— Ваше отсутствие как-то на детях отразилось?

— Не знаю. Надеюсь, если отразилось, то правильным образом. Они знают: у папы был долг, он его исполнял. Мы с дочерью переписывались. Я переживал разлуку болезненно.

ОБ УКРАИНСКИХ СМИ

— Какое-то время назад пронеслась новость, что Захар Прилепин погиб на Донбассе. Кто это распространял?

— На Украине СМИ совершенно осмысленно отстроены по фейковой системе. Они бесконечно вбрасывают «утки». Люди их помнят два-три дня. И никого это не смущает. За два года я тридцать пять раз сбегал с Донбасса, распускал батальон, батальон спивался и скуривался. Причем через неделю уже пишут, будто батальон Прилепина провел террористическую акцию, уничтожил кого-то, не забудем, не простим. Потом я погиб, потом ожил. А Мотор погибал у них вообще просто каждые две недели. Украинский несчастный зритель, слушатель, избиратель наконец от этого устал. Видимо, это какая-то американская продуманная стратегия. Но долго она не продержалась. Сейчас стало гораздо меньше фейков.

О ТЕАТРЕ

— Вы работаете в Московском художественном академическом театре им. Горького. Как идет ваша работа?

— Там есть завлит. Все почему-то считают, что я завлит. Потому что изначально об этом шел разговор. Но на самом деле я там главный по спецпроектам. Там есть две площадки, помимо основного зала, на которых я хочу запустить проекты, связанные с поэзией, с музыкой, с философией, с дискуссионными вещами — с сентября. Сделать МХАТ центром притяжения людей, которые задумываются над теми же самыми вопросами, которые мы с вами обсуждаем. Кто мы такие, куда мы идем, что нам делать, где левые, где правые, кто «ватники», кто либералы, каким образом нам разругаться окончательно или помириться. Вот этим я буду заниматься. По сути, я не буду себя выдавать за театрального человека. Я немножко в этом понимаю, но я не театральный человек.

— А ваши собственные произведения?

— Это глупо — ставить свое. Пришел в театр и поставил пять своих романов. Зачем это нужно?

— А если Бояков захочет?

— Я Эдуарду найду слова объяснить, что никакой необходимости в этом нет. Мы ведем переговоры с Водолазкиным, с Алексеем Ивановым и Варламовым о том, чтобы ставить их тексты. У меня и так много спектаклей по моим произведениям.

О СЕРЕБРЕННИКОВЕ

— Как вы относитесь к ситуации с Кириллом Серебренниковым?

— Очень болезненно отношусь. Я видел его работы. Считаю, что это большой режиссер, большой мастер. При всем том, что какие-то его эстетические воззрения мне совсем не близки. Более того, он мне предлагал играть роль в одном из своих последних фильмов, я прочитал сценарий и сказал: «Кирилл, я в этом не буду сниматься. Я не разделяю твое восприятие происходящего». Он мне предлагал играть священника. Но люди, которые Кирилла воспринимают по пятиминутному ролику нарезок из его работ в » Ютубе», они, конечно же, мягко говоря, не делом заняты. Я могу вам сделать нарезку трехминутную из цитат Пушкина — матерных стихов и «Гаврилиады», да еще поставить это где-нибудь на сценке. И скажу: это Пушкин. Очень несложно — манипулировать сознанием аудитории, немножко поругавшись матом и показав фаллоимитатор. А потом возмутиться: «Это русская культура? Доколе?!» Люди, которые этим занимаются, не очень хорошо себя ведут. Кириллу я желаю только продолжения работы. Когда мне начинают говорить: «Ты считаешь, люди культуры должны быть на особом положении?». Я так не считаю. Но в целом имейте в виду, что вся страна у нас любит Владимира Семеновича Высоцкого. Его можно было посадить раз двести пятьдесят за его жизнь. За употребление наркотиков. За уход от налогов. За левые концерты. Просто сажай и сажай с утра до вечера. Я вам кучу любимых и знаменитых перечислю, и их всех надо было сажать в тюрьму. Вот сейчас пишу биографию Сергея Александровича Есенина, сажай — не хочу. И всегда строго на законных основаниях.

О РУССКИХ ПИСАТЕЛЯХ

— Вы написали биографии писателей, поэтов. Причем тех авторов, которые сейчас считаются авторами второго ряда. Луговской, Корнилов, Леонид Леонов. Что сделать, чтобы вернуть их в читательский обиход? Чтобы доказать людям, что это выдающиеся авторы?

— Леонов уже был включен в университетскую программу. Не так сложно это делается. Когда видоизменяются те же школьные программы, то это происходит одномоментно. Потому что писателей тут же начинают издавать. Люди начинают покупать, изучать. А потом следом еще и экранизировать. Как правило, хорошая экранизация помещает автора в пантеон авторитетов, чьи идеи и тексты циркулируют в массовом сознании. У нас был советский определенный вектор. Из литературы исчезли крупные величины в лице Набокова или Бориса Зайцева. Но потом антисоветский вектор оказался не менее глуп. Вынесли Алексея Николаевича Толстого, выносили Горького и Маяковского. Леонид Максимович Леонов — это глыба просто, колоссальный писатель.

— У всех больших писателей есть пороки. Лермонтов был хам, Достоевский играл в рулетку. У вас есть порок? Может, любите выпить?

— Раньше любил выпить. Сейчас уже не пью и не курю практически. Молчать бы надо побольше. Но как-то жизнь складывается так, что говоришь, говоришь. Я помню, одно время много гастролировал, ездил из города в город. Я потом начинал уже просто звереть от ненависти не к людям, не ко всему происходящему, а от собственного голоса, от того, что я без конца отвечаю на вопросы, на которые у меня нет ответа. Люди приходят: как жить, что делать? Только что был вопрос на пресс-конференции: рай есть, ад есть? И я сижу как идиот, отвечаю. А должен сказать: люди, я не знаю ничего про это. Это неумение заткнуться меня раздражает в самом себе.

О ЗАХАРЕ-ЕВГЕНИИ

— Захар — это ваш псевдоним. Вас зовут Евгением. Много ли людей сейчас, которые называют вас настоящим именем?

— Даже не знаю. Может, кто-то есть. Иногда кто-то из прошлого стремится показать, что он давно знает меня, говорит: Женек, привет. И меня это не то что обижает, но так как-то… Я уже не откликаюсь.

— Кем вам больше нравится быть — Захаром или Женей?

— Так получилось просто. Я не скажу, что нравится или не нравится. Вы знаете, что детского писателя Корнея Ивановича Чуковского звали на самом деле Николай Корнейчуков. Его все звали Корней Иванович.

— Захар откуда взялся?

— У меня прадед Захар Петрович Прилепин был. А отец у меня был Николай Семенович. Но его друзья все называли Захаром. Помню, в детстве к отцу пришли друзья: «Захар, Захар» — к нему. Редкое было имя в Советском Союзе. Мне так понравилось. И потом, когда я уже служил, я взял позывной Захар. И сейчас я на Донбассе тоже был Захар. А потом, когда первую книжку стал писать, думаю: как красиво «Захар Прилепин». Думал, что я одну книжку напишу — «Патологии», и на этом вся моя история и закончится литературная. Потом думаю: и вторую напишу. А что, уже буду Евгений подписывать? Какая-то сила инерции была.

— Вашего отца не стало в 47 лет. Есть ли синдром годовщины?

— После Донбасса я стал реагировать на цифру 47. «С меня при цифре 47 в момент слетает хмель…» В целом, конечно, нет, по большому счету. Но так иногда я на ней взгляд фиксирую.

— Как обстоят дела с рок-группой?

— Я записал пластинку новую. Но пока еще не выкладываю. Думаю, что с ней делать. У меня сил нету уже для того, чтобы всерьез в это погрузиться. В 2014 году война началась, мы записали «Охотник». И мне ужасно понравился этот альбом. У нас были совместки с Кинчевым, с Сашей Скляром, с Дмитрием Ревякиным. А потом я уехал на два с половиной года. Может быть, внутри меня все как-то перезагрузится, и я захочу опять выйти на сцену. Я только начал свою музыкальную карьеру и тут же вернулся на воинскую службу. И сейчас обратно войти в прежнюю воду — сложности везде…

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Захар ПРИЛЕПИН (по паспорту — Евгений Николаевич Прилепин) родился 7 июля 1975 года в Рязанской области. Писатель, публицист.

После службы в армии служил в ОМОНе и одновременно учился на филологическом факультете Нижегородского государственного университета. Участвовал в боевых действиях в Чечне. Этот опыт лег в основу романа «Патологии», принесшего писателю первую большую славу.

В последние годы принимал участие в войне на востоке Украины. Был советником главы Донецкой народной республики Александра Захарченко. С октября 2016-го по июль 2018 года — заместитель командира батальона спецназа по работе с личным составом армии ДНР (командиром батальона является Сергей Фомченков), с ноября 2016 года — в звании майора.

Все романы Прилепина стали бестселлерами

«Патологии» — 2004
«Санькя» — 2006
«Грех» — 2007
«Черная обезьяна» — 2011
«Обитель» — 2014

ДАРЬЯ ЗАВГОРОДНЯЯ, ДЕНИС КОРСАКОВ
«Комсомольская правда — Нижний Новгород», 20.04.2019