Писатель Захар Прилепин: «Россия может исчезнуть тихо — как льдина тает в теплой воде»
Захар Прилепин из тех известных писателей, чья бурная биография у одних вызывает уважение, у других — сильное подозрение в благонадежности
Бывший член запрещенной ныне Национал-большевистской партии Лимонова, в недалеком прошлом был непременным участником молодежных демонстраций и драк с ОМОНом. Но сейчас у Прилепина семья, бизнес, четверо детей, и теперь он уже скорее литератор, чем политический бузотер. Пригласив его в канун 4 ноября и обязательного для этого дня «Русского марша» в «Комсомольскую правду», я убедился, что Прилепин не меняется…
— Захар, недавно премьер Владимир Путин встречался с группой литераторов, где были в том числе и вы. Мне показалось странным — какой интерес власти к вам, писателям? Когда-то император, например, видел в Пушкине одного из властителей умов интеллигенции. Но сейчас это уже не так…
— Да, когда император разговаривал с Пушкиным или когда Сталин встречался с писателями, они воспринимались как субъекты воздействия если не на массы, то на элиту. Сегодня то ли государству не важно состояние умов интеллектуалов, то ли литераторы действительно потеряли влияние на общество… Но в общении с нами власть демонстрирует какую-то необычайную легкость. Взгляд Владимира Владимировича, например, скользил легко, как горячая ложка по маслу. Я не видел, чтобы он на ком-то зафиксировался. Как я представляю, если в России у тебя нет миллиарда долларов или танковой дивизии, ты не являешься субъектом для власти, ты просто человек, который пришел на встречу.
— А по-моему, это логично…
— Потому что российская власть апеллирует к ста миллионам телезрителей, а не к одному миллиону читающих книги. А те, кто читает книжки или буйствует в блогах, — это эдакий андеграунд, о котором лучше вообще забыть.
— Вы часто пишете о современной молодежи. Какая она?
— Молодежь заражена нигилизмом цинического толка. «Я ничего никому не должен» произносится как пароль. Эти люди не чувствуют себя обязанными хоть кому-то и хоть чем-то. Молодые люди в последние десятилетия по большому счету были оставлены и семьей, и школой, и идеологией. Они выросли как поколение маугли. И они думают: почему я должен кому-то в этой стране?
— А если это просто карьеризм?
— Может быть. Но скорее это беспочвенность… Я не замечаю, чтобы они свою карьеру-то строили с каким-то остервенением. Потому что, с одной стороны, они абсолютно беспочвенны, с другой стороны, у них большое космополитическое желание вписаться в любую структуру, в любую ситуацию, в любую страну. Если этих молодых людей перенести куда-нибудь в Нью-Йорк или Париж, они мгновенно адаптируются. Если вот наш класс 91-го года выпуска вывезли бы в Берлин, мы бы там все с ума сошли от того, что все чужое. А у этих все в порядке.
— Как, вы думаете, поживает герой вашего романа — политический хулиган Санька?
— Он повзрослел, работает, у него, может, два-три ребенка. Агрессия его не столь взрывчата, и не столь лавинообразна, и не столь заметна глазу… Он притаился. Он ждет своего времени и в любую свободную минуту готов показать власти — как ему все здесь не нравится.
— Он уже показывает. Была Манежка. Вот 4 ноября. И вообще все чаще и чаще молодежь стала выходить на улицы. Или это обманчивое зрелище?
— Обманчивое. Скажем, году в 91 — 93-м на московские и питерские улицы выходили по 100 — 300 тысяч человек. Сейчас на Манежку или Триумфальную выходят 2 — 3 тысячи человек максимум. Но подспудная степень раздражения молодежи очень велика. И как только люди почувствуют, что власть дала слабину, выйдут многие тысячи.
— Но почему?
— Это связано с тем, что мы живем в государстве, которое обманывает себя и своих граждан. Мы понимаем, что все эти проблемы, о которых мы вопим уже не первый год, они используются властью исключительно для пиар-технологий. Они могут бесконечно говорить о решении национальной, социальной, медицинской, сельскохозяйственной, наркотической проблемах страны, но при этом практический выхлоп от всех этих слов нулевой. А молодые люди, которые по природе своей теснее связаны с социальными, политическими, национальными проблемами, понимают как никто — все по большому счету вранье. И степень их бешенства (пока скрытого) огромна.
— Но после Манежки власти серьезно занялись национальной политикой, сейчас ужесточаются миграционные законы. Вроде бы власть реагирует…
— Я не знаю, может, она реагирует, но пока я никаких ощутимых изменений не вижу. Решение национальной проблемы — это огромная социальная, демографическая, географическая даже задача. Она не решается миграционной службой, которая кого-то пустила, а кого-то нет. Она решается глобальным изменением сознания властей, которые должны раз и навсегда понять, что их судьба связана с существованием этой страны. Если их дети, внуки будут лечиться, учиться, служить в армии в этой стране, тогда я начну власти верить…
— А что это изменит?
— А давайте попробуем. Я не думаю, что это ничего не изменит. Даже если они для порядка будут навещать своих детей в больницах, воинских частях… У нас чиновников-то много, их десятки тысяч, — глядишь, и будут суетиться, как бы улучшить здравоохранение и армию.
— А вам не кажется, что молодежь перетекает с левого фланга в ультраправый — к фашистам?
— Разумный националист в России — это не человек, который в пробирке измеряет количество славянской и неславянской крови. Он скорее империалист, человек, который строит огромную семью. Он хочет, чтобы в его стране строилась жизнь по семейным принципам. Те полудурки, которые орут нелепые фашистские лозунги, — их меньшинство в правом движении. К тому же большая часть нацистских организаций крышуется правоохранительными органами, которые периодически используют наци. Например, когда надо принять тот или иной экстремистский закон или защемить те или иные права. Я с этим сталкивался напрямую, когда в свое время водил краснознаменные левые колонны по городам и весям России. Эти якобы бритоголовые фашисты, которые пытались спровоцировать с нами драки, я точно знаю, получали деньги от ментов. Мы их вылавливали потом, они говорили — да, на нас вышли, нам позвонили, нам сказали — устройте драку с этими чертями.
— Захар, как их ни назови — «империалисты», «разумные националисты», — они же от погромов не откажутся, если что…
— Если таким образом рассуждать, то бояться надо всего. Правая идея — это погромы. Левая идея — это все отнять и поделить. Либеральная идея тоже дурная в своем основании. Если мы так будем рассуждать, мы ничего никогда делать не начнем. Потому что все, по сути, страшно, чем ни займись, все может обернуться чем-то неприятным. Но тем не менее заниматься надо, потому что есть социальная проблема, есть национальная. Их надо решать, никуда ты от этого не денешься. А если их задавливать, сдерживать и не пускать, то взорвется самым неприятным образом.
— Захар, вспомните, вы меня этим пугали еще года два назад. Но ничего не взрывается…
— А может ничего и не взорваться. Россия может схлынуть просто. Тихонько так сползти, как льдина тает в теплой воде. Сейчас она оттаивает уже населением, которое вымирает стремительными темпами. Потом начнет оттаивать географически. Тут отвалился кусочек, там кусочек. Через 25 — 30 лет мы вполне можем без всяких погромов, ужасов и кошмаров понять, что на этой территории нас так мало, мы крикнули слово на русском языке и не услышали эха на русском же.
— А вы таким образом не вторгаетесь на территорию политиков? Вот слухи идут — кто подослал Прилепина к Путину? Кто на-учил его задавать эти вопросы? И вообще появился странный тренд — рок-звезды начинают критиковать правительство, писатели пишут памфлеты…
— Это русская традиция! Дело русского литератора сохранить русский язык для того, чтобы будущие русские дети говорили на русском языке в русской стране. А если я вижу, что политика власти входит с этим в противоречие, я следую заветам Александра Сергеевича Пушкина, который обсуждал с Николаем политические вопросы, Достоевского, который вторгался на территорию власти.
— Пушкин был придворным камер-юнкером.
— Что не помешало Пушкину пообещать, что кишкой последнего попа последнего царя удавим. Пушкин, кстати, был более радикален, чем многие мои нынешние собратья по перу.
— Но общество подозревает, что знаменитые бузотеры лишь отрабатывают западные гранты.
— В России сегодня очень многим хочется за любыми действием и поступком разглядеть кукловода. Потому что, если человек находится в бездействии, а грубо говоря, чувствует себя полным мудаком, то ему хочется, чтобы и окружающие были похожи немножко на него. Вот сейчас ездит Дмитрий Быков с Ефремовым с прекрасной концертной программой «Гражданин поэт», где читают эти чудесные, убойные стихи. Тоже огромное количество слухов, что их кто-то проплачивает.
— Кстати, а почему тогда люди голосуют за «Единую Россию»? У них ведь тоже своя логика?
— Потому что власть в России осенена какой-то мистикой, магией, она сакральна.
— А может быть, они берегут то, что есть? Синицу в руке?
— Ну, не надо быть таким пугливым. Можно вообще схлопнуться всей страной, если так бояться за все. Нельзя в стране, которая занимает первое место в мире по самоубийствам и которая жить уже расхотела, беречь то, что есть. Мы что, нация-самоубийца? У нас суицидальное настроение у всех, да? Давайте как-то выползать из этого. Мы все так или иначе понимаем, что все окружающее имеет некий привкус тошнотворности, что в этом находиться нельзя, надо как-то отсюда выползать.
— Не думаю, что внутри писательского цеха единомыслие…
— Если брать литературу, то в ней фактически нет ни одного серьезного писателя, который как бы с пеной на устах защищает капиталистические либо либеральные ценности. Все ведущие писатели так или иначе либо почвенники, либо леваки. Особенно молодое поколение, которое пришло в последние годы. Нет никаких либералов.
— Почему?
— А потому что русский язык — идеальное сито для лжи. Если современный писатель возьмется писать роман или эпопею о том, какое нас ждет замечательное будущее, сам русский язык отрыгнет, изрыгнет тот текст. Поскольку это неправда.
— Но если почти никто из писателей не придерживается либеральных взглядов, не значит ли это, что европейский проект развития России приговорен к провалу? И наш народ никогда в жизни не пойдет в Европу?
— Я не думаю, что в Европе нет разочарования в том пути, который она выбрала. Допустим, среди литераторов Франции, где я часто бываю, вполне обычно быть леваком, а в последнее время даже националистом. Европа чувствует политический, эстетический, этический тупик своего развития. Они тоже ощущают и крах мультикультурности, и либеральной экономики, что настраивает их на скептический лад. Поэтому я не думаю, что мы должны отвернуться от Европы.