Захар Прилепин: «Литературу 1920-х ощущаю физиологически»

Беседа с лауреатом «Национального бестселлера» (2008), «Ясной Поляны» (2007) и ряда других престижных литературных премий.

– Мой первый роман «Патологии» был первым моим прозаическим опытом, никакой прозы я до этого не писал, ни разу... Нет, вру, в детстве, лет в 13–14 я некоторое время упоенно сочинял исторический роман: ХVII век, Никон, Соловецкий монастырь... Потом я этот роман (десяток толстых тетрадей в клеточку) выбросил на помойку, и больше ничего не сочинял – соответственно и не предлагал никому.

– Да ну, я бы другими вещами занялся, куда более интересными: что-нибудь из области непросвещенной диктатуры…

А про Литинститут я ничего не знаю, кроме того, что там долгое время заправлял очень хороший писатель Сергей Есин, несколько книг которого я действительно люблю. Пусть туда идёт кто угодно, лишь бы молодым людям хорошо было.

- Мне все мои премии очень нравятся. «Ясная Поляна», полученная из рук прямого потомка Льва Николаевича Толстого, к тому же я стал её лауреатом одновременно с Леонидом Бородиным, – а? Как такое не ценить? Премия «России верные сыны» – одно название чего стоит. «Солдат Империи» опять же. Каждое такое название просто бронзой отдаёт. К тому же «Солдата Империи» получили всего лишь два писателя – я и Веллер. Надо сказать, я у него вызываю стойкое отвращение, ну и сам я к нему отношусь с некоторой, очень тёплой иронией: у него так много разнообразных слов в голове хранится, и он их всё время произносит громко… И вот мы теперь однополчане, как не радоваться.

Ещё другие у меня были премии, и все хорошие. Но «Нацбест», конечно, самая громкая. И вообще она – эдакий праздник. Я буду туда всё время ездить, даже если меня не номинируют. Там такой Троицкий ходит, очаровательный, Беломлинская загадочная, Топоров очаровательнейший, Трофименков милейший, Бондаренко нежнейший, Доренко как натуральный бульдог с голосом Маяковского… Один другого краше, и все вместе, со всеми можно надраться. И Гаврилов эдак иронично смотрит из-за колонны… Но он водку не пьёт.

– Да куда угодно. Я-то лично считаю, что самые громкие сравнения – Горький, Шукшин, Ремарк – они все однозначно мимо, основаны лишь на весьма сомнительном тематическом сходстве. Савинков тем более, то ещё чудовище.

Я сам отчасти филолог, и могу любую ересь с тем или иным успехом доказать. Но вообще я сам уже всем давно всё про себя рассказал: «Иосиф и его братья» Томаса Манна, «Обещание на рассвете» Ромена Гари, проза Мариенгофа, Газданова, Леонова, греческая поэзия 20-го века. Там всё можно найти - всё, что на меня повлияло особенно сильно и страстно.

Но если кому-то очень нравится, то можно обратиться к Аввакуму, обэриутам и латиноамериканцам, я буду только доволен. Кстати, у меня есть одно нарочитое заимствование у Астуриаса, и я всё жду, что кто-нибудь заметит. Но никто не читал, похоже, не фига. Ремарк да Ремарк. Не люблю я Ремарка, что это такое вообще. Джек Лондон гораздо лучше.

– Физиологически. Я это слово часто употребляю. Мне физиологически любопытно это время, и я его шкурой отчасти ощущаю, насколько могу.

Хотя и эстетически – это, пожалуй, одна из самых недооцененных мировых литератур.

– Вот забросил главу про отношения Леонова и Есенина и беседую с вами.

Мне трудно, да. Я взялся за работу, которая мне не по силам. Но я её завершу. И потом всю жизнь буду свой скорбный труд дополнять и править. Хорошо, если бы я прожил 95 лет как Леонов, тогда какая-то часть моей работы возможно удалась бы.

– Это удивительная судьба, и малоизученная. О Пастернаке, Ахматовой, Булгакове написано в тысячу раз больше, их биографии исследованы чуть ли не поминутно. А в случае Леонова – огромные белые пятна. Он сам конечно был ещё тот отшельник. И скрывать ему было что.

Почему оказался в тени? Глобальное недоразумение, вот всё, что я могу сказать. Толстой-Достоевский и Шолохов-Леонов единственные безусловно сопоставимые величины двух веков.

Отчасти, может быть, сама его литературная судьба ему навредила: его воспринимают как автора, в первую очередь, «Барсуков» и «Русского леса» - в то время, как лучшие его вещи это «Необыкновенные рассказы о мужиках», «Вор», «Evgenia Ivanovna» и «Пирамида». Их мало кто прочёл. «Необыкновенные рассказы…» выходили только в одном сборнике и далеко не во всех собраниях сочинений, «Пирамида» – один раз в 1994 году, последняя редакция «Вора» - тоже один раз, в 93-м. Их теперь за большие деньги приходится разыскивать.

– Ну, лично моего круга не существует. Я просто дружу с несколькими людьми – это Сергей Шаргунов, Саша Гаррос; с удовольствием считаю их близкими друзьями. Очень симпатичен мне Алексей Варламов, Саша Яковлев, с Димой Даниловым недавно сдружились. С Ромой Сенчиным мы иногда мрачно напиваемся, он замечательный. В Питере у меня есть славная компания – Гера Садулаев и Дима Орехов. Я напился бы с Михаилом Тарковским, не знаю уж, желает ли он того.

Но вообще, как вышепомянутый Леонов говорил: «Труднее всего наши успехи переживают наши друзья». Я недавно стал замечать это – к счастью, не с теми людьми, что вышеперечислены.

А если говорить о литераторах «старшего» поколения – то я на них только снизу вверх смотрю, с благоговением. Эдуард Вениаминович Лимонов. Или Леонид Абрамович Юзефович. Я только удивляться могу, что живу рядом с ними, могу мимо проходить иногда.

Все названные – отчасти мои духовные единомышленники, хотя, скорее всего, они так не думают.

– А нет никаких изъянов. Есть ущербные люди, у которых что-то не получается чаще всего по их собственной вине. Литераторы, которые читают чужие тексты только для того, чтобы убедиться, что они пишут лучше! лучше! лучше! Люди с мышлением сектантов, эдакие маньяки, сошедшие с ума на собственном величии. Ну их и нет в литературном процессе. А литературный процесс полон замечательных людей и восхитительных книг.

Изъяны же самого процесса в том, что молодым писателям платят мало, пробиваться надо везде самому, и вкладываться в новое имя мало кто с нуля решится. Приходится первые годы работать старательно и упрямо – главное не разозлиться в эти дни. Дальше все получится. Хороших книг ждут многие и многие люди, они им нужны.

– Книга будет называться «Ботинки, полные горячей водкой». Где и когда она выйдет – не знаю. Осенью, быть может.

– Слабость в том, что есть слабые писатели и слабые критики. Сила соответственно в обратном. Никаких принципиальных, определяющих, векторообразущих вещей я не вижу. В России работает как минимум десяток критиков высочайшего уровня (и пяток откровенных ссученных стукачей) и десяток писателей, которых впору в учебниках размещать и бережно разбирать по строчке (и несколько сотен завистников). Вполне себе обычная ситуация. Единственно что – писать надо помедленнее. Но лично я не могу себя заставить. Всё ссылаюсь внутренне на производительность, скажем, нежнолюбимого мною Алексея Николаевича Толстого. Вот ещё его я просто обожаю, мы с ним порой очень похожи – исключая, конечно, разницу в таланте.

- Да ну на фиг эту политическую жизнь. Сюжеты эти упыри точно не подарят. Я желаю им поскорее провалиться в тартарары. Пусть они останутся исключительно в книгах Проханова, больше нет им места нигде.

– Много свободного времени, вдалеке от суеты, дружбу с замечательными людьми, которым всё равно, что ты писатель, и книг твоих они не читали… да и вообще, у меня тут деревня близко, я туда езжу каждую неделю – зачем мне Москва? Мы в гости к вам за гонорарами будем наезжать, вполне достаточно для нежной обоюдной любви.

Андрей Мирошкин, "Книжное обозрение"