Прилепин: «Мы не должны растить коллективного хама — мы должны растить разумного гражданина»

Захар Прилепин — личность, без преувеличения, огромная. Писатель, публицист, музыкант, актёр, телеведущий, участник локальных войн, а с недавних пор ещё и сопредседатель крупнейшей политической партии. Всё, что он делает, интересно, ярко, талантливо, а главное — всегда находит живой человеческий отклик. Вот и интервью для Mosfilm.ru, планировавшееся как простой «разговор о кино», в итоге вышло далеко за заявленные рамки.    

О ЛИЧНОМ: КИНО В СЕЛЬСКОМ КЛУБЕ, ПОРТРЕТ КАЙДАНОВСКОГО И САМОРАСПАД РЯЗАНОВА

— Захар, Вы вообще кино любите? И, быть может, есть такой фильм, к которому вы обращаетесь в минуты душевного смятения или грусти? У меня, например, это картины «Свой среди чужих…» Никиты Михалкова и «Зимний вечер в Гаграх» Карена Шахназарова. Целебным эффектом обладают, прямо сказать.

— Не скажу, что есть фильмы, которые я включаю в состоянии душевного раздрая… Во-первых, раздрай бывает очень редко. А во-вторых, я книгу скорее возьму. Но, безусловно, если говорить о любимой картине, то это «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Отступая с каждым годом всё дальше от советского кинематографа, становится всё более осязаема какая-то совершенно необъяснимая и не вполне формулируемая концентрация в этих фильмах волшебства, идеализма, мастерства — чего-то, в общем, непонятного до конца. В мире случаются чудеса: Возрождение, немецкая музыка конца ХIХ века, русская литература ХIХ века. И советский кинематограф тоже одно из этих чудес. Словно какая-то божественная искра над ним пронеслась. Я недавно посмотрел целиком фильм Марлена Хуциева «Мне двадцать лет» — невозможная концентрация идеалистической чистоты. Это характерно для всего советского кино — для ключевых картин уж точно.

— А Вас самого в большей степени книги «сделали» или фильмы?

— Конечно, сделали книги. Поэзия, прежде всего. Но советский кинематограф работал в этом же самом регистре. Для меня русская литература и кино — это две конструкции, которые взаимно «достраивают» друг друга. Что касается личности — тут ведь нельзя как в аптеке в процентном отношении выяснить:  вот здесь книги, а вот там фильмы. Кино, так или иначе, всегда присутствует на уровне сознания, психотипа, генотипа. В моей маленькой комнатке, где я пишу свои книги, висят портреты нескольких любимых писателей: Сергей Есенин, Борис Рыжий, Леонид Леонов, Гайто Газданов. А напротив стоит большой портрет Александра Кайдановского. Прижизненный, кстати.

— Да, известно, что Вы большой поклонник Кайдановского — даже один из «Уроков русского» о нём сделали. На юношеских своих фотографиях Вы на него даже внешне похожи. Чувствуете какую-то связь с Александром Леонидовичем? Чем он Вас так пленил?

— Видимо, да, какая-то связь есть! Возможно, я сам до конца не могу её раскрыть… Но я эту связь почувствовал на каком-то интуитивном уровне ещё в юности, посмотрев сначала «Сталкер», а затем ряд других его картин — от упомянутого Вами «Своего среди чужих» Никиты Михалкова до «Десяти негритят» Станислава Говорухина. Последний фильм я пересматривал вообще раз тридцать, наверное! (Смеётся). На меня сильно влияла вот эта «фактурность» его — может быть, оттого, что отец ушел рано, и я видел его черты в Кайдановском. И, кстати, в Станиславе Говорухине, которого тоже очень любил. Крупный лобастый лысый человек с мужественным лицом, минимизированной жестикуляцией — с клокочущей, но внешне почти незримой внутренней жизнью. Позже я прочитал большую книгу воспоминаний друзей и коллег о Кайдановском — понял, что мой интерес к его личности неслучаен. Я чувствую тяготение к самой бурной человеческой форме его существования! Гитара эта его, удивительные песни им сочинённые, бесконечные драки, скандалы, уголовные дела — для меня насыщенность его жизни соразмерна с жизнью Есенина, Высоцкого. Какие страсти кипели в Кайдановском. Я, прямо говоря, давно расстался с детскими иллюзиями по поводу актёров — многие из них не вполне соразмерны тем образам, которые они являют собой на сцене или на экране. Но Кайдановский — это другое. Такая внутренняя боль, такое мужество, такая вычерченная судьба.

— В то время у фильмов жизнь была короткая — кинотеатр, показ по телевидению и всё. Вы росли в глубинке — как вообще кино смотрели?

— Сейчас, наверное, и не объяснишь детям, как всё это выглядело: бобины с плёнкой, специфическая атмосфера сельского клуба, где пахнет соломой, лошадьми, крестьянской трудовой жизнью. Деревня Ильинка Скопинского района Рязанской области, исход советской власти. Помню: сначала выносили стол, затем лектор, приехавший из райцентра, рассказывал что-то там о пользе труда. Дети тем временем сидели и ждали в тоске, когда это всё закончится. Ну, а потом, конечно, включали кино. Что тогда действовало на подростков? Ну, например, «Конец императора тайги» с Андреем Ростоцким — такой боевик времён гражданской войны. Бегали в клуб, смотрели, да. Потом в фильмы «играли». Не знаю, играют ли сейчас дети в «фильмы». Тогда — после «Стрел Робин-Гуда» и «Доблестного рыцаря Айвенго» Сергея Тарасова мы с ума сходили от желания быть похожими на этих персонажей.

— А родители какое кино любили? Советовали что-то?

— «Андрея Рублёва» Тарковского отец мне вовремя посоветовал посмотреть; было. А так — мы больше о поэзии говорили. Впрочем, вспоминал порой про те фильмы, на которые сам ходил в юности. Скажем, «Великолепная семёрка» Джона Стёрджеса — рассказывал, как прятались в кинозале, и смотрели по пять показов в день подряд… Скорее, это уже мне какие-то фильмы и режиссёры нравились, и я отца с собой тащил в кино. Тогда же вышли «Игла» Нугманова, «Асса» Соловьёва  — весь набор фильмов, где наши рок-н-рольщики явили себя миру. Отец ходил со мной, смотрел. С интересом, но без восторга. Он в целом был настроен глубоко скептически по отношению к перестройке; это он мне подсунул первые антиперестроечные статьи Эдуарда Лимонова.

— Из этих названий я делаю вывод о Ваших кинематографических предпочтениях в конце 80-х. А есть ли актёры, режиссёры, в которых Вы спустя годы разочаровались? Понятно, что здесь 1991 год неким «водоразделом» стал.

— Не скажу, что я именно разочаровывался. Уместнее говорить, наверное, о некоем процессе самораспада некоторых прославленных кинематографистов. Я не испытывал по этому поводу злорадства, скорее печаль. Было просто  заметно, что произошло, скажем, с Леонидом Гайдаем. Или Эльдар Рязанов со своими поздними картинами — печальнейшая история! Роман Балаян — какой чудесный был режиссёр. И вот что он превратился, отделившись вместе с Украиной? Пётр Тодоровский — я очень этого человека любил, но поздние его фильмы… Может, лучше бы некоторых из них не было.

Не хочется больше конкретных имён называть. Скажу так: в девяти из десяти случаев произошло парадоксальное обрушение не только профессиональной, но моральной основы у наших знаменитых режиссёров. Втайне я, конечно, радовался, что Марк Анатольевич Захаров так ничего и не снял после прихода всей этой, ни к ночи будь помянута, демократии. Благодарил Бога за то, что он остался автором «Обыкновенного чуда» и других своих замечательных фильмов. Помните ведь все эти актёрские посиделки по телевизору в 1990-е? Как там зубоскалили по поводу советского режима, 7-го ноября и так далее! А ведь эти же самые актёры переснимались во всех советских фильмах, переиграли Ленина — Сталина, читали брежневские книжки по радио, получили весь набор премий. Это всё вызывало у меня тоску: как вы играли, если ни во что при этом не верили?

Особенно запомнилась одна передача: собралась известная компания звёзд и вот они поливали грязью Советский Союз, словно соревнуясь между собой. И в этой же передаче был Иосиф Кобзон, который вдруг мягко пошёл поперёк, сбил этот нелепый диссидентский пафос, рассказал несколько историй про советских деятелей — в том числе, помню, про Клима Ворошилова. Это был примерно 1997 год. Я тогда ещё подумал: «Какой молодец, Иосиф Давыдович!» Потом я дважды пересекался с ним в горячих точках и только утвердился в своём мнении о нём. Артистов, которые тогда рискнули заявить, что они не согласны с новой повесткой или не совсем согласны — на пальцах одной руки можно было пересчитать. Владимир Гостюхин, Василий Лановой, Николай Губенко и ещё-три четыре человека.

— Я ещё имена назову — Владимир Меньшов, Карен Шахназаров.

— Да! Люди, в чьих взглядах как минимум сложность наблюдалась в те годы. И уж совершенно точно не наблюдалось то, что называется «к предательству таинственная страсть». Да, они какие-то вещи переосмысляли по-своему. Но совершенно точно не было такого: «Всё то, чему я служил, буду топтать и хохотать при этом!» Такого не было. Владимир Валентинович и Карен Георгиевич — я, знаете, по ним сверяю себя иногда: как вести себя несуетно, неспешно, уверенно.

ЗАХАР В КИНО: О ТОМ, ПОЧЕМУ ЕГО ЗОВУТ СНИМАТЬСЯ, ЭКРАНИЗАЦИИ «ОБИТЕЛИ» И О ПРАВДЕ В КАДРЕ

— У Вас у самого уже накопился приличный опыт работы в кино. Вы снимались в «Восьмёрке» Алексея Учителя. Исполняли одну из главных ролей в фильме «Гайлер». Это было личное желание или «так сложилось»? Пригласили, увидели актёрский потенциал, наговорили комплиментов?

— Я, кстати, играл ещё в нескольких сериалах, причём не видел их до сих пор (Улыбается). Я не профессиональный актёр и не думаю, что обладаю какими-то особыми актёрскими навыками. Предполагаю, что режиссёрам в моём случае было нужно как раз ощущение соразмерности человека с тем, что он будет играть. А в целом, моя работа в кино, по большей части — это, конечно, реализованное детско-юношеское любопытство! Очарование актёрской профессией, загадка съёмочной площадки — причём моё участие в съемках эту тайну так и не развеяло (Улыбается). Мне, конечно, хотелось зайти на эту территорию, осмотреться, как всё это происходит. Это и правда целый мир! Я не скажу, что покорён кино, но и не разочаровался. 

— А если ещё позовут, согласитесь? Или тут зависит от того, кто позовёт?

— Наверное, соглашусь. У меня были разговоры на эту тему с Эмиром Кустурицей и с Авдотьей Смирновой. Конечно, у режиссёров такого уровня я бы снялся безоговорочно. Мне предлагал одну из главных ролей Кирилл Серебренников — безусловно, одарённый человек, я не скрываю своего к нему приятельского отношения. Но эта роль настолько не соответствовала моим представлениям о некоторых важных для меня вещах, что я сказал: «Кирилл, я не готов это играть. Я против того, чтобы это так выглядело».

— Этот проект в итоге состоялся?

— Да, это фильм «Ученик». Я должен был играть священника, который проигрывает в споре женщине, отстаивающей  ценности… Скажем так, новейших европейских гендерных течений. Я прямо сказал Кириллу, что сам могу переспорить эту неумную тётку. То есть я был не готов произносить этот текст, потому что в пьесе священник изначально был поставлен в проигрышное положение. Как верующий человек, я не мог себе этого позволить.

— Что с «Обителью» — экранизацией, которую готовит «Россия-1»? Я видел трейлер, но нет конкретной информации о премьере. Проект как-то «завис» на постпродакшене, хотя съёмки давно завершены.

— Я не имею к этому проекту никакого отношения. Я ни разу не был на съемочной площадке, не видел даже рабочих материалов. Наши отношения с режиссёром Александром Велединским в какой-то момент остановились и едва ли возобновятся. Так что, пусть будет что будет. Я вообще к экранизациям своих произведений отношусь спокойно: ну, есть и есть. Хорошая получится  — хорошо. Плохая — пусть плохая. Мне кажется, что роль литератора в процессе экранизации несколько преувеличена. Помню, читал про Виктора Курочкина, который очень долго выбирал режиссёра для экранизации «На войне как на войне». Ну, наверное, он молодец. А мне всё равно. Во-первых, я считаю, что невозможно угадать: хороший это режиссер или плохой, будь он опытным кинематографистом или молодым. Во-вторых, это всё, в сущности, не имеет никакого значения. Потому что если твой текст хорош, то его должны экранизировать пять, десять раз. Пускай будет, какая угодно экранизация. Как у «Анны Карениной» той же самой. Я их десять смотрел и мне все десять по-своему нравятся. Мне и четыре экранизации «Тихого Дона» нравятся! Каждая по-своему любопытна. Что касается «Обители», думаю, сериал выйдет весной.

— Я понял, что Вы спокойно «отпускаете» свои тексты. А уверены, что роман прочитали правильно? Знаете, несколько поднадоело видеть на экране бесконечных «упырей» из НКВД. У Вас же начальник лагеря Фёдор Эйхманис — такая широкая натура. В произведении очень подробно раскрыт его образ, мотивации. Не увидим ли мы в кино некую вариацию того же «Троцкого»: все в чёрном латексе и паровоз крестами топят?

— Есть такая опасность, и я думаю, что люди, причастные к созданию и показу «Обители» тоже это понимают. Я предполагаю, что какие-то вещи даже были в итоге перемонтированы. У нас в силу некоторых событий стремительно изменилось восприятие. Например, злейший антисоветизм на Украине обозначил  неготовность огромной части нашего общества дальше в этом вареве вариться. Зритель достаточно внятно сказал: «Мы не хотим больше на это смотреть!»

Но тут дело ещё не только в советском и антисоветском контексте. Изначально «Обитель» хотел снимать Павел Лунгин, который мне прямо сказал: «Захар, ты написал великий роман, но знай: кино всё упрощает!» Я эти слова запомнил, хотя думал об этом и раньше. Но то, что мастер такого уровня мне об этом сказал — на меня это повлияло. Я готов к тому, что кино в каких-то моментах упростит текст.

Кроме того, экранизировать «Обитель» хотел Эмир Кустурица и даже вёл об этом переговоры. Это, конечно, крайне сложно вообразить,  памятуя о позднем Кустурице с его бесконечным цыганским табором, который с песнями передвигается из фильма в фильм. Хотя конечно по первым картинам Эмира понятно, что он может сделать всё, что угодно — хоть драму, хоть эпос. В общем, у Кустурицы не получилось, у Лунгина не получилось, поэтому всё есть, как оно есть. Готов к любому варианту.

— Я вчера посмотрел короткометражку «Дежурство», где Вы исполняете главную роль — уверен, если этой ленте прокат организовать на Украине, то война закончится на следующий день. Вот это правда, вот это сейчас нужно людям. Мне кажется, есть колоссальный запрос на такое кино в обществе.

— Я пять раз присутствовал на  различных показах «Дежурства» — люди в зале были просто шокированы! Режиссёр Ленар Камалов, надо отдать ему должное, просто блестяще эту историю продумал. Не стану скрывать, в этой «непридуманности» есть, наверное, и мой личный вклад. Я действительно приехал на съемки с позиций из-под Горловки. Ехал всю ночь — на своем собственном автомобиле, прямо в форме. Приехал утром — не выспавшийся, злой. Мне сообщили, что всего один день съёмок. Я пытался убедить группу: мол, не выспался, грязный и так далее. На что мне ответили: «Это даже хорошо, что у тебя такое замученное злое лицо!» Вот это ощущение «окопной правды», я его, видимо, принёс с собой. Но основные лавры всё-таки нужно отдать режиссёру. С трудом, конечно, можно представить хоть какой-нибудь прокат этого фильма, но я согласен — потенциал у него огромный. Понимаете, у нас же крайне боязливая и аккуратная система проката — никто же с этим не хочет дела иметь! А могли бы показать по телевидению, между прочим.

— Насколько на Ваш взгляд кино вообще влияет на людей? По-прежнему ли сильна в нём пропагандистская составляющая? Либо современный человек смотрит всё с фигой в кармане…

— Это, наверное, вопрос к режиссёрам больше. Но некоторые образцы кинематографа последних десятилетий, как минимум «Брат», «Брат-2» и «Бумер» и ряд других картин, являются частью нашего национального сознания. То есть они работают с архетипическим. И Бодров, и ряд других артистов — они являются частью нашей национальной самоидентификации. Этого не отнимешь. Поэтому, конечно, влияет! Другой вопрос, что количество пошлых, ложных, откровенно манипуляционных картин превышает объём думающей и глубокой режиссуры. Дряни сейчас так много, что я, например, вообще отучился смотреть современное кино. То есть вообще его не смотрю. За последние десять лет я не видел ни одного сериала, не слишком слежу за новыми фильмами. У меня очень жестокий опыт разочарования.

— И всё же, чьи-то новые работы ждёте?

— Конечно, я буду смотреть каждый новый фильм Карена Шахназарова, каждый новый сериал Владимира Бортко. Михалкова, конечно, посмотрю. Посмотрю новый фильм Петра Буслова, новую Авдотью Смирнову или новую картину Юрия Быкова. В любом случае, список невелик.

— Почему? В индустрии работают тысячи людей, выходят десятки фильмов…

— Потому что попытка максимально занизить планку и потворствовать коллективной пошлости, кажется мне отвратительной и унижающей роль творца в искусстве. Так нельзя! Я нахожу это глубоко безнравственным и подлым. Что происходит в нашей киноиндустрии? Часть деятелей потворствует так называемой западной премиальной системе — и начинается вся эта сигаревская черная желчь (Василий Сигарев — режиссер фильмов «Жить», «Страна ОЗ» и др. — ПРИМ. РЕД.). Другие потворствуют подлости человеческой натуры — все эти диалоги, все эти сценки, вся эта «камеди-подача» просто выворачивает сознание, я начинаю физически ненавидеть людей, которые это делают.  

О НРАВСТВЕННЫХ ОРИЕНТИРАХ В СОВЕТСКОМ КИНО И О ТОМ, ПОЧЕМУ ШНУР — НЕ ЕСЕНИН

— Почему я Вас спросил о том, меняет ли кино человека. У официального канала «Мосфильма» на Youtube почти 3,5 миллиона подписчиков. Конечно, большая часть коллекции — это советские фильмы. Я хочу сказать, что нигде я не видел такого дружелюбия и солидарности людей в комментариях. И всё чаще там звучит: «Хочу обратно». Понятно, что это невозможно. Но вопрос такой: может быть, мы каким-то образом нравственно «спасёмся» через советское кино? Как жить без фильма «Они сражались за Родину»? Это же некий камертон, с которым внутренне сверяешься постоянно.

— Кино — это массовое искусство и оно действительно совершило чудо, потому что запечатлело лучшее, главное в том времени. Может быть, то время не всегда полностью соответствовало атмосфере фильмов «Июльский дождь» и «Мне двадцать лет», но, безусловно, главные вещи были зафиксированы. Это ощущение огромности будущего, надежды, веры, светлого аскетизма. Ты видишь улыбку Николая Рыбникова в «Девчатах» и всё — тебя пробивает насквозь! Ты этой улыбки больше нигде не увидишь, ты с этим больше нигде не соприкоснёшься.  В блокадном Ленинграде, где от голода варили и ели всё подряд, тем не менее, сохранили семена редких растений — не сделали из них кашу. В этом смысле советский кинематограф и есть эти семена. Современные люди, погрязнув в хейтерстве, фейсбучной ругани, склоках и хамстве, в то же время, как у Достоевского, взыскуют другого: «Заберите нас обратно в советское кино, мы не можем больше в этом свинстве находиться!» Так что я на самом деле спокойно воспринимаю ваше предположение. Конечно, мы, так или иначе, должны заново выстроить общественные отношения. Оздоровить общество — купировать, например, саму возможность хамства в Сети. Чтобы ты просто не смог так себя вести! Лишить интернет анонимности, чтобы люди  отвечали за свои слова и поступки. Люди, поверьте, будут только благодарны за то, что их вернули в человеческое состояние. Они об этом прямым текстом просят уже!

— Не так давно Владимир Путин дал поручение правительству рассмотреть вопрос об обязательном показе советской киноклассики в школе. Это была инициатива Карена Шахназарова. Вы как к этому относитесь?

— Карен Георгиевич — молодец. Я по своим детям прекрасно понял, как это действенно. Как ни крути, дети всё равно попадают в контекст всемирного воинствующего Black Lives Matter, ЛГБТ и прочей чепухи. Одна из моих дочерей как-то завела разговор  о том, что геев унижают, обижают и так далее. Отчасти она, конечно, была в своих суждениях права, но я понял — надо поработать с контекстом (Смеется). И мы с супругой действительно в качестве лекарства стали использовать советское кино! Стали устраивать совместные просмотры — мама, папа, дети. Ложимся на огромный диван, смотрим, потом обсуждаем. То есть само кино, может быть, и не связано с текущей повесткой (оно и не может быть связано), но кино восстанавливает определённые константы. Ребенок выстраивает систему нравственности — это та самая сетка, на которой всё держится, корневой и костный состав. И эта система, в том числе, и через кино выстраивается! Ребёнку, конечно, сложнее понять книгу — ему хочется её визуализировать. У меня растут дети, уже подростки — я их приобщаю к классике через совместный просмотр экранизаций. Посмотрели все «Повести Белкина»: начиная с «Выстрела» и заканчивая «Барышней-крестьянкой».

— А какие фильмы сами добавили бы в список для обязательного просмотра?

— Сложно назвать так с ходу… Можно выбрать десять режиссеров: Марлен Хуциев, Михаил Калатозов, Сергей Бондарчук, Никита Михалков, Владимир Меньшов, Карен Шахназаров, Владимир Бортко, Андрей Тарковский, Василий Шукшин… Георгия Данелия я очень любил. Эти имена очевидны. Взять хотя бы по одной картине каждого. Я как-то встречался с Александром Миндадзе и задал ему вопрос: «Какое кино лучше — советское или современное?» Миндадзе ответил, что это смешно обсуждать! Советские картины даже второго-третьего ряда выше уровнем, чем-то, что делают сегодня. Тут речь и о сценарном уровне, и об операторском, да о каком угодно. Вот он назвал картину «Торпедоносцы» Семёна Арановича — она же блестяще сделана, согласитесь.

— Захар, одно дело, когда родители смотрят кино вместе с детьми. Совсем другое, когда учитель его в школе показывает. Вы не думаете, что в какой-то мере вот эта обязательность может вызвать некоторое отторжение? Сейчас же, что нам дети говорят? «Ок, бумер». И всё, мимо ушей. Либо в советском кино есть что-то такое, что трогает душу? И мы достучимся до детей.

— Достучимся. Как известно: «Курочка по зёрнышку клюёт». Не надо думать, что в человеке существует только безнравственное начало. Оно равновелико, равнозначно нравственному. Мы в своё время фактически оставили детей сиротами, беспризорниками. Сегодня они действительно втянуты в мир, куда постоянно вбрасывается пошлое, ложное, отвратительное. Направленное якобы против ханжества, а на самом деле являющее собой новый вид ханжества. Для меня матерные стихи Сергея Шнурова — это не поход против закостенелой буржуазии. Он сам давно буржуазия! Его стихи являются на самом деле мейнстримом. Несложно спеть матерную песню, но ты при этом не будешь похож на Сергея Есенина, который писал в «Исповеди хулигана»: «Хочется из окошка луну обоссать!» Тогда это был эстетический прорыв! А сейчас эстетический прорыв — говорить без мата. Написать песню о политической ситуации в стране и не поливать власть грязью, а проговорить идеалы государственности — вот что такое контркультура сегодня! Но это уже невозможно представить. Понимаете, буржуазия совершила великий обман — она выдала детям свой мейнстрим за контркультуру. Эти господа делают вид, что это они сегодня Егор Летов, Андрей Тарковский и так далее. А я им говорю: ты не Летов и не Тарковский. Ты — буржуа, за тобой весь мировой истеблишмент! И на тебя сегодня работает всё — деньги, СМИ, интернет. Надо донести до детей, что контркультура сегодня находится на другой стороне! Это очень важно, потому что дети всегда настроены на контркультуру. На схожих принципах строилась советская «машина нравственности». Дети и подростки 1920-1930-х годов воспринимали поэзию, учение Макаренко, повести Гайдара не как часть государственной пропаганды, нечто навязанное, а как свою собственную историю. Как вещь, внутри которой они сами находятся и, более того! — которой руководят.

— Они и сейчас кричат на митингах: «Мы здесь власть!»

— Ну, какая они власть? Это как раз в советское время, в первые её десятилетия, и, думаю, до конца 60-х молодёжь эстетически, социально, политически воспринимала себя действующей и определяющей силой. Потому что тогда в обществе реально работали, как сегодня говорят, системы вертикальной мобильности. Кинематограф, музыка, литература и все остальное было создано вчерашними советскими подростками, которые рванули вверх — выучились, навоевались, написали книги, сняли кино и сами снялись в этом кино! Молодые люди чувствовали, что находятся внутри активно циркулирующей системы, потому и доверились ей. Они видели, что государство их не разводит, не играет с ними в какие-то игры, а реально делает на них ставку. Это очень важно! Реальная ставка на человеческое мужество, ум, интеллект, преодоление и всё остальное. В этом был залог наших великолепных побед. Если мы сегодня сможем повторить нечто подобное — дети откликнутся. Мы не должны их использовать как статистов. Они это чувствуют.   

НОВОЕ РОССИЙСКОЕ КИНО: ЧТО ОСТАНЕТСЯ ОТ НАШЕЙ ЭПОХИ?

— Последнее тридцатилетие в кино — чем оно запомнится? Какие имена, картины?

— Конечно, это работы режиссёров, начинавших ещё в советское время. Тех, кто сохранил уровень мастерства. Это ведь самое сложное: взрослея, старея даже, снимать кино соразмерное тебе самому в лучшие годы. Не так много таких режиссёров осталось. Думаю, что Карен Шахназаров — центральный из них. И, разумеется, Никита Михалков — при всём моём недоумении  по поводу продолжений «Утомлённых солнцем». Я не смотрел последние картины Андрея Кончаловского, но в любом случае этот человек сохранил возможность работать в любых регистрах, что вызывает огромное почтение. Поразительно, когда человек в таком возрасте решается на самые сложные задачи! 

— А из тех, кто состоялся в 1990-е?

— Алексей Балабанов. Назову ещё Петра Буслова, хотя он не так много работает и, по-моему, не ставит перед собой задачи максимальной сложности. Мне кажется, это вообще сегодня главная проблема современного кино! Режиссёры должны ставить перед собой задачи максимальной эстетической и идеологической сложности. А они их не ставят. Понятно, что Шукшин, Тарковский или Шпаликов (как сценарист) пытались сформулировать и проговорить главные для национального самосознания вещи. Быть может, у нас этим пытается заниматься Юрий Быков. Получается с переменным успехом, но в любом случае этот режиссёр — явление. Очень нравилось, как до определенного момента работал Валерий Тодоровский. В этом же ряду Борис Хлебников,  Алексей Попогребский. Но тут вот какая штука: молодые режиссёры рубежа 1990-х и 2000-х, выстрелившие парой-тройкой картин, к несчастью были в каком-то смысле «испорчены» временем. Некоторые зловредные вещи эпохи, в которой они формировались как художники, стали частью их самосознания.

— Что Вы имеете в виду?

— Вот эту рассеянную русофобию, представление о России как о царстве деспотии, тирании и мрака. Как будто у них какой-то внутренний надлом, как будто они постоянно решают для себя: а можно ли к «этому народу» относиться по-человечески?

— Странное отношение, конечно. Они же, по сути, никаких серьёзных испытаний не прошли — не было в их жизни ни войны, ни лишений каких-то…

— Вот именно! Но видно же, что Попогребский, Хлебников, Звягинцев, мучаются: могут ли они хоть одно доброе слово сказать про свою Родину? «Это же как-то неприлично!» Ребята, вы же русские люди, воспитаны на русской классике! Для Пушкина, Есенина и Шолохова почему-то не западло было проговорить любовное слово к своей стране. Что вас так ломает? Корёжит просто. У Чехова есть запись в дневнике: «Будет война — поеду на войну». Вообразите эту фразу в их устах? Ивана Воропаева представьте себе, говорящего такое. На какую войну все они поедут? Ладно, не на войну. На Сахалин. Нет, не хотят растворяться в народе. Надеюсь, что следующее поколение так или иначе это преодолеет.

— Но художник же должен сомневаться, избегать однозначности в образах? Правда, тут ещё, наверное, есть момент некой оглядки на «властителей дум»?

— Для русского художника, будь он писатель или режиссер, главное — независимое нравственное начало. Не надо оглядываться на то, как тебя воспримут современники и уж, тем более, «приличное общество». Надо просто пройти сквозь это и проговорить самое важное, самое нужное! А для этого нужно с народом говорить, слышать его. Вот мы разрушили Советский Союз и оказались зависимы от совершенно неожиданных вещей — от кассы, мирового истеблишмента, «приличного общества». Художнику надо ощущение независимости возвращать. Он должен понимать, что отвечать будет перед Богом. У Юры Быкова есть такая «ломкость». Мучительная. Ну, видно же: любит человек свою страну! Хочется его спросить: Юр, да брось ты слушать, что про тебя по «Эхо Москвы» говорят… Мы с Юрой выросли в одних, можно сказать, дворах. Надеюсь, что рязанская «закваска» будет возвращать его к жизни. Казалось уже несколько раз, что он распался и лежит костьми, а потом раз! — и восстанавливается. Дай Бог ему сил.

— То, что новое российское кино плохое — это уже такое общее место. Почему это происходит, объясняют по-разному. Может быть, дело в том, что мы прервали культурную традицию? Отказались от самих себя? Ведь все-таки советское кино в этом плане — продолжатель традиций русской классической литературы. Внимание к маленькому человеку, сопереживание, гуманизм. А сейчас такое обезьянничество, подражание. Причём, даже непонятно кому именно? И на Голливуд не похоже, да и самих себя мы в этом тоже не видим.

— Некоторое спасение в этом плане идёт через работу с классикой. К примеру, блистательная картина Карена Шахназарова «Анна Каренина. История Вронского»: как только мы беремся за классическую литературу, сразу, становится ясно, что «руки помнят». И когда мы экранизируем военную классику, тоже замечательно получается. Но как только мы начинаем придумывать сценарий… Новые фильмы о войне, даже самые успешные — простите, у меня душа их не принимает. Продюсеры оправдывают всё это безобразие кассой, но причём тут деньги? Это всё одноразовое — через три года никто не будет смотреть эти фильмы. А через пять лет эти картины забудут навсегда! В отличие от «Они сражались за Родину», «Батальоны просят огня», «Горячий снег», «Проверка на дорогах» — эти ленты действуют на зрителя и спустя пол века. А кассовые сборы — это духовный «Макдональдс». Вы добавляете соуса, перца, майонеза и вроде бы вам вкусно, но… русский человек не будет этим питаться. Не надо обманывать самих себя — да, это обезьянничество! Конечно, определенная закрытость, герметичность советского кинематографа существовала, но она давала правильный эффект. Мы росли соразмерными себе. Мы не пытались что-то придумать из себя. Шахназаров — это Шахназаров, он выстроил свой мир. А есть мир Кустурицы, есть мир Михалкова, мир Шукшина — это всё миры художников, соразмерных своему народу.  Вместо этого теперь — конструктор какой-то. Задача: слепить по-быстрому кино из каких-то предсказуемых решений, штампов, трюков, чтобы сорвать кассу. А настоящий художник при этом исчезает. Уходит человек, который несёт себя сам, не размениваясь на мелочи. Человек, обладающий собственным голосом, интонацией, подачей… Но это, увы, общемировые на самом деле процессы.

— Захар, а может быть, это всё просто акт политической воли? Сидят же наверху люди в больших креслах и решают: «Бабушке лёгкого поведения» мы дадим денег. А вот про ополченцев на Донбассе не дадим — «это разжигает». Представляю как Вы, например, придете в Фонд кино со сценарием про Арсена «Моторолу» Павлова и что Вам там ответят. Так что может быть, с нами-то как раз ничего не стало, это кто-то за нас решил, что мы «хотим как американцы»?

— Работает хорошо выстроенная монетаристская система. Советское государство никогда не позволяло себе таким образом обращаться с искусством. Ну, не должны в культуре верховенствовать принципы окупаемости! Мы должны заботиться, в том числе, и о воспитании человека. А у нас в приоритетах по-прежнему: рейтинг, касса и всё остальное. Пока власть и люди, причастные к принятию решений не заявят прямо: «Нас не волнует касса любой ценой, мы за искусство!», так всё и будет продолжаться.  Эта ситуация, кстати, гениально была предсказана ещё в 1987-м году  в фильме «Человек с бульвара Капуцинов» Аллы Суриковой. Вся вот эта последующая наша тридцатилетняя жизнь блистательно была нам показана. Мы живём в мире мистера Секонда и  уже совершенно этого не стесняемся.

— Вот мы и пришли к извечному русскому вопросу: «Что делать?»

— Цензурным образом жесточайше накладывать на всё это безобразие запрет. Безжалостно выгонять таких «творцов» с телевидения, из кинопроизводства и всего остального. Штрафовать и, что называется, бить по рукам. Скандал с сериалом «Зулейха открывает глаза» в этом плане многих отрезвил. На мой взгляд, это был пример реального гражданского негодования. Хотя я и не  вполне разделяю пафос, с которым зрители обрушились на создателей сериала и исполнительницу главной роли, — хотя бы потому что подобных фильмов сняли уже сотни, и, более того, снимать продолжают, — но общий смысл был понятен. Люди сказали: «Мы не позволяем вам так с нами обращаться!» Люди, кстати, также пишут коллективные письма по поводу всех этих ужасных новогодних огоньков, с требованием: «Прекратите нас так унижать!» Наша государственная машина обязана эти просьбы услышать и должным образом отреагировать. Мы не должны растить коллективного хама — мы должны растить разумного гражданина.

Евгений Долгих
Киноконцерн «Мосфильм», 02.03.2021