«Где была беда — вылез шоу-бизнес»
Писатель Захар Прилепин — об оглупленном рэпе, уживчивой подлости и пользе Ольги Бузовой.
Захар Прилепин планирует украсить сцену МХАТ имени Горького произведениями Евгения Водолазкина и Алексея Иванова, мечтает популяризировать современную русскую поэзию и жалеет, что он не режиссер. Об этом, а также о недавно вышедшей книге «Некоторые не попадут в ад» писатель рассказал «Известиям» во время кинофестиваля «Герой и время», состоявшегося в Железноводске.
— На фестивале вы вошли в состав жюри конкурса неигрового кино. Зачем это писателю?
— Это единственные обстоятельства, которые могут заставить меня посмотреть хоть какое-то кино. А здесь я приговорен использовать свое время для просмотра фильмов. И каких! Я был так растроган несколькими картинами, что у меня слезы текли.
Хорошо, что мы осуществили эту затею. Люди здесь натурально кричали, махали руками и в воздух чепчики бросали, когда по красной дорожке шли Сергей Безруков, Пелагея, Владимир Меньшов… Я всё это видел своими глазами. Для них это были праздник и радость.
— В декабре вы стали заместителем художественного руководителя МХАТ им. М. Горького по литературной части. Какими должностными свершениями можете похвастаться?
— Я занимаюсь спецпроектами по поэзии, музыке, развитию в театре каких-то направлений, которые, в моем понимании, сегодня должным образом не представлены. Запускаю, например, проекты «40 поэтов» и «40 музыкантов», которых не знает московская снобистская публика и игнорируют раскрученные радиостанции.
Уверен, что вы не в курсе, кто сегодня главный в России поэт или пять главных поэтов. Если бы вы жили в 1920-е годы, то непременно назвали бы Блока, Есенина, Маяковского, а в 1960-е — Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину. А что сегодня? Вроде кто-то пишет стихи… Думаю, нам просто необходимо создание поэтических, музыкальных и литературных иерархий, когда всем без исключения будет понятно, что вот они — главные, хорошие, умные.
У нас есть люди, которые пишут очень хорошие стихи. И для поддержания сознания в нормальном состоянии их нужно знать, как Бродского, Пушкина, Тютчева. Пара-тройка стихотворений, которые мы помним наизусть, «артикулируют» наше сознание, делают его стройным. Этими вещами я и хочу заняться, чтобы показать: «Люди, вот это поэзия, это музыка. Это поэтесса, а это поэты, вот это хорошее, а это плохое».
Вокруг нас происходят очень важные вещи, которые реально влияют на сознание. Способность сочинить мелодию, срифмовать четверостишие, придумать умный текст без банальностей — пожалуйста, будьте добры, переориентируйтесь на это.
— Вы верите, что поэзию можно сделать модной? Только в те эпохи, когда она была культом, ее читали массы.
— Культом ее не сделаешь, люди сейчас диковаты. Говорят о youtube-блогерах: «О, 5 млн просмотров! 10 тыс. лайков! Надо посмотреть!» Это природа — все бредут именно туда. Я понимаю, что из 10 млн подписчиков условной Ольги Бузовой смогу оттащить всего человек 200, но они наконец-то скажут: «О, можно, оказывается, и так?»
— Можно, кстати, и условную Бузову использовать во благо. Предложить читать для многомиллионной аудитории ту самую качественную поэзию.
— Почему бы и нет? Я два или три года время от времени смотрел «Дом-2» — чтобы понять, в чем прикол, и заметил, что ни один человек ни разу не читал ни одной книги. Они только обсуждали свои бессмысленные глупые отношения. А возьми-ка, почитай, тогда тысячи, десятки тысяч твоих поклонников скажут: «О, Алена (Сережа, Оля, Катя) взяла Горького, Есенина, Маяковского, Бабеля…»
Но ни в одном их «доме» я не видел ничего, сопряженного с сознанием. Они вообще в другом контексте существуют: нет героев, нет войн, нет литературы, даже музыки там нет. Только ванны, круассаны, солнце, восходы и разнообразные части тела. Разве это жизнь? Так она выглядит? Я от этого подыхаю просто…
— Вернемся к театру. Какой вы видите реализацию проекта «40 музыкантов»?
— Наша музыка и музыкальные группы задавлены попсой, популярными медиаформатами. А ведь есть интересные, умные, серьезные музыканты: «Аффинаж», Бранимир, «Ундервуд», «25/17», Хаски, Рич. Это люди, которые способны на негламурные акустические проекты, могут что-то спеть, сказать, сообщить, поговорить с людьми. Буду заниматься налаживанием этого диалога.
— Значит, рэп вам нравится? Помимо того, что делает ваш товарищ Хаски.
— Мне нравится рэп, но мне не нравится то, что с ним произошло — он начал оглупляться, стал тупым, пошлым, мерзким. Там, где было пространство высказывания, муки, человеческой беды, где что-то происходило, опять вылез шоу-бизнес.
— Ваши произведения пользуются успехом в театре. Вы планируете ставить их на сцене МХАТа?
— Нет. Я пришел во МХАТ и стал начальником не для того, чтобы ставить пьесы по своим книжкам. Это неразумно, нехорошо получится. Только книги, тексты, пьесы и романы других людей.
— Худрук Эдуард Бояков другого мнения. У него на ваши произведения большие планы.
— У нас были разнообразные читки по моему роману «Некоторые не попадут в ад». Но это лишь читки, чтобы приучить людей приходить к нам. Мы, так сказать, хотим намолить место.
Раньше театр открывался в шесть часов вечера, перед началом спектакля. А ведь там огромное пространство. Мы хотим, чтобы люди приходили туда слушать лекции, музыку, покупать новые книжки. Чтобы было движение, чтобы люди приехали в Москву и сказали: «Я иду во МХАТ и проведу там весь день, потому что там на всех этажах что-то интересное происходит».
Что касается литературной составляющей, то я считаю, что русская классическая литература не существует в прошлом — она живет и воспроизводится сегодня, здесь, сейчас. Роман «Лавр» Водолазкина можно сравнить с «Преступлением и наказанием», «Воскресением», «Героем нашего времени». Это великая русская книга, написанная нашим современником. Назову также романы «Немцы» и «Каменный мост» Александра Терехова. «Блуда и МУДО» Алексея Иванова — великая, на мой взгляд, книга. Мы хотим притащить все эти произведения в театр.
Еще сделаем спектакль о Есенине, думаю. И Мариенгоф там тоже будет, куда без него. Любая классика напрашивается на современное прочтение. Я бы сделал спектакль по русской военной поэзии, государственной, патриотической, одической, наступательной. Но я же не режиссер. За всё это Эдуард Бояков отвечает. У меня свой маленький уголок: в числе прочего отвечаю за контакты с современной прозой.
— Вам самому неинтересно заняться написанием пьес?
— Нет. Это совсем другая работа.
— Ваш роман-фантасмагория «Некоторые не попадут в ад» — плод трехлетнего пребывания в Донбассе. Чуть ли не с первых строк вы признаетесь, что мысли не было сочинять эту книжку. Насколько сложно сделать художественный текст из канвы реальной жизни и сильно ли это отличается от работы над предыдущими романами, например над «Патологиями»? Они ведь тоже основаны на реальных событиях.
— Да, 100 раз зарекался писать о Донбассе, всем об этом говорил, за три года там не написал ни строчки. Во-первых, было некогда: хватало текущих забот, во-вторых, когда я туда собирался, получал много раздражающих вопросов: «Ну, Захар, вы, наверное, едете собирать материал для книги». Это, если честно, бесило: какой материал? Там вообще-то стреляют, люди гибнут. Но как-то так сложилось, что книга сама себя написала, едва обмакнул перо в чернильницу. Не скажу, что это было легко. В отличие от «Патологий», здесь все герои названы своими именами, и те из них, кто жив — сидят во время презентаций в зале. И если бы в романе было вранье, они б так и сказали.
— Документальность не помешала художественности?
— Это не публицистика, не очерки, а именно роман, как я недавно узнал, есть такой жанр non-fiction novel, когда действуют реальные персонажи, но книга не является документальной. Конечно, я не первый. В литературе есть примеры: «Чапаев» Фурманова, «Роман без вранья» Мариенгофа. Впрочем, есть еще «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя, есть, наверное, еще какие-то тексты, написанные в художественной форме, но при четком следовании фактуре событий.
— Книга исповедальная, созданная на одном дыхании. Наверное, вас часто спрашивают, испытали ли вы облегчение от высказывания?
— Спрашивают. Ну, отвечать на такие вопросы — значит, в патетику впадать. Что я, всерьез сейчас начну говорить о своих страданиях, когда я за полгода похоронил дюжину друзей? Я живой. Всё нормально у меня. Живу. Никакого облегчения от высказывания, конечно, не испытал. Написал и написал. Сейчас другую книжку пишу. Жизнь — как велосипед. Пока крутишь педали — едет. Удобный способ не особенно думать.
— Если вынести за скобки гибель людей, ежедневный риск, было ли что-то в трехлетней истории пребывания в Донбассе хорошее? Встречи, знакомства, ощущение братства, общих ценностей и устремлений? Лично у меня не сложилось впечатления, что всё черно.
— Да ну, чего черно. Я отлично жил. Был окружен друзьями. И они меня уважали и, может, тоже любили по-братски. Я надеюсь. Ошеломительное было время. Всегда буду его помнить. Время — верил — будет расширяться, а не сужаться. Но получилось как получилось. «Черно» — это последнее слово в книжке, поэтому и впечатление такое. Ну, а как должно быть? Всех друзей убили, а я напишу: «Ну, ничего, новые народятся, печаль моя светла…» Я, пожалуй, еще одну книжку про Донбасс напишу. Там будет много веселого, правда.
— В романе от лица жены прозвучала такая мысль: «Вера (во что-либо, в данном случае в Донбасс) увеличивает площадь поражения. Если ты целиком состоишь из веры, ты голый, как ладони. Такой раскрытый, что даже неприятно смотреть. Легче убить». Согласны?
— Да, жена ерунды не скажет. Всё так и обстоит. За идеализм надо бить лицом об стол, об угол, о кирпич. Это я уже сам себе сказал в конце концов. Если б мои погибшие товарищи были хуже, подлей, бесчестней, как их описывали в киевских СМИ и в либеральных пабликах, они бы выжили. Подлятина куда уживчивей. Вон украинские командиры всех радикально правых подразделений — с ними всё в порядке. Кто жег людей в Одессе, кто мародерствовал, пытал, обстреливал жилые кварталы, на ком кровь детей погибших. Чего им? Все живут себе.
— Вы — один из самых популярных наших писателей, а популярность обязывает к встречам с читателями, у которых есть свои предпочтения. Какие из ваших книг чаще всего несут на подпись?
— «Взвод» очень часто несут. Но вообще, судя по продажам, «Обитель» самая известная книжка, самая читаемая. С другой стороны, с завидным постоянством подходят люди, которые говорят: «Вы очень редко вспоминаете „Черную обезьяну“, а это моя самая любимая книга».
Я им тоже благодарен. Потому что действительно мне про нее противно вспоминать. Но написана она отлично. Мне, собственно, про все остальные книжки тоже вспоминать не хочется, я бы сейчас их по-другому написал. Но, слава Богу, некогда этого делать, да и не буду я.
— Еще об одной вашей книге хотелось бы вспомнить. «Леонид Леонов. Подельник эпохи» — похоже, единственная фундаментальная работа о «забытом» русском классике, таланту которого завидовали Бунин и Булгаков. 31 мая исполнилось 120 лет со дня его рождения.
— Валентин Распутин, классик безусловный, говорил в дни одной из предыдущих дат: «Два великих события на одной неделе: столетие Леонова и двухсотлетие Пушкина. Это даты нашего национального торжества. Дважды на этой неделе вечности придется склониться над Россией». Леонов — гений, чего тут объяснять. Ошеломительный, огромный писатель, очень сложный. И очень превратно понятый. Но «забытый» — это все-таки преувеличение. Так о ком угодно можно сказать. У нас что, молодые люди знают, кто такие Бестужев-Марлинский, Петр Вяземский или Всеволод Гаршин? Отличают Льва Толстого от Алексея Николаевича и Алексея Константиновича? Людей на улице опроси — они и Лескова не знают, и про Тургенева скажут, что это полководец. Вон один из наших известных литераторов недавно уверял, что Фадеев — забытый писатель. Кем забытый-то?
— Здесь, вероятно, имеется в виду, что известность создателя «Разгрома» и «Молодой гвардии» не настолько велика, как в 1940–1950-е…
— У Фадеева оглушительная биография, пару великолепных текстов он написал, о нем только что Василий Авченко сделал книгу в серии ЖЗЛ. Фадеев — партизан, ранен был, царедворец, со Сталиным спорил, военкор был отменный, застрелился, в конце концов. Это судьба. Он всегда будет интересен.
Леонов — та же история. 95 лет прожил, великие романы написал, воевал и в Белой армии, и в Красной. Его проза — одна из высочайших точек развития русского языка. Повесть Evgenia Ivanovna или «Необыкновенные рассказы о мужиках» — это шедевры. Его переиздают, читатель у него есть. Его в университетах изучают. Если экранизируют «Вор», все побегут в магазины за этим романом. Это всё рукотворно — весь этот успех. Сегодня не знают — завтра узнают. Делов-то…
Наталья Васильева
Арина Стулова
«Известия», 05.06.2019