Захар Прилепин: «У нас зацементированная политическая система»

Захар Прилепин — писатель, политический деятель, телеведущий, музыкант, который в любой из своих ипостасей мало кого оставляет равнодушным, вызывая восторг у одних и яростное неприятие у других.

В недавний свой приезд в Москву Прилепин встречался с читателями на книжной ярмарке Non/fiction, снялся для нескольких передач, выпустил очередную программу из цикла «Уроки русского» и получил награду от российского министерства обороны. Несмотря на напряженный график, Прилепин согласился дать интервью журналистке и писательнице Валерии Вербининой, и разговор шел не только на литературные темы.

— На нонфике вы представляли новое издание романа «Обитель», иллюстрированное кадрами из сериала. А что с вашими новыми книгами? Над чем вы работаете сейчас?

— Шолохов. Я пишу биографию Шолохова с огромным интересом, всю жизнь был очарован этим писателем и решил, что созрел для этой работы. Кроме всего прочего, конечно, хотелось бы закрыть полностью — в том числе и для себя самого — все эти бредовые идеи о шолоховском плагиате. Я иногда просто какую-то работу исполняю, для того чтобы для себя с вопросом разобраться окончательно. Тут суть мне известна в целом, но фактологию собрать в одном томе, всю, разнообразную — большое удовольствие.

Это будет огромный том. Книга и так уже большая — пока у меня события происходят в 1922 году, а она уже размером, наверное, чуть ли не в половину моего «Есенина». Очень многое хочется рассказать.

— А как же ваш роман об эпохе царя Алексея Михайловича и Стеньке Разине?

— Сейчас пока из-за Шолохова дело приостановилось. Роман большой, трехтомник задуман — я половину первого тома написал пока. И мне еще надо написать три тома «Взвода». Второй — от Бенедиктова и Лермонтова до Толстого, до Верещагина, до Гаршина, до Василия Яна. Потом гражданская война, Газданов, Гайдар, Островский, Туроверов…

Книга рассказов еще задумана, и еще один том «Книгочета» — путеводитель по литературе 10-х годов в России.

— Как обстоят дела с сериалом по вашему роману «Обитель»? Когда он выйдет?

— С кино-то? Я ничего не знаю про это, мы с Велединским (режиссер сериала Александр Велединский –прим. ред.) в ссоре и не общаемся уже несколько лет. Когда-то мы были дружны, а потом началась работа над фильмом, и это совпало с выходом моей программы «Уроки русского» о Высоцком, которую Велединский посчитал для себя оскорбительной, и тогда мы перестали общаться. Сериал три года назад уже был готов, потом его перемонтировали, дважды уже. Мне говорили, есть шанс, что он выйдет весной.

— Насколько я помню, экранизировать «Обитель» хотели и другие режиссеры — Эмир Кустурица, например, с которым вы общаетесь и о котором написали в одной из своих книг. Какое он на вас произвел впечатление?

— Эмир — прекрасный, хитрый серб (улыбается). Гениальный, конечно. Сразу виден масштаб человека, дар его необычаен. Я видел почти все его фильмы, но особенно люблю его «Аризонские мечты», «Папу в командировке», «По млечному пути» и «Жизнь как чудо».

— Вы встречали в жизни разных людей, знаменитых и не очень. Кто на вас произвел наибольшее впечатление?

— Знаете, это в значительной степени связано с возрастом. Когда ты впервые встречаешь знаменитых людей… вот, допустим, был такой музыкант — Михаил Борзыкин, он и сейчас есть, группа «Телевизор». Я его в юности слушал, он для меня был таким кумиром юности, как Цой, Кинчев, Гребенщиков. Это был, собственно, первый известный человек, с которым мы приятельствовали, и на меня это очень сильное впечатление произвело, потому что вдруг оказалось, что люди с плакатов и люди из моих колонок музыкальных — они досягаемы, я с ними могу общаться. И так как юность насыщена острым вниманием, острым чувствованием, на меня это знакомство оказало влияние.

А потом я видел тысячу знаменитых людей, и, в сущности, меня это теперь, увы, уже очень мало волнует. Тем более что они не всегда соответствуют образу, которым мы себе создали. Если человек хороший музыкант, это не значит, что он умный человек, что он гибкий эмоционально, что он ответственный, патриотичный — иной может оказаться просто дураком. Ну, так получилось, что песни хорошие сочиняет, и дурак при этом, и никакого противоречия тут нет. То же самое — с артистами. Кажется, что он неземной, а он земной.

Поэтому… Конечно, Александр Захарченко произвел на меня огромное впечатление. Александр Ильич Проханов. Не перестаю восхищаться Никитой Сергеичем Михалковым. При всём, так скажем, сложном наполнении биографическом и стилистическом. Очень сложная картина сложилась с Эдуардом Лимоновым в судьбе моей.

— Мне показалось, что стиль Лимонова повлиял на ваш стиль.

— И лимоновский стиль повлиял, и прохановский. Но на самом деле, конечно, гораздо больше повлияла русская поэзия: Есенин, Блок, Луговской. Лимонов повлиял больше как человек, а стиль — ну, может быть, на ранней стадии. Я все-таки более велеречивый, у меня другая форма прозы. Я беру пример с Газданова, с Валентина Катаева. У Газданова я люблю все, кроме «Пробуждения». «Историю одного путешествия» я люблю какой-то болезненной просто, восторженной любовью. Сам образ Газданова, мышление, его вид, его биография и вот эта его потусторонность — все меня совершенно зачаровывает.

— А вы не собираетесь о Газданове книгу писать?

— Буду писать о Газданове большой очерк для «Взвода». Биографию не буду, и вообще больших биографий больше писать не буду. Есенин, Леонов и Шолохов — это три главных моих писателя, это вообще определяющие писатели для двадцатого века, самые крупные, самые масштабные фигуры.

— Есть мнение, что сейчас модных писателей назначает либеральная тусовка — например, в случае с Гузелью Яхиной и ее спорного качества текстами. Что вы об этом думаете? Действительно ли существует некая литературная мафия, которая проталкивает своих?

— Нет. Просто есть некоторые пиар-технологии, которые используются для достижения успеха, и они задействованы в случае с Яхиной. Но к Яхиной совершенно очевидным образом есть с позволения сказать народная любовь — не всего народа, а какого-то сегмента читательской публики. Она продала 600 тысяч тиража своей книги, и продвигали Яхину, как, собственно, любого другого топового автора редакции Елены Шубиной. То есть ее продвигали так же, как и меня, как Водолазкина, как Терехова, как Алексея Иванова. Как в других издательствах продвигают своих авторов — Глуховского, или там Пелевина, или Полякова Юрия. Но она продала 600 тысяч экземпляров, — а не я, не Водолазкин и не Лёша Иванов. Мы втроём столько не продаём.

В ее первом романе описана тяжелая женская судьба, а у нас основная читающая публика — женщины. История про татарку и ее разнообразные муки на фоне эпохи — это вызвало необычайный интерес. Человеческий, реальный интерес. Это, во-первых. А пиар — это уже, во-вторых.

У читателей зачастую вкус непритязательный, надо в этом себе честно признаться. Когда у нас ругаются, что вот, Яхину любят — ну у нас и Акунина любят. Это как бы литература, но не слишком взыскательного читателя, вот и все. У нас при этом Акунина нахваливают высокие интеллектуалы, говорят, что вот Акунин — ну, а что Акунин? Акунин — это второй класс, рядом с Леонидом Юзефовичем — никакого Акунина нет. Но посмотрите на тиражи Акунина — в том мире, где живет Михаил Тарковский, где Александр Терехов, гениальный писатель, между прочим, где Олег Ермаков…

— То есть для себя вы выделяете именно этих писателей?

— Я многих писателей выделяю, просто называю наших современников. Михаил Гиголашвили, например — это писатель высочайшего уровня. Но никакого Гиголашвили, у которого сейчас вышел новый роман, никогда не будут читать так, как Яхину — даже если его будут продвигать точно так же, как Яхину.

Вот есть такой писатель, очень богатый человек — Александр Потемкин. Он вкладывал сверхсредства в продвижение своих книг — и ничего не вышло.

Люди просто не понимают, что можно хоть триллион вложить — и ты все равно не продашь никогда сто тысяч экземпляров. Никакая тусовочка никого не назначит, не обманывайте себя, ради бога.

Или вот еще пример — ну, вот этот Цыпкин. Он создал прецедент определенный, артисты читают его рассказы, но в целом это — ну, из той же оперы, где Акунин. Но это дико популярно, и не потому, что — «тусовочка», никто его не назначил, а просто вот так произошло: вкус у людей такой.

О некоей тусовке говорят люди, которые несведущи в этой тематике, они в ней не разбираются, и они уверены, что что-то можно кому-то впарить. Ну, вложишь ты 10 миллионов рублей в это, продашь первые 10 или 50 тысяч экземпляров, а дальше сарафанное радио разнесёт весть, что это либо дрянь, либо — «для умных», и всё — люди перестанут покупать. Поэтому читают только то, что читают.

— При СССР литература играла огромную роль, страна вообще была самой читающей в мире. Как вы считаете, вал разоблачительной литературы сыграл свою роль в распаде страны?

— Конечно. Огромную. Одну из ключевых ролей сыграла собственная литература, это мощнейшие удары, которые наносились книгами. Солженицын, конечно, в первую очередь, ну и все остальные. Литература, журналистика — журнал «Огонёк» постарался, и не он один… А так как была действительно читающая страна, и читало порядка 100 миллионов населения страны — то сами понимаете масштабы. Достаточно посмотреть тираж «Детей Арбата», к примеру. 12 миллионов экземпляров продано было этой книги, а каждую книгу, напомню, читают, согласно статистике 3-4 человека. Умножаете и получаете примерно 50 миллионов читателей. Сейчас, кстати, эту книгу спокойно можно перечитать, это нормальный роман, достаточно хорошо написанный — ну, понятно, что не Достоевский. Но ничего такого пугающего там нет — ну, в ссылку отправили, ну, вернули. Мы и не такие ужасы с тех пор видали.

Однако нас напугали писатели очень мощно. Мы поверили им, и решили страну поломать.

Да простят меня люди, которые относятся хорошо к этим писателям, но, например, Евгений Александрович Евтушенко не отличался, мягко говоря, большим умом. Он человек был одаренный, но очень поверхностный. При этом влияние его было колоссальным. Хотя перестроечная публицистика его — дикарская просто, неумная, неглубокая. И все эти вещи, которые писали звезды нашего литературного истеблишмента, Окуджава и прочие ему подобные — они чудовищны. Это очень неумные люди. А голоса разума — ну вот, Александр Зиновьев, блистательный философ и писатель, или Эдуард Лимонов — их никто не хотел воспринимать, говорили: «Это все ерунда, мракобесы». Причем оба приехали из-за границы, блистательно понимали, что там происходит, чего нам следует ждать, — нет, слушали все коллективного Евтушенко.

— У него ведь была популярность на всю страну.

— Ну да, но ведь был же Юрий Бондарев — тоже популярность на всю страну, выступил с другой позиции, но ему сказали: нет-нет, мы будем слушать Коротича, Коротич прав, а ты, Юрий Васильевич, милитарист, сталинист и консерватор.

— А вам не кажется, что сейчас есть люди, заинтересованные в том, чтобы еще раз развалить Россию, и они надеются опять использовать литературу с такой же целью?

— Сейчас литература для этого непригодна — просто потому, что столько людей не читают уже. И возник скепсис в отношении многих персонажей. Улицкая еще 10 лет назад была оглушительно популярна, но сейчас такого влияния у неё уже нет. Акунин, когда объявил: «Пока вы не вернетесь в рассудок, я в Россию не вернусь», и уехал в свое Сен-Мало — что у нас, страна страдает? Ну, скажет он: «Всех призываю на революцию», и все скажут — «Да ладно, пофиг! Сидишь там и сиди». Никто из-за Бориса Акунина не пойдет на революцию. Глуховский говорит то же самое и еще более радикально, что надо все крушить и ломать, но популярность его «Текста» — книги и фильма — все равно ничего не определяет. Это уже не работает. Фильм посмотрели, а что там сам Митя несёт — мало кого способно взволновать. Да и сам он ни на какие митинги не пойдёт.

— А что работает?

— Работает инстаграм, звезды, Дудь, Поперечный — вот это лучше работает.

— То есть основная накачка идет через интернет?

— Да, в более простом изложении, в более таком хайповом.

— А какой вы видите Россию через 10-20 лет?

— Да такой же, как сейчас. Ничего не произойдет.

— Совсем ничего?

— Ну, что-то произойдет, но так, что — р-раз — и будет что-то совсем другое — нет. Вы вспомните: 2001 год. И вот произошло много всего, но что-то изменилось очень сильно? Да нет, ничего не изменилось. Живем в капиталистическом государстве, со всеми его плюсами и минусами, вот и все.

Я, конечно, хотел бы, чтобы Россия рвалась к иным галактикам, чтобы была мобилизационная экономика, сверхкультура, запрещены были все программы Малахова, — но этого ничего не будет. Ну, будут книжки писаться, музыка, фильмы какие-то будут выходить, три-четыре войны на окраинах произойдет. Новые лица появятся, но не думаю, что они будут принципиально другие. У нас зацементированная политическая система с очень слабой вертикальной мобильностью, с минимальной циркуляцией.

— Так ведь Россия всегда была самодержавная страна — в том смысле, что самодержец тут сидит на своем месте до последнего.

— Ну слушайте, мы смотрим сейчас на Запад и видим там такую же катастрофическую ситуацию. Например, США — это же просто бред.

— У некоторых нынешний правитель там вызывает в памяти аналогии с нашим Черненко.

— Да это во всем мире такое. Финансовые корпорации, которыми руководят очень взрослые, очень старые люди, как иногда мне кажется, вообще невменяемые — они очень сильно влияют на ситуацию в мире.

— Или эти старики удобны, потому что они ничего не решают, а решают те, кто за ними стоят?

— За стариками? Никто не стоит за стариками. Допустим, Байден — результат компромисса определенных групп людей, но это не означает, что он какой-то Петрушка. Он может принять очень серьезные решения, сам, лично. Скажет: «Вот, завтра мы начинаем войну на Украине», и она начнется. Или «Начинаем войну в Армении», например.

— Раз уж мы заговорили о войнах: как, по-вашему, решится проблема Донбасса?

— Никак.

— А через 10-20 лет что там будет?

— То же самое будет, что и сейчас. Потому что страна, построенная на принципах рентабельности, окупаемости и остального, не принимает таких радикальных решений. Если бы у нас были другие принципы, мы бы сказали — да по барабану, забираем все, что хотим. Но сейчас все циники. Все прибыль считают, убыль. Для возвращения Донбасса надо политический класс сменить процентов на 90.

— Вы однажды сказали, что своими лучшими книгами считаете «Обитель» и «Ополченский романс». Когда я читала «Ополченский романс», мне показалось, что туда вошла только часть из того, что вы видели и пережили. Вы планируете продолжение?

— Ну, повесть, наверное, напишу — такую импрессионистскую, эмоциональную, про Арсена «Моторолу» Павлова. Еще есть несколько историй, которые я недорассказал. В голове бродят какие-то вещи, если сложится — понимаете, это же складывается, как облако. Если это облако сложится, значит, будет дождь. А не сложится, так не сложится. Но в целом я считаю, что по большому счету я закрыл для себя эту тему. Все самое главное я сказал — я сказал про себя, про друзей, про товарищей. Про героизм, про подлость. Я четыре книги написал про Донбасс, этого достаточно.

— Когда началась история с Донбассом в вашей жизни, были люди, которые вас очень сильно разочаровали?

— Да. Быков Митя, Глуховский Митя — мы были приятелями, а они оказались вырусь, вырожденцы, я по-человечески их презираю теперь. Понимаете, они что угодно могут говорить про меня, про себя, но писатель, который пишет на русском языке и — одновременно самым откровенным образом презирает выбор миллионов русских людей в Крыму и на Донбассе, не желая им помочь, но желая им поражения — он не русский писатель. Черт его знает, кто он. Кто они оба. Может, они грибы.

— А как переломить ситуацию? Ведь эти люди, часть нашей интеллигенции, они открыто выступают против, активно продавливают свою позицию, и это на самом деле очень серьезно.

— Ну, у нас мудрый президент, который посмотрел-послушал и понял, что с точки зрения электоральной это действует максимум на 7-10-12 процентов населения. Большинство страны вменяемо и не реагирует на эту риторику. Это такая интеллигенция, самодостаточная, наглая, крикливая, но круг ее воздействия не слишком широк.

— И поэтому им дают трибуну, зная, что их влияние сильно преувеличено?

— Да. Но при определенных обстоятельствах, если такую хорошую бодягу тут завести, — социальный кризис, и на улицы выйдет много людей, — они, конечно, тут же окажутся в первых рядах. Потом их опять отодвинут очередные прохиндеи, которые возьмут власть — условно говоря, Ходорковский новых времен…

— То есть вы думаете, что Ходорковский в принципе может взять власть?

— Михаил Борисыч, может, и мечтает, но я не думаю, что у него какие-то шансы есть вернуться. Может появиться какой-то условный Навальный-2, какой-то такой проект неожиданный, какой-то парень, которого не успели дискредитировать через СМИ. Какие-то такие персонажи могут вдруг появиться. Или Тихановская какая-нибудь, российского образца. Такие вещи мы ещё увидим на своём веку. Но я лично, конечно же, постараюсь, никого их до власти в России не допустить. Мне Донбасса хватило. Повторения здесь не будет.

— Как вы считаете, вы достигли своего пика? Написали свой «Тихий Дон»?

— Я такими категориями не мыслю. Да, я нахожусь в некотором статусе — я написал «Обитель», я написал «Некоторые не попадут в ад», я написал биографии Есенина и Леонова. Я написал 25 хороших книг. И дальше там разберутся на какие их полки ставить.

«Интернет-газета Ваши новости», 03.04.2021