Захар Прилепин: «Чечня — дикий стыд. Какая уж тут литература…»
Автор «Патологий», нашумевшего романа о чеченской войне, ответил на вопросы «Гудка».
— Захар, чеченская война длится с середины 90-х, а первая действительно талантливая книга про эту войну, которая стала известна широкой публике, — твоя книга «Патологии». И появилась она совсем недавно. Как ты думаешь, отчего за столько лет войны мы получили так мало одаренной «военной прозы»?
— Чеченская война, как, впрочем, и афганская, своей литературы — подобно Великой Отечественной — не дала и, уверен, не даст. То есть написано на темы локальных войн весьма много, сотни текстов, но почти все они дурны с литературной точки зрения, зато замечательны как человеческие документы.
Я слышал две точки зрения, объясняющие данную ситуацию, и обе они, на мой вкус, верны. Писатель Леонид Юзефович сказал как-то, что в Отечественную на войну попадали и филологи, и историки, и все иные лирики. И у них изначально были задатки для того, чтобы суметь осознать и описать этот опыт. А сейчас пошли самые бесправные. Их, вернее сказать, погнали. И, к слову, члены Союза писателей, как в 41-м, не просились добровольцами на фронт.
Позиция Дмитрия Быкова чуть иная: он говорит о невозможности честно освоить дурной, неосмысленный, невнятный кусок времени, связанный с той же Чечней. Потому что писателю нужно принимать чью-то сторону — России, чеченцев, Ислама, правозащитников и даже Америки, и это сразу ставит современного автора в тупик. Потому что подняться над схваткой — это трудно. Как над собственной душой подняться. И посмотреть на нее сверху.
Я разделяю обе точки зрения: и Юзефовича, и Быкова. Могу только добавить, что Отечественная, без сомнения, была куда более цельной и при этом тотальной трагедией, охватившей всю нацию. Отечественная война — знаковая, сакральная страница русской истории, и великая литература, посвященная этой войне, просто не могла не появиться. А Чечня… Это распад, разлом, беспредел. Даже не Гражданская война, а дикий стыд: за себя, за власть, за самый мир. Какая уж тут литература…
— А лично тебе трудно было писать «Патологии»? Насколько вообще этот опыт поддается «переплавке» в литературу? И много ли было такого, о чем ты не напишешь никогда?
— Все, что я считал нужным, описал. По большому счету, я не вижу для себя никаких серьезных «табу» в литературе, потому что знаю, что говорю и зачем. Я пишу не для младенцев и ни разу глотку себе не сдавливал, дабы смолчать… Любой человеческий опыт переплавке в литературу поддается. Талант для этого нужен и сам опыт.
— Скажи, у тебя есть ориентиры и авторитеты в жанре «военной прозы»?
— «В окопах Сталинграда» Некрасова. «Усвятские шлемоносцы» Носова. «Горячий снег» Бондарева. Это великие книги. Восхитительны батальные сцены в романе «Прокляты и убиты» Астафьева, но вообще эта книга оставляет ощущение дурнотное. Патологический и часто неумный, мстительный антисоветизм Астафьева мне претит. Полузабытый Бакланов, дай Бог ему здоровья, писал отличную военную прозу, особенно первые его повести хороши. Но русская военная проза, конечно же, не ограничивается Великой Отечественной. Бесподобны вещи о Гражданской: гениальный Шолохов, Бабель, Артем Веселый. Но учитель у нас у всех, конечно, один — Лев Толстой. «Война и мир». «Хаджи-Мурат». Лев Николаевич, блестящий офицер, знал, о чем писал.
— Выходит в прокат «Живой» Велединского, посвященный «чеченской» теме. А до этого Велединский экранизировал ранние рассказы Лимонова — для тебя как члена НБП тоже не совсем чуждая тема.
— Я «Живого» не смотрел. Говорят, хорошее кино. Там братья Чадовы снимаются, оба с признаками гениальности и очаровательные такие пацаны. Обязательно посмотрю… Велединский — тоже из Нижнего, где я сейчас живу, но мы не знакомы. Его «Русское» — проба пера, там есть удачные куски, но вообще сюжет припопсованный. Я не думаю, что из книг Лимонова стоит делать мелодрамы. По нему надо снимать хорошее и, назовем это так, европейское кино. То есть, по большому счету, бессюжетное и движимое иной, авторской, внутренней энергетикой, а не сюжетной, весьма примитивной канвой. Лимонов — великий писатель, его должны снимать великие режиссеры.
А вообще Чечня в кино и Чечня в литературе — две разные песни. Их не стоит сравнивать. Это еще никто толком не разбирал.
Даже самые мощные экранизации Толстого и Шолохова, по сути, имеют весьма дальнее отношение к тому, что написано в книге. Или сформулируем иначе: проза действует на иные человеческие рецепторы, и, мне кажется, более тайные и важные, чем те, с которыми работает кино. Потому что книга. Слово. Понимать надо!
— Американцы сумели извлечь определенные уроки из Вьетнама. Наверное, в том, чтобы «отрефлексировать» эту войну, им в большей степени помогло великое кино: «Охотник на оленей», «Взвод», «Апокалипсис сегодня»… Как ты думаешь, мы сумеем так же «отрефлексировать» чеченскую войну и появятся ли у нас в искусстве шедевры сравнимого уровня?
— До тех пор, пока мы очень хотим походить на американцев, не появится. Вот Бондарчук с «9 ротой» хочет быть как отец, на уровне великого отца, но одновременно «Цельнометаллическая оболочка» Кубрика все время наплывает на него. Видно, что Бондарчук внимательно смотрел этот фильм и вообще грамотно замешал Голливуд с русской армейской мифологией. Именно мифологией — иногда на уровне дембельского альбома. Там, особенно в первой половине фильма, много штампов — слишком уж на зрителя рассчитанных, на успех, на цитатку, на ухмылочку. Это как поздний Михалков, болезнь какая-то. «Смотрите, как я сейчас вас рассмешу, а потом — как я вышибу слезу. Я умею». Великие вещи не делаются с таким подходом. Великое — всегда первозданное. Оно вообще не для публики. Плевать на публику. Оно само по себе. «Тихий Дон» и в прозе, и во второй, самой известной своей экранизации Сергея Герасимова — это первозданное. А «9 рота» — нет. Но кино тоже хорошее.
— Захар, возвращаясь к первому вопросу… Тебе не кажется, что наше общество не очень-то хочет не то что «знать правду о чеченской войне», но и вообще отдавать себе отчет, что эта война есть, что Россия воюет в том или ином виде до сих пор? Такое массовое отторжение реальности…
— Да, так и есть. Это защитная реакция общества. Общество не хочет знать, что за стрельба идет то здесь, то там, что за власть стоит во главе страны. Что с экономикой происходит, не хочет знать. Что случилось с огромными пространствами России, не помнит. Кто на этих пространствах живет и кто их заселяет… Народ держит паузу и мрачно смотрит вокруг, не вникая в детали. Пока видит пейзаж. Когда разглядит частности, всем станет тошно.
***
Тридцатилетний нижегородец Захар Прилепин (настоящее его имя Евгений Лавлинский, но он давно не только тексты подписывает иначе, но и «по жизни» представляется Захаром) — первый и пока единственный отечественный писатель, который сумел из жутковатого опыта чеченской войны сделать достойную литературу.
Его дебютный роман «Патологии», посвященный именно Чечне, год назад наделал шуму: его восторженно хвалили или резко ругали, он попал в шорт-лист премии «Национальный бестселлер»… Жесткая, натуралистичная проза, не пытающаяся расставлять акценты — патриотические или гуманистические, — но пытающаяся (и не без успеха) передать стыд и мужество, страх и браваду, жестокость и человечность добровольца на «неправильной войне»; Прилепин имел право написать такую. Он, филолог по образованию, сменивший несколько профессий, был в Чечне дважды — в 96-м и 99-м, был не журналистом — солдатом (командиром отделения ОМОНа, между прочим). А уже потом оказался и сильным, внимательным и четким писателем. Впрочем, сам Прилепин — явно человек, кроящий себя по джеклондоновским лекалам и не разделяющий жизнь с литературой, опыт — с текстом: в последние годы он активист НБП — вот и второй его роман, «Санькя», вышедший в этом году (и тоже дошедший до финала «Нацбеста»), написан от лица члена партии, один в один похожей на лимоновскую.