О прозе, русской литературе и необходимости критики
Автор ставших бестселлерами романов «Патологии» и «Санькя» Захар Прилепин о своей прозе, русской литературе и необходимости критики.
Захар Прилепин, выпустил в некоторой степени неожиданную лиричную книжку — «Грех». Неожиданную потому, что вроде бы после ставших бестселлерами романов «Патологии» и «Санькя», от Прилепина стоило бы ждать какой-то новой брутальности и бескомпромиссности.
Но вся эта внезапность новой работы писателя надуманна. И ранее, в повествовании о Чеченской кампании, и после, уже в рассказе о молоденьком максималистичном активисте экстремистской партии, у Прилепина меньше всего нужно было искать какую-то агрессию и эпатажные выверты. Все потому, что его проза, очевидно, острая и ершистая, прежде всего, глубоко лирична. А «Грех» — это как квинтэссенция поэтичности Прилепина. «Грех» — это цикл из десятка небольших по объему рассказов, в каждом из которых главный герой — Захарка, Захар, Захарушка — работает охранником в ночном клубе, роет могилы на кладбище, бегает с винтовкой в горах Кавказа, занимается любовью со своей девушкой Марысенькой, ухаживает за щенками, причем проделывает выше перечисленное так, что хочется тут же, сорвавшись с места, повторить все за ним.
Газетачел.ру связалась с Захаром Прилепиным, проживающим сейчас в Нижнем Новгороде, и расспросила его о том, насколько автобиографичен «Грех», сложно ли быть писателем в современной России и почему роман «Санькя» решено перевести на китайский язык.
«Я — КАК ПАГАНЕЛЬ»
Ваша предыдущая книжка выходила в издательстве, часто выпускающем отчасти маргинальных авторов — «Ad Marginem». А «Грех» издан уже «Вагриус». Это в своем роде смена статуса — от писателя андеграундного к писателю коммерчески успешному. Вы подобные изменения ощущаете вообще?
Я не очень понимаю, что значит «маргинальный» в современной России. Начнем с того, что большинство книг «Ad Marginem» коммерчески успешны, то есть они не маргинальны по определению. Например, именно в «Ad Marginem» состоялось возвращение Александра Проханова как читаемого и продаваемого писателя. Если Проханов, Лимонов, Сорокин — маргиналы литературы, тогда я предпочту быть маргиналом. Эта компания меня более чем устраивает. Потом, напомню, что собрание сочинений Лимонова выходило именно в «Вагриусе», потом он издавался в «Ad Marginem», сейчас — в «Амфоре», а дальше будет издаваться, где захочет. Я к тому, что статус писателя не обязательно определяет издательство. Писатель сам себе статус. Я не ощущаю свой коммерческий успех в материальном плане. И сомневаюсь, что хоть одно издательство в России сможет мне это ощущение подарить. Но я знаю, что мои книги и читаются, и продаются, и допечатываются. Заходя хоть в книжный на Арбате, хоть в книжные забегаловки у трех вокзалов, я с удивлением обнаруживаю свое лицо, смотрящее с обложки, размещенной на стенде «горячих» новинок и бестселлеров. Это забавно, но, конечно же, эти атрибуты некоторого моего успеха как возникли легко, столь же легко и пропадут. Едва ли стоит думать об этом всерьез.
Во многих рецензиях на «Грех» критики все отмечают, как резко вы переключились с темы остросоциальной, острополитической на легкую лирику. Что же с вами такое произошло в последний год, что привело к написанию «Греха»?
Знаете, я не заметил недоумения. Мне как раз кажется, что все мои книги в равной степени лиричны и вообще написаны об одном и том же. Роман «Санькя» мог бы называться «Грех», мог бы — «Патологии». Там именно о патологиях и грехах говорится. «Патологии» тоже могли носить имя «Грех», а если бы героя «Патологий» звали Сашей, этой книжке вполне подошло бы имя «Санькя». Ну, и так далее. Я пишу о том, что мужчина все время хочет владеть всем и сразу: и женщиной, и свободой, и счастьем, и почвой. А ему это счастливое полноценное владение не дается в руки. Потому что мы ничем владеть не в состоянии в силу своей человеческой породы, а из всех мыслимых свобод у нас есть лишь одна — свобода выбора. И вот герои этих трех романов раз за разом совершают выбор: один, второй, третий. И осознанно разбивают свои юные лица о те или иные твердые препятствия, случившиеся на пути. Поделом им.
Рассказы в сборнике имеют такую манеру, что невольно задумываешься, не под влиянием ли сентиментальной прозы прошлых веков они создавались? Насколько на вас вообще влияет наследие классической литературы — русской ли, зарубежной?
Я хотел бы ощущать себя ребенком русского языка, быть осененным крылом ангела русской речи, и в этом смысле то, что вы называете «наследием классической литературы», является для меня землей, Родиной, воздухом. Сложно говорить о своей привязанности к классикам — я не уверен, что им нужен такой «привязавшийся». Но без того, что сказали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Лев Толстой, Шолохов, Леонид Леонов, мое бытие было бы… Хотел сказать «пустым», но это не очень подходит. Я не мыслю своей жизни вне этой литературы. Без своих текстов вполне мыслю, а вот без этого волшебного наследства — никак. Что касается «сентиментальной прозы». Я не знаю, о чем вы. О Карамзине и его Лизе? Тогда — нет. В более позднем изводе «сентиментальность» — это пронзительная искренность, это последняя, прозрачная простота. Посмотрите, сколь сентиментальны поздние рассказы Бунина. Поздняя публицистика Гоголя и Льва Толстого. «Детство Никиты» Алексея Толстого. Лучшие стихи Есенина. Но эта простота, эта искренность, эта сентиментальность, они почти недостижимы. Это как прозрение — когда на тебя ниспадает божественный свет. Я пока всего лишь шарю вокруг себя руками, как Паганель, потерявший очки. Беру в руки какие-то почти случайные вещи, рассказываю о них.
В «Грехе», кажется, вы окончательно сливаетесь со своими лирическим героем. Как много вашего, личного, персонального привнесено в образ главного персонажа рассказов Захара-Захарки?
Очень много. Все, что имел и смог сформулировать — все подарил ему. Сейчас внутри осталась некоторая пустота, но просто потому, что я многие вещи еще не научился формулировать. Осмыслить их пока не могу. Пойму что-нибудь новое — сразу отпишусь.
А вам интересно, когда на протяжении всего действа главный герой развивается, меняется как-то?
А это вообще несколько неверное словосочетание, на мой вкус — «развитие героя». Человек не развивается — человек, как правило, путается, обивает ноги, ломает шею, тратит сердце, совершает бесконечные подлости и глупости. И собственно человеком он остается лишь тогда, когда из всех своих ошибок и утрат делает один и простой вывод: всю свою жизнь, со всеми ее больными загибами, он сделал своими руками. Все, что было с ним, было нужно для созидания его души. И каждый свой разумный или нелепый шаг он свершал под присмотром Бога, который не оставлял его ни на секунду, пытаясь хоть чему-то научить.
Мои герои (в том числе и Захарка) не развиваются — это было бы слишком прямолинейным, в духи английской классической литературы или дурных соцреалистических поделок. Мои герои путаются, плутают, пытаются избежать греха, потом грешат, потом снова бегут искушения — и жизнь отзывается им эхом, дает понять, что они делают верно, что нет. Иногда они слышат это эхо, но чаще не слышат вовсе. А по поводу «развития»… Ну, покажите мне хоть одного человека, которого можно назвать развившимся до какой-то стадии, близкой к окончательной. Напротив, большинство людей, которых я знаю, включая меня самого, годами находятся в плену одних и тех же заблуждений, и хорошо, если у них хватает жизни, чтобы хоть немного научиться править себя, слышать себя, честно понимать себя.
«БЫТЬ ПИСАТЕЛЕМ НЕ СТРАШНО»
Сейчас у нас в стране — в литературе — новый подъем этакой проблемной, социальной прозы. Вот Сорокин и Пелевин по своему обыкновению отписались на злобу дня. Я бы сказала, несколько конъюнктурно. Но самый яркий роман вышел, кажется, у Иванова, «Блуда и МУДО», во многом неоднозначная книжка, но при этом типично русская: с поисками национального самосознания, про проблемы общества… Как думаете, русскому писателю кровь из носу нужно создавать такие острые книги, писать на социальные темы? На ваш взгляд, русская литература мыслима вне социальной тематики?
Действительно, «Блуда и МУДО» — книжка замечательная, пожалуй, лучшее из того, что я прочел в последнее время… Роман Сорокина про опричников мне активно не понравился. Не потому, что это неправда (как раз это может стать чем-то близким к реальности), но потому что, в отличие от восторженных критиков, я не увижу никакого мастерства в этой поделке. Все это достаточно примитивно свинчено. При том, что Сорокин безусловно писатель сверходаренный… Пелевин с его вампирами был как всегда безупречно весел и оригинален. Что касается «социальной тематики», тут каждый определяет для себя. Мне кажется, писатели сегодня должны влезть в это болото, а то будет крайне стыдно, когда современность начнут изучать по минаевым. Но это мне так кажется. Может быть, писателям кажется что-то другое. Вы у них спросите.
А что значит быть современным писателем в России? Что для вас самое сложное, может быть, самое страшное?
Ничего сложного и страшного нет. Я пишу тексты и пытаюсь добиться того, чтоб мне за них платили как можно больше. Сложное и страшное находится за пределами собственно литературы. Литература может иметь с этим дело, может не иметь. А пугаться самого писательского труда (»…пишу, и горлом хлыщет кровь от боли…») — это какое-то нездоровое кокетство.
Как вы думаете, литературная критика сегодня нужна еще? Или все определяют высказывания в интернете, в живых журналах?
Критика есть, и во многом благодаря ей, слава Богу, существуют во многом очевидные приоритеты. Невозможно не ценить поденную работу Павла Басинского, Андрея Немзера, Виктора Топорова, Владимира Бондаренко, молодого Льва Данилкина. Невозможно не заметить, насколько важна для нашей литературы та деятельность, что ведется Львом Анненским или Валентином Курбатовым. А ведь есть еще множество имен: Яранцев, Евгений Ермолин, молодые критики Валера Пустовая, Андрей Рудалев, Наталия Курчатова, Василина Орлова… Критики из «Литературной газеты» и «Ex Libris НГ»… Быть может, кому-то эта работа кажется незаметной, но для меня она очевидна. В первую очередь потому, что сохранена некая ценностная структура в литературе. Большинство значимых имен остались значимыми именами. Бездарям, как правило, воздается по заслугам. Я как раз сегодня читаю великолепную книгу Игоря Шайтнова о современной поэзии — «Дело вкуса» называется; она только-только вышла. Необыкновенное читательское удовольствие получаю. Рекомендую эту книгу как минимум всем современным поэтам. Работа Шайтанова поможет разобраться в нескольких массовых заблуждениях. А то, что критика не всегда доходит до читателя — это дело десятое. Главное, что она до писателей доходит.
А как вы относитесь к столько популярной нынче культуре интернет-блогов?
Нормально отношусь. Человек хочет присутствовать в информационном пространстве. Хочет крикнуть и услышать эхо. Так человек ежедневно доказывает себе, что он еще живой. На самом деле ЖЖ полон людей, которые вроде бы уже умерли, но при этом активно жестикулируют и даже издают всевозможные звуки. Если не воспринимать ЖЖ как место для единственно реальной и полноценной жизни — все в порядке. Но когда живые люди переселяются в сеть с руками, ногами, половыми органами и головой, это, конечно, болезнь. Надеюсь, что исправится что-то в реальности вокруг нас. Реальность станет такой, что в ней окажется интереснее жить, чем в ЖЖ. Пока реальность во многом постыдна, во многом скучна. Надо иметь смелость ее менять.
«ПОЛИТИКОЙ ИМЕЮТ ПРАВО ЗАНИМАТЬСЯ ВСЕ»
В своем романе «Санькя» вы писали о мальчике, который со своими друзьями-соратниками взял штурмом районную администрацию — потому что вроде никакого другого выхода не видел. Скажите, а вы сами бы так с флагом и винтовкой полезли на штурм администрации в Новгороде, к примеру? И насколько это единственно возможный вариант развития в нашей стране — решать силой?
Какие вы прекрасные вопросы задаете… Соберите призывников и спросите: «Ребят, а кто из вас повторит подвиг Матросова?». Разве человек знает себя до самого дна, разве чувствует себя до самой последней жилки? Я достаточно много ходил в самые разные места, как вы выразились, с винтовкой и до сих пор хожу с неприятностями для здоровья, с флагом. В том числе и в болезненной близости от всевозможных администраций. Силовой, самоубийственный вариант, безусловно, не единственно возможный. Но это должны понять не только юноши с флагами, но и люди в просторных и высоких кабинетах. До них никак не дойдет, что политикой имеют право заниматься все, а не только они.
Будучи активным участником НБП, в нынешней ситуации, которая сложилась вокруг этой партии, вы себя ощущаете асоциальным по отношению к остальному обществу человеком?
Да, я даже боюсь выходить на улицу. Боюсь, что ударю или укушу кого-нибудь! …Я нормальный человек, воспитываю детей, руковожу редакцией газеты, плачу налоги, плачу зарплаты, соблюдаю правила движения… Что там еще надо делать, чтоб меня не поместили в камеру? Социально вредны те мерзавцы, которые врут про опасность обществу несомую сотнями моих прекрасных товарищей, которым на самом деле цены нет в нашей насквозь меркантильной стране.
Вы считаете, что здесь можно что-то изменить?
Я считаю, что можно и нужно.
Я слышала, что «Санькя» сейчас готовится к переводу на китайский язык. Как это случилось с этой книгой? Считаете, она будет востребована там, за рубежом?
В Китае вполне она будет востребована, потому что неразумное китайское юношество сегодня столь же болеет постыдным западничеством, как неразумное советское юношество в свое время. Будет неплохо, если несколько представителей китайского юношества прочтут мою книжку и поймут, какими будут их дети через двадцать лет после того, как Китай «уйдет на Запад», презрев свой бесценный китайский опыт. Дети их будут дикими! В Европе — «Саньку» купили и в нескольких европейских странах — другие причины для интереса к этой книжке, но тоже вполне прозрачные. Европа тоже стоит на пороге молодежных бунтов, бессмысленных и беспощадных. Надо разбираться со всем этим, пока не поздно и в России, и за ее рубежами. Когда все это начнется, ни позорные законы о борьбе с молодежным экстремизмом, ни резиновые дубинки не спасут никого.