ЗАХАР ПРИЛЕПИН: Наша литература антилиберальна по сути

- Бог с вами! Хотя с точки зрения писательской стратегии это было бы нормально. Но я никогда в жизни этим не занимался. Мне сразу в литературе начало везти. Многие считают, что раз я - писатель, то способен произносить мудрые слова, которые объяснят, что с нами происходит. У меня берут много интервью, я веду программу на канале Пост-ТВ "Старикам здесь не место". Но все, что у меня есть умного, - в моих книжках. Я, скорее, человек эмоций, а не интеллекта.

- Зачем мне лукавить, ведь я говорю о себе вещи нелицеприятные. Я не духовный мыслитель, не философ, не экономист. Когда Владимир Набоков давал телеинтервью, он настолько не умел разговаривать, что ему раскладывали листочки с ответами, - он опускал глаза и читал. Когда выступал Шолохов, трудно было поверить, что это автор "Тихого Дона". Многие писатели - люди не очень образованные (это, конечно, не относится к Шолохову и Набокову) и при этом эмоциональные. В последние года два я очень мало читаю книг по философии, по экономике. Вокруг много друзей-литераторов, я нахожусь в эпицентре литературной жизни, читаю много прозы.

- Процентов на девяносто - современную русскую прозу. Александра Терехова (недавно вышла новая книжка - повесть "Бабаев"), Юрия Полякова, проглядываю все толстые журналы. Я читаю все, что пишут Сережа Шаргунов, Рома Сенчин, Дима Быков, безусловно, Эдуард Лимонов и Александр Проханов. Читаю биографии Уго Чавеса, Че Гевары, статьи Фиделя Кастро.

- По поводу писательства я всегда вспоминаю одну историю: она связана с Эдуардом Лимоновым. У него есть рассказ "Женщина, вдохновлявшая поэта", там говорится вначале: было удивительное лето, я издал свою первую книгу, пошли отзывы, пришел первый успех, у меня было такое впечатление, что я всех их обманул, что на самом деле я никакой не писатель, все это огромная шутка. Такое ощущение меня и сейчас не покидает. Я оглядываюсь на себя: еще совсем недавно был молодым человеком и помыслить не мог, что стану писателем, что мои книги будут на каждом углу, а у меня будут брать интервью. По этому поводу до сих пор иронизирую над собой. Когда я перечитал написанный еще только наполовину свой первый роман "Патологии", то подумал: а вроде нормальная книжка получилась. Тогда и почувствовал, что я - писатель. Мне за свои тексты не стыдно.

- Извольте: социалистический реализм. Шутка.

- Ольга Мартынова что-то разошлась не на шутку. Для меня очень привлекательна литературная судьба Алексея Николаевича Толстого: один человек является автором произведений, вмещающих в себя разнообразные эстетики и стилистики. Это волшебно! Он написал и классический фантастический роман, и гениальную сказку, и гениальный исторический роман, и стихи, и сатиру, и порнографию. Я бы хотел также выступить в разных жанрах. К примеру, я до сих пор не писал сугубо реалистическую прозу. Если мне Бог даст ума и фантазии, возможно, я это сделаю. А соцреализма никакого нет. Мартынову не соцреализм волнует. Она просто человек пещерно либеральных взглядов, ей крайне отвратительно, что в русской литературе проявляется тенденция в сторону антилиберальных имперских ценностей, ценностей левого порядка. Действительно так происходит. Вообще русская литература антилиберальна по сути, особенно современная.

- Страна находится в метафизическом тупике, экономическом, политическом. Писатели, если они - честные люди, мучимы апокалиптическими предчувствиями в отношении страны и нации. Завела нас в этот тупик последняя четверть века под знаменем либерализации и прочих массовых заблуждений. У нас даже писатели далеко не патриотических взглядов, скажем, Виктор Пелевин или Владимир Сорокин сигнализировали о том, что с нами произошло что-то ужасное. В "Generation П" Пелевин задавался вопросом, какой смысл было менять империю зла на банановую республику зла? А чем дальше, тем хуже.

- Есть очевидный ответ на ваш вопрос: есть литература и есть нелитература. Хотя это лукавство. Покойный Юлиан Семенов - отличный писатель. Безусловно, это массовая литература, но, боже мой, она сделана замечательно хорошо. Массовая литература может быть качественной. А есть и немассовая литература, например, Владимир Шаров или Рома Сенчин. Она явно никогда не будет покупаться ни миллионами, ни сотнями, ни даже десятками тысяч. Но это очень хорошая литература.

- Нет, я не массовый писатель.

- Только по сравнению со своими собратьями по литературе я - писатель массовый. Я написал шесть-семь книг. Они проданы общим тиражом 200 - 250 тысяч экземпляров. Одна книга Димы Глуховского или Сережи Минаева выходит таким или еще большим тиражом. Конечно, они массовые, а я не массовый.

- Это не совсем я. У меня небольшой медиахолдинг: три или четыре сайта, газета. Есть команда, которая занимается тем, что отслеживает публикации.

- Я продвигаю себя, это моя работа: я получаю роялти с проданных книг. Меня обвиняют в нарциссизме и оголтелом самопиаре. Если продвижение имеет отношения к нарциссизму, ради бога - я готов быть Нарциссом.

- Я не издаю книги и не участвую в их оформлении. Впервые мою фотографию разместило издательство "Вагриус". Я увидел книгу, когда она уже вышла. Продажи пошли успешно, и издатели стали в дальнейшем использовать мои снимки. Читателям интересно посмотреть на автора. Кстати, у меня на сайте, если посмотреть статистику, самый посещаемый раздел - фотоархив. Если людям интересно, почему же нужно отказываться от такого продвижения? Две последние мои книги вышли уже без фотографий: это как раз тот случай, когда я вмешался в оформление. Мне тоже показалось, что перебор.

- Текст, конечно. Книжки вполне отделимы от политики, они просто написаны на околополитические темы. Никакой идеологи нет ни в "Патологиях", ни в "Ботинках, полных горячей водки". Может быть, из-за "Саньки" возникает ощущение, что я - политический романист. Но роман на самом деле о потерянности человека, об ощущении опустошенности, об истонченности всех истин.

- Литература для меня самое главное или одно из самых главных эстетических удовольствий, постоянная душевная потребность и подпитка. Жить без нее было бы и скучно, и тошно. Это также возможность сверять свое представление о мире с представлением других людей, живших до меня, живущих одновременно со мной. Что же касается моей литературы - это попытка сформулировать свое местонахождение в системе бытийных координат: кто я? зачем я? что я здесь делаю? Попытка собрать себя в единую бытийную единицу, понять, есть ли Бог, и резонировать с его волей.

- Отвожу утром детей в садик, сажусь за компьютер и начинаю писать. Я писать вообще не очень люблю. Была бы возможность, я бы не писал. Но так как выбрал себе этот жизненный путь, то надо делать усилие. Пишу с неприязнью первое предложение, второе, третье, потом приходит интерес. Полчаса пишу, затем занимаюсь делами редакции. После четырех вечера у меня опять появляется возможность писать.

- Да, внутреннее обязательство перед самим собой.

- То, что вы произнесли, - большой комплимент для меня. Я никогда об этом не задумывался - о своей многомудрости. У меня были юношеские стихи, несколько кокетливые: "Мое изнеженное сердце на век меня переросло". Это отчасти иллюстрирует ваши слова. Но я с вами, пожалуй, все равно не соглашусь. Мои тексты достаточно легки, иногда по-хорошему поверхностны, иногда поверхностны по-плохому. Они сделаны, что называется, в ритмике тоста, в ритмике веселого щенячьего визга человека молодого и радующегося всем своим возможностям. То, что вы говорите, меня отчасти пугает.

- Бог с вами! Меня пугает, что мои тексты можно понимать таким образом. Я - человек далеко не кровожадный. Я не милитаристский писатель. Да, я - сторонник имперской России, отчасти, видимо, националист, отчасти даже ксенофоб. Но ни в коей мере не хотел бы применять силовые и тем более кровавые методы для решения проблем. Мне кажется, что путь, пролегающий через кровь, всегда ведет в тупик и чреват разрушением того дела, во имя которого эта кровь льется. Свою кровь еще можно пролить, а чужую - ни в коем случае. Это самое главное метафизическое объяснение распада Советского Союза: была восхитительная утопия, которая обожралась кровью в процессе ее реализации. Эта кровь ее и погубила. Советская империя потеряла моральное право воплощать утопию о земном рае. Когда мои политические сторонники говорят о массовых казнях, я испытываю ужас, брезгливость и негодование. Я говорю: не надо никого убивать! Не надо никому мстить! Это гибель любого благого начинания.

- Гнев я возбуждаю порой даже осмысленно и провокационно, для того чтобы люди в определенный момент сделали правильный выбор. Чтобы они поняли, что путь, который мы сейчас избрали, тупиковый. Мы потеряем свою страну, свою нацию, русский язык в том числе. Я возбуждаю гнев, чтобы люди отдавали себе отчет в происходящем. Тем более что в сегодняшней России людей вообще не выманишь на улицу отстаивать свои права.

- Выбор приходится делать ежедневно. Если Бог есть, он ставит перед нами задачи бесконечно. Не только политические. Они касаются всего: семьи, быта, детей, друзей, работы. Всегда нужно выбирать между выгодой и долгом, честью и бесчестием, собственным благом и благом окружающих тебя людей. Выбор бесконечен, но ощущение ужаса от того, что может с нами произойти, не должно покидать нас никогда. Тысячу лет существовала Россия, огромное количество людей умерло раньше срока, залило кровью всю эту землю, для того чтобы собрать, слепить страну и отдать нам. И теперь многие из нас говорят: я никому ничего не должен.

- Они пролили не чужую, а свою кровь. Да и не только в крови дело. Они рожали детей, осваивали эту землю, работали как сумасшедшие. А мы ничего никому не должны? Послезавтра на этой земле будут расти новые и новые поколения, которые мы должны обеспечить, хотя бы родить. Вот это все меня и волнует - отсутствие у людей ответственности за прошлое и за будущее.

- В этом романе никто никого не убивает. Было бы нелепо воспринимать "Санькю" как роман-руководство к действию. Скорее это роман-предупреждение. Говорить о том, что я - абсолютный проповедник идей насилия или "Союза созидающих", не верно. Я сам с ужасом думаю о том, что нельзя исправить что-либо в стране, не проявив насилия. Это действительно парадокс. В конце романа Санькя кладет крестик в рот. Он сначала кажется ему горячим - это ощущение присутствия Бога, а потом пресным - от него уходит ощущение Веры. Дальше он, видимо, выплюнет крест изо рта, как у Есенина в стихах: "Тело, Христово тело выплевываю изо рта".

- Я же не манифест пишу. Я пишу романы. Есть созданная совместными усилиями программа "Лимонов-2012", некоторые ее пункты я самочинно придумал. Вот там и указывается, куда идти. Мне не свойственна позиция "бунт ради бунта". Я предпочитал бы жить спокойной жизнью на берегу реки, есть мед, мясо, пить водку.

- Да, конечно, я скажу, что все хорошо, когда в стране будет не убыль, а прирост населения, когда у меня не будет ощущения, что мы можем в ближайшей перспективе потерять свою территорию. Я принял бы любой строй, который обеспечил бы сохранность моей нации и моей земли.

- Если бы это соблюдалось в России, я был бы очень рад. Я не противник логики стран Запада. Но при этом я патриот и не хочу там жить. Если есть дети, красивее моих, и женщины, красивее моей, это же не значит, что я должен быть патриотом соседей снизу и соседей сверху.

- Вопрос литературной школы и моих последователей меня совершенно не интересует. Я одиночка. У меня другая мечта. Мне хочется стать писателем, про которого можно будет сказать: Прилепин - мой любимый писатель. Слава богу, такие люди сейчас появляются, пишут мне в "Живой журнал". Мне приятно быть для кого-то человеком, сформулировавшим что-то новое и важное, что никто до меня не формулировал, написать те книги, которые никто не написал.

- Для того чтобы почувствовать вкус, необязательно чувствовать его сиюминутно. В Германии или Англии всегда будет существовать мечта о великой Германии или Великобритании. Мы были когда-то сильным имперским народом. Я читал русские книги: я читал Пушкина, Есенина, Хлебникова. Для того чтобы ощутить силу, мне не нужно было смотреть на суету и коловращение 1990-х годов. В 15 - 16 лет я уже был взрослым рефлексирующим подростком, меня жутко раздражало то, что говорилось по поводу моей земли, моей страны. Бесконечное опошление всех святынь вызывало у меня бешенство. Я тогда ругался со многими моими сверстниками. Дух свободолюбия - это единственное, за что я могу быть благодарен так называемой перестройке. Она дала ощущение воздуха больших свершений, построения своей судьбы. Конечно, при советской власти построить свою жизнь как хочешь было невозможно. Все было покрыто неприятным налетом, все было неповоротливое, медленное, ханжеское. Но я же не Советский Союз спасал со всеми его мерзостями, я беспокоился о своей стране, у которой отнимают право на существование. Мне это претило всегда и претит до сих пор.

Кирилл ВАСИЛЕНКО, Газета "Культура" - №38 (7701) 1 октября-7 октября 2009г.