Захар Прилепин: «Надо, чтобы чиновник реально боялся»

Писатель Захар Прилепин – фигура знаковая. Его творчество резко критикуют или, наоборот, называют вершиной современной прозы, а имя знают даже те, кто не интересуется литературой. Известный публицист и политик оказался в Курске буквально через день после того, как ему вручили самую престижную российскую литературную премию «Большая книга».

«Не праздновал это событие, поэтому я трезвый и без похмелья», – сразу оговорился литератор. Роман «Обитель», получивший награду, погружает читателя в атмосферу соловецких лагерей 20-х годов. Но с курянами Прилепин говорил о современности. Что поразило участника боевых действий в Чечне на передовой в Новороссии, из-за чего ярый оппозиционер изменил свое отношение к власти, как филолог и поклонник Бориса Гребенщикова полюбил рэп, и почему стоит выбросить телевизор – об этом и многом другом размышлял он в Курске.

О последнем романе и премии в три миллиона. Три тысячи раз ответил за сутки на вопрос: «Что вы хотели сказать своим романом?» В романе полтора миллиона слов, именно их я и хотел сказать. Как потратить деньги, пока не знаю. Не доехал еще до дома, с женой не говорил. Я же подкаблучник. Если серьезно, у меня четверо детей и много друзей на территории Новороссии. Поэтому я знаю, куда пойдет каждый рубль.

О войне на Украине. Когда приезжаешь в Новороссию, общаешься с людьми, испытываешь сложные чувства. С одной стороны, огромная мука, трагедия. Эти замороженные, уставшие люди, которых бомбят каждый день. Бабушки, подростки, женщины уже по звуку отличают, из какого вида орудия бомбят, куда что летит. Это страшно. С другой стороны, огромное количество русских и украинских мужиков, которые поставили на кон жизнь за свое понимание правды. Я долго думал, что у нас вся страна мечтает переместиться в пространство программы «Дом-2» и больше ни на что не отвлекаться. А тут выяснилось, что десятки тысяч мужиков в ежедневном режиме совершают колоссальное количество человеческих поступков. Я почувствовал, что зашел в роман «Тихий Дон». Это литературные персонажи, на которых ты воспитан. Они ходят, живут, уходят в атаку, возвращаются, веселятся, смеются. Такое пробивает насквозь.

На передовой – очень трудно, потому что нет контактных боев. Выставляют артиллерию и долбят, долбят по позициям. Люди, которые три дня сидят под бомбежкой, уходят со словами: «Я больше не хочу». Психически сложно: приехал воевать, а сидишь в качестве мишени.

Об отношении к власти. Сегодня люди у власти поставлены в такие условия, что прекрасно понимают: никакой другой судьбы, кроме судьбы, связанной с Россией, у них быть не может. Если они решат потом закончить дни в других странах, их быстренько переместят на скамью подсудимых в Гааге. И мне это очень нравится. Надо, чтобы им было страшно. Обращаться к совести, чести – совершенно ложные вещи. Надо, чтобы человек реально боялся, что его потом посадят за это или повесят. У меня изменилось отношение и к нашему верховному главнокомандующему. Он оказался более сложным человеком, более глубоким и многоуровневым, способным к совершенно неожиданным ходам.

О цензуре. В России можно написать какую угодно книжку, и никто тебе по этому поводу ничего не скажет. Я знаю, что Путин читал «Саньку». Медведев однажды признался по телевизору, что читает Пушкина и Прилепина. С фильмами сложнее. У меня куплены права практически на все произведения, но поставлена только «Восьмерка».

О съемках в кино. Я считал, что должен играть интеллигенцию, а мне предлагали роли убийц, насильников и прочих негодяев. Вот и не соглашался. Однажды мои многочисленные дети это услышали и хором закричали: «Папа, снимись в кино!» Я детям не отказываю, поэтому пошел на такой эксперимент. Это был чудовищный опыт, очень сложный. А дети, подлецы, даже не посмотрели этот фильм.

Потом было еще несколько эпизодов. Но на площадке у меня такое ощущение, будто я случайно туда попал, и вот-вот это раскроется. Там ходят звезды, операторы, режиссеры... И сейчас кто-то скажет: «А это кто такой? Прилепин? Гоните его отсюда!»

О женской прозе. Татьяна Толстая однажды пришла в литературный институт. Там молодые абитуриентки, которых серьезно волнует засилье мужчин в литературе, задали ей такой вопрос. И замерли в ожидании, что вот сейчас Толстая как отбреет всех этих мужланов. «Нет мужской и женской литературы. Есть просто хорошая литература, – ответила Татьяна Никитична. – Но у мужиков это получается гораздо лучше».

Как заставить детей читать. Проблема – в родителях, а не в детях. Приучить к чтению можно, для этого стоит придерживаться всего нескольких пунктов. Во-первых, у меня дома нет телевидения. Ребенок, который нажал кнопку на пульте, а там 166 каналов, будет сидеть перед экраном, как зомби. Второе – детям нужно читать с самого маленького возраста, каждый день находить 10–20 минут, чтобы первые удивления, первые радость, смех и страх ребенка были связаны с книжкой. И конечно, книги должны стоять в каждой комнате. Последний пункт – читающий родитель должен служить образцом. Если папа и мама читают хоть иногда, ребенок это заметит. «Сынок, почитай Достоевского», – а сам слушает радио «Шансон». О чем тут вообще может идти речь?

О школах и домашних заданиях. То, что сегодня происходит в системе школьного образования, я иронически называю борьбой с демографией. Потому что задают такое количество домашних заданий, что я периодически застаю жену в час ночи или пять утра, клеящую иголки ежику или создающую аппликацию. Любой человек, который прошел с ребенком курс школьного образования, больше плодиться и размножаться не будет, одного раза хватит вполне. Но мы про это не знали, когда четверых завели, теперь приходится расплачиваться.

О курских писателях. Произведения Носова и Воробьева – вершина русской прозы XX века. В свое время я был зачарован, поражен и удивлен этими произведениями. Константин Воробьев – один из главных моих учителей. Это жесткая, сухая, точная и яркая литература. В его текстах есть витамины мужества, стойкости, патриотизма. С такими книгами надо подросткам в жизнь входить. Я и Асеева очень люблю. У него немало всякой дряни, но есть и совершенно шедевральные вещи.

О том, почему стоит слушать рэп. Для каждого поколения музыкальная среда организует свое пространство. 60–70-е годы – это барды. Потом пришло поколение рок-н-ролльщиков. Когда я был юн, если моя девушка не слушала Гребенщикова, мог разорвать с ней отношения. Однажды девушка заявила: «Гребенщиков все врет». Чтобы выяснить, врет или не врет, мне пришлось на ней жениться, и вот уже 17 лет мы пытаемся с этим разобраться.

А потом настала новая эпоха. Другая страна, Ксения Собчак, Чечня – ад и удивление царили вокруг, а песен об этом не было. Так я думал, пока не услышал Гуфа, Нагано и 25/17. Вот оно! Я стал подсовывать это своим товарищам-филологам. «Захар, ты с ума сошел, какой рэп? Зачем ты слушаешь этих дегенератов?» Но я настаивал на своем и буквально через год-два это стало повальной модой. И даже товарищи-филологи уже согласились: любопытно. Там есть только одна проблема. Рок-н-ролльщики всегда ставили планку чуть выше, чем желала от них публика, приподнимая ее до своего уровня. А в рэпе обратная ситуация: они стараются быть ближе к своим тинейджерам, поэтому и сами не очень растут.

Ирина ТРЕТЬЯКОВА, "Друг для друга" - 51 (1053) от 16 декабря 2014