ЗАХАР ПРИЛЕПИН:
"Писать много - это дурной вкус"
Беседу вел Сергей ШПАЛОВ
Он - автор двух романов и десятка рассказов. Его имя стало широко известно после включения в короткий список русского Букера романа "Санькя". Особую пикантность этой ситуации придавала причастность автора к скандально известной организации, возглавляемой не менее скандально известным писателем Эдуардом Лимоновым. Таким образом, Захар ПРИЛЕПИН стал литературно-политическим феноменом. Наша беседа и развернулась в пространстве между этими полюсами.
- Захар, хочу начать с уточнения, связанного с вашим национал-большевизмом и близостью к Лимонову.
- Я член партии, выходить из нее не собираюсь, потому что совпадаю с ней по ряду существенных позиций. К тому же ряд моих друзей и соратников сидит в тюрьмах, в такой ситуации было бы безнравственно рассуждать о неких частных несогласиях. Как говорят в уголовных кругах, я братву не бросаю. Так что я остаюсь членом партии, притом что моя позиция очень широка. Впрочем, и нацболы продемонстрировали широту, вступив в коалицию с организацией "Другая Россия", в которой состоят и либералы, и консерваторы.
С Лимоновым мы лично знакомы, три или четыре раза я с ним встречался. Я считаю его крупнейшим писателем современности, который находится вне контекста русской классической литературы. Лимонов - писатель европейский, он, с одной стороны, адаптировал европейскую литературу к нашим условиям, а с другой - внес в европейскую литературу неизъяснимое русское.
- Участвовал ли он каким-либо образом в вашей литературной карьере?
- Лимонов не участвовал ни в чьей литературной карьере. Я, может быть, не самое удачное, но дитя русской классической литературы, а Лимонов - нет. Поэтому, прочитав мой роман "Санькя", написанный, как говорят критики, о нацболах, он сказал, что эта проза чужда ему, но она достойна.
- Что было первичным: ваше писательство или ваши политические пристрастия?
- Тут нет ни первичного, ни вторичного. Литература не создается ни в пустоте, ни по принципу книга от книги. Если посмотреть на русскую классическую литературу, то надо понимать, что Лермонтов был офицером, служившим на Кавказе, Толстой был офицером, проводившим зачистки, Достоевского едва не повесили и т.д. Что здесь первично, а что вторично, совершенно непонятно.
- Я имел в виду простую хронологическую последовательность.
- Сначала я вступил в партию, побывал в Чечне, занимался массой разных дел, а потом начал писать. По той причине, что, во-первых, мне стало скучно заниматься знакомой работой, а во-вторых, мне было необходимо осмыслить тот кусок современности, который был мною прожит. И потом, писать роман о тюрьме, о войне, о партии, не побывав там, возможно, но он обязательно окажется лживым.
- Дело не только в правдивости. Главное достоинство романа "Санькя", по-моему, заключается в том, что вам удалось выйти за пределы описываемого предмета.
- Мой литературный учитель Леонид Абрамович Юзефович сказал, что он считает мой роман антилимоновским. Я счастлив, что достиг такого несоблюдения баланса.
- Вы спокойно произносите: я - писатель?
- Да, конечно.
- Это серьезная идентификация. Тот, кто легко это произносит, вызывает некоторое подозрение. Что позволяет вам не бояться такого определения?
- Я думаю, любой человек, принадлежащий к русской литературе, осознавал это в силу наличия внутреннего слуха и вкуса, доверия к своему слуху и вкусу. Очень важен и внешний успех, не стоит этого скрывать. Получение ряда премий, попадание в шорт-лист Букера, лестные высказывания живых литературных классиков, конечно же, содействовали тому, что я спокойно называю себя писателем.
- Могли бы вы описать то литературное русло, движение, которое полагаете для себя наиболее плодотворным?
- На меня колоссальное воздействие оказала советская литература. Леонид Леонов, Анатолий Мариенгоф, Бабель, ранний Всеволод Иванов, гениальный Шолохов во всех его проявлениях помогли мне понять, как нужно воспринимать раскалывающийся мир. Это во-первых. Во-вторых, русская классическая литература, в первую очередь Пушкин, Лермонтов и Гоголь. В-третьих, поэзия, которая оказала огромное влияние на мою прозу в смысле ощущение почвы и судьбы. Для меня важны гениальный, но страшно недооцененный Павел Васильев, вполне оцененный Сергей Есенин, впрочем, список таких людей очень велик.
- Вас можно назвать почвенником?
- Можно. Если Пушкин, Мандельштам и Пастернак - почвенники, тогда и я почвенник. Все мы почвенники, потому что наша родина - русский язык.
- Русский язык - родина и Лимонова, которого вы сами объявили писателем западного типа. По всей видимости, почвенник - это человек, отдающий отчет в своем патриотизме: душа болит за Родину.
- Это действительно важная вещь. Русская почва и судьба - это нечто большее, чем то, что легко поддается формулировке. Все мы в силу отпущенных нам возможностей пытаемся это сформулировать. Самое простое, что я могу вспомнить, это слова Александра Башлачева: то ли я люблю, оттого что болит, то ли болит, оттого что я люблю. Это неизъяснимое мучительное ощущение в душе постоянно толкает к поискам формулировки того, что есть твоя почва, что есть твоя судьба, что есть единство судьбы и почвы, Родины и любви, которые и дают тебе силы для жизни.
- Хочу обратиться к вашему роману. Какова степень его автобиографичности?
- Она велика, процентов на пятьдесят книга автобиографична. Я принял участие в доброй сотне акций национал-большевиков, не раз побывал в милиции. Но особую пикантность ситуации придает одно обстоятельство. Я работал в ОМОНе, не раз участвовал в разгоне демонстраций. Так что я побывал и разгоняющим, и разгоняемым. Поэтому соответствующие описания в романе абсолютно правдивы.
- А что заставило вас совершить столь радикальный переворот?
- Он имел социальные, а не культурные предпосылки. В 1998 году произошел дефолт, мне не платили зарплату полгода, у меня родился первый ребенок. Я вынужден был незаконными способами добывать средства для пропитания моего дитяти. Поэтому я ушел, но я могу работать где угодно, если мне будут оплачивать мои физические и душевные затраты. Это не было принципиальным шагом, изменяющим мою судьбу. Я в НБП состоял уже тогда, когда работал в ОМОНе. Помимо прочего, я еще и политтехнолог, и участвовал в массе проектов. Никто никогда мне и слова не сказал, потому что я выполняю доверенную мне работу качественно. В России колоссальный дефицит кадров, это очевидность и для администрации Президента, и для редакции газеты, и для любого отряда ОМОНа.
- Вы явно человек не романтического склада.
- Я человек практического склада. В партию я пришел не как романтик, а как логик.
- У вас есть критерии хорошей литературы?
- У любого разумного человека таких критериев множество. Назову некоторые: язык, стиль, способность к сопереживанию, в божественном смысле любовь к своему делу, к тому, что больше нас. Любой текст, который я прочитал, я могу разложить на составные части, но по большому счету важна сила внутреннего чувства. Мне близок Эдуард Лимонов, но совсем не близок, например, Василий Аксенов. Мое негативное к нему отношение основано именно на внутреннем чувстве. Аксенов бывает ярок, он отличный фантазер, но в какой-то момент я понимаю, что он находится не только вне контекста моих душевных желаний, но для меня и вне контекста русской гуманистической литературы.
- Короткий список Букера производит странное впечатление, хотя, наверное, именно он дает представление о нынешнем состоянии литературы, умонастроениях, царящих в ней. Возникает впечатление, что у нас нет традиции реалистического и интеллектуального романа. Люди открывают давно открытое, нет движения вперед.
- А может, этого движения нет в принципе? По сути, из века в век мы озвучиваем один и тот же текст разными словами. Во-первых, из священных книг истина ясна изначально, во-вторых, все сюжетные конструкции использованы. Мы что - должны сплясать на голове?
- Однако в литературе во все времена появлялись люди, которые ломали привычные конструкции, новизна проявлялась не в области ЧТО, а в области КАК.
- Современная литература дает возможность говорить об этом КАК. Во-первых, происходит осмысление новых социальных и политических пространств, во-вторых, идет адаптирование и оформление новых языковых пространств. На новом языке мы говорим о новой реальности, но говорим мы то, что уже известно. Поэтому проблема КАК не важна, важна проблема, о ЧЕМ ты достойно, с приобщением к большим ценностям можешь сказать.
- Получается, что литература - отражение меняющейся реальности?
- Вы не забывайте, что я говорил о языке. В литературе, кроме языка, ничего и не существует. Мы можем и не осознавать изменения, которые сейчас в нем происходят. Допустим, европейское осмысление фразы и мускулистое движение текста у Лимонова, психологическое осмысление реальности у Маканина, метафорическое - у Проханова дают основания говорить о том, что мы движемся. Я не вижу никаких причин говорить, что мы играем на одних и тех же струнах и пляшем на старых костях. С литературой все в порядке. Продолжается нормальный всеоткрытый путь русской литературы, которая осмысляет новые куски реальности и привлекает для этого новые языковые средства. А больше перед нами и не стоит никаких задач.
- В каком направлении вы как литератор двигаетесь сейчас?
- Направлений для современного литератора великое множество. В современной России отсутствует эпос, осмысливающий то, что произошло со страной. На него я руку не подниму. Как ни странно, у нас в стране существует некий языковый барьер. В 1920-е годы легко можно было произносить слова "Ленин" и "НЭП", например в романе Шолохова, и роман оставался романом. Если в современной России произнести слова "Ельцин" и "новый русский", текст мгновенно превращается в фельетон. Романов, осмысливающих современность эпически и честно, фактически нет. Реальность настолько дурновкусна, что с ней работать неприятно. Ее можно либо проклинать, как Проханов, либо пародировать, как Пелевин. От своих собратьев по литературе, которые участвовали в дележе пирога, я требую, чтобы они написали роман о том, как они делали свой бизнес на костях советского государства. Но эпоса у нас нет.
Далее, у нас нет военного романа. Тема Великой Отечественной войны дала колоссальный взрыв в прозе. Книги Астафьева, Бондарева, Носова, Бакланова, Курочкина, еще ряда писателей были шедевральны. Афганская и чеченская войны оставили в литературе минимальный след.
Нет у нас и семейного романа, потому что через призму семьи никто не способен посмотреть на сегодняшнюю реальность. Дальше можно идти по всем родовым признакам литературы, и мы убедимся, что сегодня никак не получается впитать в себя реальность через тот или иной жанр.
Конечно, мне бы хотелось написать эпос или семейный роман, но, возможно, я не возьмусь ни за то, ни за другое. Я считаю, что писать много - это дурной вкус. Книги надо писать тогда, когда их надо писать. Нет никакой необходимости выдавать по роману в год.
- Чем сейчас вы зарабатываете на жизнь?
- Журналистикой, публицистикой, политтехнологией. Во-первых, я этим зарабатываю деньги для семьи, во-вторых, это предоставляет мне замечательную возможность понять, что происходит в нашей стране. Невозможно понять это изнутри митинга с красным флагом посреди площади. Я занимаюсь своей деятельностью с огромным интересом, я понимаю, как на самом деле устроена политика. Это очень важно для любого русского писателя.