«Не надо себя обманывать!» Прилепин объяснил, чем нам грозит потеря памяти

Писатель, общественный деятель Захар Прилепин и фонд «Защитники Отечества» представили сборник рассказов «Жизнь за други своя», основанных на личных историях ветеранов СВО и членов семей погибших бойцов. «АиФ» поговорил с Прилепиным о том, появится ли в России новая творческая элита и почему ценность события определяется словом.

Вопросы без ответов

Юлия Шигарева, aif.ru: Захар, вот вы сборник рассказов издали, парней, прошедших СВО, в школы на уроки мужества приглашают, президент называет их элитой страны. И тут же — сообщения, что где-то семьи бойцов мошенники с выплатами обманули, где-то дочь героя спецоперации в институт на бюджет не взяли. Как одно с другим монтируется?

Захар Прилепин: Ну не надо кислое и твердое путать. Бюрократия бюрократией, она всегда была, и, между прочим, мы понемногу учимся с ней справляться. Что до вашего «президент сказал» и «издали сборник» — это не вершина процесса, и даже «началом процесса» это назвать сложно. Да, президент сказал. Да, издали сборник тиражом 3 тыс экземпляров. После этого надо, без преувеличения, ещё тысячу действий произвести, подключить все механизмы Минкульта и Минобразования, телевидения и радио, театра и киностудий — чтоб получить зримые результаты: например, военную прозу или военную песню, хоть как-то сопоставимую с советской послевоенной.

Подключили ли мы хотя бы половину, ну пусть треть этих механизмов? Нет. Нет, нет и ещё раз нет. Почему? Потому что система, в которой мы живем, придумана в 1991 году с обратными целями. Цели этой машины следующие: доказать населению страны, что прошлое его было сомнительно, а свет к нам может идти только с Запада, который в отличие от нас знает, как жить. Еще надо доказать, что войны в XXI веке ведут только дикари, а если у нас что-то подобное происходит — мы должны платить и каяться, стыдиться и эмигрировать.

Вы думаете, я утрирую? Я не утрирую. Иначе найдите мне слова, чтоб объяснить: отчего в столице есть сто театров — и за два года у нас так и не появилось ни одного спектакля об СВО. Почему у нас в России строят, уточните как и где, свой Голливуд — но во главе этих процессов стоят люди, которые самым очевидным образом не поддерживают СВО? Отчего крупнейшие литературные организации в России за год не проводят ни одного мероприятия, связанного с СВО? Я уверен, что ответов на эти вопросы у вас нет.

— А смогут ли те, кто прошёл СВО, пополнить управленческую элиту? Говорил же мне писатель Герман Садулаев в интервью, что люди, прошедшие такие испытания, становятся лучшими сотрудниками, мужьями, отцами.

— Нет, конечно! Участники СВО не смогут ничего изменить в этих сферах. Люди, которые воюют — умеют, как правило, воевать. Чтобы управлять финансами, культурой, чем угодно — надо этому учиться. Если мы хотим, чтоб наши воины вернулись и управляли — мы должны создать сотни механизмов, чтоб их встретить, отучить и направить на ведущие должности. Никто этим сейчас не занимается. Это невероятной сложности и невероятных объемов работа. На фиг она никому не сдалась.

В итоге: те военные, что воюют — останутся военными. Те добровольцы, что воюют — вернутся на свои заводы и фабрики, к тем сферам, из которых вышли. Они не вернутся ни в Минэконом, ни в Минкульт, ни в Парламент. Как их там не было, так их там и не будет. Не надо себя обманывать.

«Так намывают золото»

— Хорошо, а в литературе, кино, на эстраде новые лица появятся? Новая «лейтенантская» проза? Или фильмы уровня тех, что снимали Чухрай или Гайдай?

— Если государство не сформулирует себе это как задачу — нет. Чтобы появились «Батальоны просят огня» (книга, а потом и одноимённый великий фильм), надо создавать огромную удобренную почву. Где будут расти не одни только шедевры. Это — нормально, не надо всё время в пример приводить «тьму» якобы плохих советских романов. Да либеральная машина производит тьму такого же шлака. Помимо Улицкой есть ещё сто «улицких» масштабом меньше. Голливуд на один шедевр выпускает сто бездарных фильмов. А несчастного постсоветского человека всё пугают «секретарской литературой» — в то время как Марков, Александр Чаковский, Кожевников и Михаил Алексеев по сравнению с нынешними недоулицкими — мастера эпохи Возрождения. Самые средние советские фильмы иной раз по уровню даже не мастерства, а просто элементарного здравого смысла превосходят иные современные хиты.

Так что нет ничего дурного в том, что у кого-то не будут слёту шедевры получаться. В СССР, чтоб появились Твардовский и Бондарев в литературе, Гелий Коржев и Евсей Моисеенко в живописи, Тихон Хренников и Борис Мокроусов в музыке, Чухрай или крестьянский сын Шукшин в кино — отучили миллионы людей, из которых зачастую ничего толкового не вышло. Но так намывают золото.

— Еще про новые и старые лица. Слышны голоса: «Одних и тех же показывают. Надоело!» Но как только новые лица появляются, тут же начинается: старых верните, новые — полный отстой! Как это противоречие решать?

— Суровой волей руководства. В Новый год страна, о боги, не увидела не только Галкина* и Ротару, но даже Лолиту и Киркорова. И что, рухнули небесные своды? Нет. Если 90% наших ненаглядных звезд однажды исчезнут с экрана — ничего, уверяю вас, не произойдет.

Давайте мы сделаем массовой культурой Юлю Чичерину и Алексея Джанго Поддубного, Дмитрия Ревякина и Елену Фролову, Сергея Старостина и группу 25/17. Произведем, так сказать, смену караула.

Наши оппоненты очень любят слово «конкуренция»! Ну вот пускай названные мною артисты будут звучать из каждого утюга, а эстрадные кумиры минувших 30 лет конкурируют с ними из андеграунда. Заодно оценим, как пресловутая конкуренция работает на деле.

Дети русского слова

— На презентации сборника рассказов вы сказали: «Ценность события определяется словом». Почему? Мне всегда казалось, что ценность события определяется количеством спасенных жизней или пролитой крови, важностью сделанного открытия или прорыва.

— Мы просто о разных вещах говорим. Сначала мы спасаем жизни и земли. Это самое главное, безусловно. Но когда проходят годы, десятилетия, а затем и столетия — ценность прежних событий может измеряться только художественным словом.

Читать и понимать исторические документы способны единицы. Народы познают и принимают свою историю через национальный эпос.

Как мы видим события 1812 года? Конечно же, глазами Льва Толстого — через «Войну и мир» (или её экранизации). Гражданскую войну? Через «Белую гвардию» Булгакова, через «Хождение по мукам» Алексея Толстого, через «Тихий Дон» Шолохова.

Более того: ту оценку событию или историческому персонажу, что запечатлена в слове (конечно, если это великое или весомое слово) — нация принимает на веру. Пётр Великий был, мягко говоря, противоречивым человеком, необычайно жестоким. Многие реформы его были откровенной дикостью. Но слово Пушкина — оно всё равно стало определяющим. Именно слово Пушкина, а не, как вы сказали, «количество пролитой крови» — хотя при Петре население России значительно уменьшилось — при той-то рождаемости!

Да, так устроено человечество, что спустя триста лет мы уже не в состоянии осознать страдания людей, живших при Петре. Но вошедшее в национальный миф его величие (а он был безусловным реформатором, истинным новатором) мы чувствуем безусловно, и даже остро — и с этим величием себя по-прежнему соотносим.

Плохо ли это? Уж как есть. В любом случае вместе с мифом мы наследуем ответственность за свою землю, гордость за свершения предков, готовность нести жертвы и продлевать эти хождения по мукам — во славу великого будущего. Именно это мы выносим из «Слова о полку Игореве», из «Бородино» Лермонтова, из военных повестей Юрия Бондарева. Мы дети русского слова, чтоб мы там сами о себе не думали.

— Еще про сборник. Прям слышу реплики «ой, опять про войну и страдания. И так жизнь невеселая». А зачем читать — про это? И вообще читать?

— Человек, разучившийся слышать слово — становится дикарём, родства не помнящим. Мы все живем внутри языка, внутри памяти — и значит: внутри культуры. Люди, теряющие память, язык, культуру — теряют свою землю. Из этого состоит вся история человечества. Причем даже новейшая. Если из головы человека извлечь Пушкина и Есенина и вложить что-нибудь другое, даже «хорошее», но чужое — мы теряем одного русского человека. Но это миф, что при этом данный человек становится «свободным представителем всего мира». Нет, он становится немцем, американцем или израильтянином. И любая война тут же это выявляет.

Что до возгласов «ой, не хочу читать про войну и страдания» — это разговор про перезрелых инфантилов, которым, между прочим, не нравятся конкретно страдания в Донбассе. Эти люди сначала восклицают «ой, опять про эту войну! Не хочу!» — а через минуту включают сериал, где тоже воюют и страдают — но там какие-то другие, более приятные люди страдают: европейские, американские, прочие — благовоспитанные, приятные на вид. А не эти вот шахтеры, ополченцы и прочие «неудачники».

Тут нет предмета спора для взрослых людей. Мир лежит во зле и страдании. Либо ты хоть как-то разделяешь эту боль со своими близкими и со своим народом, либо ты чужой, случайный и в сущности — не нужный здесь человек. Если ты никого не жалеешь и о чужой боли знать не желаешь — с чего тебя жалеть? Чем ты так хорош?

В культурной оккупации

— Вы озвучили идею сделать сборник рассказов участников, прошедших Афганистан, Абхазию, Чечню, Приднестровье. Сказали, что эти люди не были услышаны тогда и что вообще военные были презираемы в обществе 90-х. Чем они такое отношение заслужили?

— Они ничем такое отношение не заслужили. Просто медийной, кинематографической и культурной повесткой в России управляли тогда люди, которые, как мы вдруг выяснили в 2022 году, оказались по большей части иноагентами. Но в те времена мы этого выяснить почему-то не смогли. В итоге наши медийные элиты, когда был конфликт прорусской оппозиции с прорумынским движением в Молдавии — болели против русских, против традиционно пророссийских гагаузов, против пророссийских молдован. Когда были конфликты в Абхазии и в Осетии, наши медиа и наши элитарии болели за Грузию — против пророссийски настроенных осетин и абхазов. Когда Чечня была расколота надвое — наши «аристократы духа» болели за Басаева и Хаттаба и даже слышать не хотели о тех чеченцах и дагестанцах, что воюют за Россию. Всё это распространилось и на литературу тоже. Те, кто видели наше телевидение 90-х — прекрасно помнят, что управляли им Березовский и Гусинский, а ведущими итоговых телепрограм были Евгений Киселев* (включён в реестр экстремистов и террористов), Савик Шустер, Леонид Парфенов и Артемий Троицкий*. И Виктор Шендерович* тоже работал на нашем телевидении.

У нас и в литературной сфере царила примерно та же самая картина. Вообразить себе, что та издательская машина стала бы популяризировать тему приднестровского или абхазского сопротивления — невозможно.

Прямо говоря, мы тогда были оккупированы в культурном смысле. И оккупация эта в полной мере ещё не закончилась доныне.

У нас, знаете, есть такое, оставшееся в наследство от либеральных времён мнение: не надо ничего людям навязывать, «рынок сам решит», «люди сами выберут». На самом деле, либерализм через сотни самых различных носителей именно что навязывал и культивировал свою систему ценностей и своих витий — кинематографических, литературных, каких угодно. Если вы сегодня посмотрите рейтинг книжных продаж — вдруг выяснится, что там нет ни одной книги про СВО. В числе прочего потому, что люди о них просто не знают.

У нас сотни глянцевых журналов, телепрограмм, сайтов, «институтов мнений и репутаций» создавали феномен, ну, например, Людмилы Улицкой или Светланы Алексиевич. Они ж до сих пор в университетских программах на филфаках. К тому же на этих дам работала ещё и западная медийная машина, которая, конечно, всегда ценила помимо прочего их кромешный антисоветизм. Это как бы такой знак качества был для проходки на Запад. Но ответственно вам скажу: есть такой писатель — Олег Ермаков, «афганец», автор великолепного романа «Час зверя» и сборника афганских рассказов «Арифметика войны». И как писатель он, настаиваю, больше и талантливее Алексиевич, помноженную на Улицкую. Однако два последних имени знает в России любой читающий человек, а фамилию Ермакова, думаю, 99% вашей газеты увидели впервые.

И это не «так само собой получилось». Это результат вполне себе зримых и разбираемых на составные процессов.

— В мае прошлого года ваш автомобиль был взорван: друг Саша «Злой» Шубин погиб, сами вы до сих пор проходите сложный процесс реабилитации. Неужели сейчас в машину спокойно садитесь?

— Господь присмотрит. Я в полном порядке. А за рулём мне даже лучше, чем пешим. Потому что ходить с тринадцатью, пусть и зажившими (слава докторам!), переломами ещё проблемно, а рулить — запросто.

* физическое лицо, исполняющее функции иностранного агента

Юлия Шигарева
«Аргументы и Факты», 22.02.2024