Идущие жертвовать собой. Чего не смог бы себе простить Захар Прилепин

Захар Прилепин — из тех писателей, что общается со своим читателем не только через книги, но и глаза в глаза, честно отвечая на вопросы. Перед одной из таких встреч в книжном магазине РВИО мы выбрали время, чтобы поговорить…

…Про совесть и гаджеты

Юлия Шигарева, «АиФ»: — Захар, давно хотела у вас спросить: сегодня все гаджетами меряются, а у вас — допотопный «сундук» с кнопками. С чего вдруг?

Захар Прилепин: — Во-первых, я много езжу за рулём и привык на кнопочном телефоне эсэмэски набирать почти вслепую. Во-вторых, в нём нет интернета, и это меня избавляет не то что от зависимости — зависимости у меня никакой нет… Но у меня есть совесть и ответственность, и, если я знаю, что у меня в почте лежат письма, обязательно начну их читать, отвечать… А так я уезжаю в деревню и сижу спокойно со своим новым романом (сейчас начал писать книгу о Есенине).

— А как же внешние приметы успеха: супернавороченный смарт­фон, крутая машина, оттюнингованная женщина рядом?

— Всё в порядке у меня с моей успешностью — она не телефоном измеряется. А машина у меня дорогая, большая, красивая. И жена красивая (смеётся).

…Про войну и детей

— Почему вы решили свернуть эту историю со своим пребыванием в Донецке?

— Отвечаю: я не уволился, а просто ушёл в отпуск. Но за мной там остаются моё оружие, мой батальон, моя телепрограмма «Донецкий формат», фонд помощи Донбассу. Так что вернуться обратно — ну, день потребуется. Просто сейчас для республики я более важен здесь, в Москве.

— Этот опыт военный зачем нужен? У вас уже был один — служба в Чечне в 90-е.

— И что? Если по такой логике рассуждать, можно спросить: у тебя уже есть один ребёнок, зачем ещё трое?

— Ну, дети — они все разные.

— Ага! Вы уже Пушкина читали, зачем Толстого читать? Нет, и войны тоже все разные, и люди разные. Да и не опыт это, конечно, а мука непрестанная. Я бы себе никогда в жизни не простил, если бы эта история с Донецком, во-первых, прошла без меня, а во-вторых, если бы мы проиграли, а я бы просто наблюдал, как там всё превращается в пепелище. Теперь же там есть новая государственность, обратно это уже не открутить, и я горд, что приложил к этому руку.

— Гражданская война, которая своеобразным фоном проходит в вашем романе «Обитель», и то, что вы увидели на Украине, — это один и тот же ужас или разные?

— Созвучия с увиденным на Донбассе надо искать в «Тихом Доне» Шолохова, в книгах про восстание Степана Разина и даже в «Слове о полку Игореве». Там такие же типажи — мужики, молодые и уже пожившие, берущие оружие, гордые, упрямые, диковатые. Когда приехал впервые, вышел из машины, глянул вокруг и понял, что переместился в пространство русской классической литературы. Казаки, пацаны боевые, лихость безбашенная — это прям моё!

— Вот вы «Слово о полку Игореве» вспомнили. А недавно сын пытался добиться от меня ответа на вопрос: почему люди по-прежнему воюют? Ведь за века могли бы понять, что война — это ужасно.

— Позиция вашего сына верна с точки зрения моральной, но неверна с точки зрения геополитической. Когда писалось «Слово о полку Игореве», Русь святая терпела жесточайшие поражения от степняков. После — от Орды, от шведов. И тем не менее смогла протянуться от Владивостока до Балтийского моря. Но делалось это через воинское служение. Недаром у нас в Русской православной церкви многие из святых — люди воевавшие: Дмитрий Донской, Александр Невский, адмирал Ушаков, Пересвет и Ослябя. И русская культура построена в том числе и на героях войн. Потому что война не только страшна, унизительна и чудовищна. Бой порождает ещё и те эмоции, что отражены в книге «Василий Тёркин». Или Достоевский, наблюдая уходящих на войну, очень точно описывал: это люди, идущие не убивать, а жертвовать собой. Любой нормальный человек прежде всего думает о том, что его могут убить. Вот я каждый раз уезжаю, смотрю на детей и думаю: возможно, в последний раз вижу. В конечном итоге это наивысшая степень человеческой свободы, когда человек несёт свою жизнь во имя идеи. И всё — все государства, вся карта мира — создано в результате противостояния, отстаивания своих интересов. Те, кто не вступил в это противостояние, они исчезли. Их просто нет, понимаете! За историю человечества исчезло огромное количество стран. А мы воюем. И поэтому по-прежнему существуем.

— Получается, в войне жизнь?

— А куда деваться? Так сложилось, и ссылаться здесь на религию не совсем уместно.

…Про взгляд Европы

— Ваши книги активно переводятся на Западе.

— До событий на Украине переводились, а сейчас как-то…

— Но в западном литературном мире вы присутствуете. Наши режиссёры говорят, что на мировых фестивалях от фильмов из России ждут чернуху. А что ждут там от наших книг?

— Того же самого. Первая линейка книг, которая там переводится, — это, что называется, плохие новости из России. Востребовано это было в силу двух причин: во-первых, борьба с социалистическим лагерем, которая определяла весь ХХ век. А с другой стороны, немцам стало скучно быть единственным исчадием ада ХХ века, и они с радостью втянули в эту историю и русских тоже.

— Ситуацию можно переломить?

— Можно. Для этого нужно колоссальное чувство независимости, чтобы ни в коем случае не идти на поводу у этих фарисеев, которые сами убивали, захватывали, пытали, устраивали концлагеря, миллионы людей положили в азиях и африках и при этом тычут нам в нос нашей трагедией, революционной и сталинской. Но мы-то не требуем ни с Франции, ни с Германии, ни с США книжечек о том, какие они дурные. Мы не жаждем растиражировать плохие новости из Британии, которая мама не горюй сколько всего натворила. Нет, мы читаем лучшие образцы их литературы.

— А мы каждый раз так переживаем по поводу их уколов из-за неуверенности в себе?

— От незлобливости, незлопамятности. Нет в нас желания, чтобы тебе притащили измазанного в грязи соседа, а ты бы над ним похохотал. А может, и от некоторой неуверенности в себе это идёт. Мол, мы, русские, такие — кривоваты, грязноваты.

Но для литературы нужно великое чувство независимости. Мы вообще плевать хотели, что о нас думают. Мы скажем, и вы будете от нашего мнения зависеть. И ведь было такое. «Война и мир», «Преступление и наказание» определили всю мировую литературу. И до сих пор в список самых любимых книг любой нации обязательно входят 3-4 русских романа. Там всегда будет Достоевский, Толстой, Булгаков. Так что мы даже не одни из тройки лучших мировой литературы, а мы лучшая мировая литература. Вот с этой мыслью и нужно жить!

Юлия Шигарева
«Аргументы и Факты», 05.09.2018