Захар Прилепин: «Я не стесняюсь сказать, что люблю свою родину, свою жену и своих детей»

- У вас недавно вышла новая книга «Восьмерка». Наверняка все в России завизжали – мол, очередная книга этого модного писателя Прилепина, даже го­да не прошло с выхода прош­лой, совсем уже в пе­чатный станок превратился. Вы как к таким разговорам относитесь?

- Как себя ни веди, всегда найдутся люди с претензиями. В любой сфере сначала достигается какая-то степень успеха,

а потом любой твой жест вос­принимается в штыки. Не вы­пус­каешь книгу два года – При­лепин исписался, сказать больше нечего, выпускаешь кни­гу каждый год – обязательно скажут, что Прилепин всех заколебал, торчит из-за каждо­го угла. Когда ни­чего о себе не пи­шешь и предаешься фанта­зиям – все говорят, что у При­лепина закончилась биография, пи­шешь сам о себе – Прилепин уже на­доел, сколько можно про себя писать? Поначалу я к это­му серьезно относился, по­том подумал: «Да пошли вы все к черту, на вас не уго­дишь». Взя­ть те же встречи с Пути­ным. На одну встречу я пришел, все сразу сказали: «Как не стыдно! Пошел к нему на встречу, да что ты ему во­обще мо­жешь сказать?» От сле­дую­щей встречи отказался, так в блогах просто крик сто­ял: «Ты что, испугался Пу­ти­на? Тебе нечего ему сказать?» Хо­чет­ся ответить: «Пошли вы... с вашими претензиями! Что вы все ко мне прилипли?»

- Фамилия у вас такая. Вас еще и модным писателем считают – вы с этим согласны?

- Это понятие в России отчасти даже нелепое. В стране, где 70% населения вообще никаких книг не читает, заявлять, что писатель может быть модным – по сути, моветон. Да, я продаю по 50-70 тысяч экземпляров каждой своей книги, мои коллеги продают по 5-10 тысяч. Ну какая это мода, если раньше тираж мог быть полмиллиона, миллион, три миллиона экземпляров, а сейчас в десятки и сотни раз меньше?

Для читающей публики я, наверное, модный писатель. Да, я появляюсь в «глянце» и на об­ложках журналов не­сколько раз в год, что очень редко для писателей: кроме Сорокина, Пе­левина и Лимоно­ва больше я никого и не знаю. Да, когда я при­ез­жаю в какой-то го­род страны, то могу собрать 20-30 человек, а может быть 150. Но если приедет телеве­дущий Вла­ди­мир Со­ловьев, то он со­берет зал, а Малахов со­берет ста­­дион, а Ксения Собчак собе­рет три стадиона. Это ведь не­сопоставимые вещи.

- А как вы сами объясняете свой ус­пех у читающей публики? Вы его ожидали, когда на­чинали писать?

- Нет, я вообще ничего не ожи­дал, но постепенно шаг за ша­гом себе планку поднимаю. Рань­ше я ориентировался на то, что у меня будут одна книж­ка и какие-то читатели, потом я ре­шил стать первым писателем в своем поколении, затем мне захотелось быть первым писа­те­лем среди всех по­колений. И вот я себе постепенно планочку поднимаю и до са­мой верхней планки еще не до­шел – Улиц­кая и Пелевин все-таки популярнее, чем я.

На каких-то писателей я смотрю и думаю, что того я обста­вил, а вот это­го объехал, но это моя работа и я дол­жен прода­вать книги. Пишу я, ко­неч­но, от души и абсолютно честно, но когда занимаюсь продвиже­нием сво­их книг,

то делаю я это как работник.

У меня должны покупать кни­ги, потому что я с этого имею мандарины на столе для своих де­тей – простая связь.

А читают меня люди потому, что по­явился я в то время, ког­да такие ба­зовые понятия, как «родина», «честь», «семья», «лю­бовь», были ос­меяны, и го­ворить о таких вещах ста­ло признаком дурного тона. Вокруг один только постмодерн,

и лю­бое сло­во произносится с ух­мылкой. Но есть люди, ис­тосковавшиеся по вменяемым, правильным вещам, за которые человек готов отвечать собой и проживать то, о чем он пишет. И наконец-то появился человек, который не стесняется сказать, что он любит свою родину, свою жену и своих детей, и что мы кое-чем обязаны по­колению прошлому и поколению будущему.

Да и потом, я пишу хорошо, люблю литературу и умею поль­зоваться языком.

- А вы сами в восторге иногда вскакиваете от того, что написали?

- Нет, не вскакиваю. Но когда книга завершена, я ее перечитываю и испытываю полтора-два часа удовольствия, хожу с внутренней щекоткой и ду­маю: «Ай, хорошо! Ай, получилось!». Потом, правда, это проходит и надо новую книжку на­чинать, и опять терзания. Она ведь тя­нет и нудит внутри, что надо ее закончить. Кажет­ся, что за­кончишь книгу и там будет свобода, но эту книгу уже продал, денежки сейчас кончатся, надо следующую писать.

- В вашей новой книге есть совсем нетипичная повесть «Допрос»: главный герой там – интеллигентный мальчик, на­силия не видавший и пор­оха не понюхавший. Он у вас откуда вообще появился?

- Честно скажу, ко мне од­нажды по­дошел известный российский режиссер и предложил написать текст по оп­ределен­ной ситуации, а он из этого пос­та­рается снять кино. Все вы­росло из сцены, когда двух молодых людей забирают в милицию и требуют приз­наться в убийстве, которого они не со­вершали, и что происходит дальше. И я погрузился совершенно в другую тему, которая мне не нравится, она мне не родственна,

и придумал героев, с которыми я даже не дружу.

- А как вы относитесь к ге­рою-милиционеру, который главного героя доп­рашивает и избивает бутылкой по ли­цу? Говорит он, между прочим, ва­шими словами.

- Ну уж не до такой степени я на это­го милиционера похож, и вообще, я этого героя нена­ви­жу. И бутылкой по лицу я ни­кого не бил. Не могу согласиться с тем, что он говорит мои сло­ва, скорее это злая па­родия на самого себя и ряд сво­их ге­роев. Я с пониманием и сердечностью отношусь к главному герою Новикову (за­держанному) и не разделяю от­ношение к нему этого «мусора». Хотя некоторые девушки из числа российских критиков взъелись на меня и стали пи­сать, что Прилепин убивает хлюпиков, истребляет очкари­ков и получает от этого удо­вольствие. Так вот, там со­вер­шенно этого нет: я не призываю истреблять очкариков, от них вообще-то будущее страны зависит.

- Сейчас вышел английский перевод вашей книжки «Грех». Как вы оцениваете свои шан­сы на англоязычном книжном рынке?

- Скептически оцениваю. Во-первых, английский рынок са­модостаточный, да и к России здесь относятся как к политически третьесортной стране, по разряду ниже многих латиноамериканских и африканских стран. Раньше Советский Союз вызывал раздражение и любопытство, а у кого-то даже уважение. И постоянно существовала экспансия: военная, политическая и, в том числе, культурная, а переводили тогда не толь­ко антисоветскую лите­ра­туру, но и советскую – это бы­ло нормально на книжном рын­ке. Сейчас антисоветская лите­ратура всем уже надоела, а ре­альное описание жизни в Рос­сии тоже не слишком интересно. Ну, Путин и Путин, что здесь такого интересного? Анг­лия потеряла к этому интерес, а то, что у нас пишутся хоро­шие книжки о важных, смеш­ных, лю­бопытных вещах, – так у них, может, и своего такого товара полно! Поэтому я не очень уверен, что все это по-лу­чится, хотя в Польше и во Фран­­ции мои книги расходятся хорошо.

- Вернемся к моде: как вы отнеслись к тому, что протесты в какой-то момент стали модными?

- С отвращением. Еще за год до этого я имел опыт общения с Ксенией Соб­чак, и она кричала, что люди, которые находятся сегодня у власти, пришли сюда всерьез и надолго, а вы просто лентяи и негодяи, которые валяются на диване. А потом она объявляется на митингах и становится знаме­нем свободы. До этого я к Ксе­нии относился с каким-то затаенным уважением: да, она раздражающая фигура, да, она занимает непопулярную точку зрения, но она может ее навязать. А оказалось, что она просто трендовая девка.

И там кроме нее таких персонажей огромное количество. Позавчера еще изо всех сил поддерживали нынешний строй, а теперь по старой своей привычке они привати­зировали оппозицию, как рань­ше занимались привати­заций заводов и фабрик, по­том приватизацией исторической правоты. Вот и сейчас они своими умелыми локотками отдавили всех реальных оппози­цио­неров, вышли на трибуну, стали самоуслаждаться и в итоге «слили» всю эту историю. На меня это на­вевает тоску и злобу.

- А вы почему сами на трибуну не выходили?

- Во-первых, я вышел и всех призывал выйти на Площадь Революции. Там сначала было заявлено только че­тыре чело­века: я, Немцов, Быков и Чи­рикова, и газеты называли только наши имена, потому что остальные люди боялись, что будет разгон и беспредел – никаких гламурных персо­нажей там еще не было. По­том выяснилось, что полиция мо­жет ко всем дружелюбно относиться, и можно там спокойно стоять – и к трибуне выстроилась очередь из 250 человек.

Я и сказал, что не буду участ­вовать в этой истории и бо­роться за то, чтобы получить на минуту микрофон.

Выступающие на митингах кричали, что мы теперь пост­роим другую страну, и не на­до нам никаких провокаций. Политолог Дмитрий Орешкин говорил, что главное – не сорваться с резьбы, не нужен нам Лимонов с его сабелькой. Вот и сидите теперь на своей резьбе еще 12 лет.

- Вам не кажется, что глав­ная проб­лема в том, что русские смотрят на англичан (или другую европейскую на­цию), восхищаются их государственным устройством и хотят у себя что-то похожее построить за одну ночь, но забывают, что здесь эта сис­тема выстраивалась веками? Англию часто сравнивают с ухоженным зеленым газоном, который поливали сто лет. А русские хотят сегодня вый­ти на площадь, а завтра прос­нуться в другой стране без коррупции.

- Я так не думаю. Во-первых, у меня нет ста лет, чтобы вы­ращивать этот газон, и я хочу нужные мне вещи по­лучать немедленно. Да и не думаю я, что в Англии такая тихая и ровная история: много и в анг­лийской истории было все­возможных эксцессов и кро­ви, и насилия, и различных поли­тических пертурбаций. Не на­до все это сводить к зе­леному газону и пасторальной картине.

В России, конечно, немного другая история, но там точно нет ста лет, что­бы приводить газон в порядок. До­вод про га­зон принадлежит людям, ко­торые сейчас имеют всю полноту власти. Они льют свою нефть, пилят эту газовую трубу, занимаются распределением финансовых доходов и говорят: «Ребята, не торопитесь, все в порядке. Будем эволюционно, шаг за шагом, развиваться». Они вывозят мил­лиарды долларов из страны и предлагают нам развиваться эволюционно, когда в России настоящая де­могра­фи­ческая катастрофа! В России ежегодно исчезает 700-800 ты­сяч че­ловек – это огромный город. 30 лет пройдет, и наше население будет жалкой кучкой, когда пограничников не хватит на каждые два километра ставить.

- Значит, вы не согласны с Леонидом Парфеновым, который говорил, что лимит на революцию исчерпан?

- Это фраза, которая вообще ничего не значит. Почему эти же люди так не рассуждали в 1991 году и не говорили, что была уже революция в феврале и октябре, и зачем все это? Нет, они го­ворили, что так больше жить нельзя, и давай­те разнесем в клочья этот Со­юз. Какого черта теперь, ког-да у них что-то получилось и они что-то име­ют, эти люди говорят: «Все, теперь лимит»? Идите в ж... со своим лимитом, нет никакого лимита и не бы­ло. Я ненавижу все эти яр­лыч­ковые фразы.

- В мае Путин снова станет президентом. Что делать?

- Надо создавать новую политическую организацию. Я бы, конечно, хотел, чтобы это бы­ло левоконсервативная пар­тия, но, скорее всего, это бу­дет праволиберальная партия Алексея Навального, и я ему желаю всяческих успехов.

- Как вы думаете, чего ждать от власти дальше? Оттепели, закручивания гаек?

- Не будет никакой оттепели, закручивания гаек тоже не будет. Все будет так же, как было двенадцать лет до этого, потому что вся эта система распила денег уже давно от­работана, и они будут и дальше пилить, пилить и пилить...

Мы бы еще долго разговари­вали, од­нако в этот момент к Прилепину подошел какой-то его товарищ и между ни­ми произошел диалог следующего содержания:

- Пойдем, выпьем?

- Что, сейчас?

- Ага.

- Пошли!

На этом интервью закончилось.

Юлия Юзефович, "Англия"