«Почему поехал воевать в Чечню? Хотелось провести время с людьми, которым не дорога своя жизнь. Это как минимум поучительно»

Этот молодой писатель, ветеран двух чеченских войн и член запрещенной в России леворадикальной Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова, как-то внезапно появился в русской литературе и очень быстро и со знанием дела в ней обжился. Судите сами: в 2003 г. в газетах и «толстых журналах» только-только стала публиковаться его проза, а уже в 2009-м в экзаменационные билеты для студентов пяти российских университетов были включены вопросы о его творчестве. Не слабо! Прямо живой классик.

Мало того, в одном из российских научных журналов за 2008 г. можно было ознакомиться, например, с исследованием «Очень своевременные книги» (О традициях Ф. М. Достоевского и М. Горького в романе Захара Прилепина «Санькя»)», а много повидавший на своем веку нобелевский лауреат и «совесть Германии» Гюнтер Грасс уже успел поведать публике, почему ему понравился прилепинский рассказ «Жилка». Во как! И все это — за одну пятилетку.

Итак, он успел издать три романа — «Патологии» (2005), «Санькя» (2006), «Грех» (2007), сборник «Ботинки, полные горячей водкой: пацанские рассказы» (2008), две книги публицистики «Я пришел из России» (2008) и «Terra Tartarara: Это касается лично меня» (2008) и сборник интервью, взятых у русских писателей «Именины сердца. Разговоры с русской литературой» (2009).

Захар Прилепин (настоящее его имя — Евгений) — лауреат уже десятка российских литературных премий, среди которых престижнейшая «Национальный бестселлер» за роман «Грех». Совокупный тираж его книг, изданных только в России, — четверть миллиона экземпляров.

Уже на девяти языках мира можно почитать его повествования о приключениях русских нацболов в Латвии и русских солдат в Чечне. На родине Мао Цзэдуна и «культурной революции» Прилепин удостоен премии «Лучший зарубежный роман года» (за левацкого, национал-большевистского «Санькю»). Ну, это понятно: если Николай Островский с Павкой Корчагиным и Максим Горький с Матерью до сих пор являются властителями дум потомков хунвейбинов, то кто бы сомневался, что в этих самых думах найдется место и Прилепину. И хотя «Восток есть Восток», а «Запад есть Запад», они все же смогли сойтись на том, что труды этого русского нужно поощрять: родина французского утопического социализма и «красного мая 1968-го»* присудила французскому изданию его дебютного романа «Патологии» премию «Русофония» за лучший перевод русской книги.

Читательская аудитория у прилепинских книг самая что ни на есть неожиданная. Много шума в прошлом году наделала рецензия на «Саньку», опубликованная внуком латышского стрелка Петром Авеном. Да, да, тем самым — российским миллиардером и владельцем «Альфа-банка». В разгоревшуюся дискуссию добавили огоньку теледива Тина Канделаки, писательница и один из соавторов телепрограммы «Школа злословия» на НТВ Дуня Смирнова и еще многие небезызвестные в России личности.

Содержание скандального романа вкратце таково: юный национал-большевик Саша едет в Ригу, убивать судью, приговорившего к тюрьме ветерана Великой Отечественной за «преступления» времен последней войны против латышей. Такой случай в Латвии действительно был. Правда, убийцу не нашли. Интересно, что до выхода романа Прилепин в Латвии не бывал.

Так вот, упреки Авена Прилепину сводились к следующему: национал-большевики — это молодые бездельники, не желающие работать и не стирающие носки. В ответном слове Прилепин, помимо всего прочего, сообщил Авену, что носки ежедневно стирает и при случае готов их прислать аналитикам Авена (наверное, финансовым и, видимо, на экспертизу).

В общем, Прилепин очень быстро сделал карьеру русского писателя.

Родился он в 1975 г. в рязанской деревне Ильинка в семье сельских интеллигентов: отец — учитель истории, мама — медик. Окончил филологический факультет Нижегородского университета и Школу публичной политики. С тех пор в Нижнем пишет, делает на пару с женой детей (уже воспитывают троих), работает, руководит местными нацболами, ходит на «Марши несогласных». В этом городе у него двухкомнатная квартира, дача, машина, офис... Короче, лежбище. Оттуда он передвигается по России и миру. География самая разнообразная — от рабоче-крестьянской Сибири до капиталистической Америки. В этом августе приезжал к нам в Киев по писательским делам.

По окончании университета он, вместо того чтобы учительствовать, идет на службу в ОМОН. Добровольцем. В результате участвует в двух чеченских войнах — в 1996 и 1999 гг.

В общем, неспокойный человек, но что интересно — не вызывает чувства опасности. Когда я рассматриваю его фотографии, бросается в глаза, насколько они идут вразрез сразу с несколькими стереотипами.

Во-первых, какой-то невинный, бесхитростный, простоватый, не злой, но и не добрый — а какой-то буддистский, не эмоциональный взгляд. И это у человека, который устраивает бурные, с мордобоем и ментовскими дубинками антиправительственные марши! Ему ж, по идее, нужно быть страстным и харизматичным, чтобы вести за собой массы. А у него детское выражение лица.

Во-вторых, Прилепин, несмотря на то что он земляк Есенина, внешне на русского не похож. Скорее — на британского скинхеда или на дембеля то ли Иностранного легиона, то ли Армии обороны Израиля. Лысый, небритый, худой, подтянутый, с несколько орлиным носом. Опять же, рассматривая его американские и российские фотографии, замечаешь, что ему к лицу городской пейзаж Нью-Йорка, в котором он смотрится совершенно органично, — а вот снимки на фоне русского сруба выглядят какими-то неестественными.

В-третьих, даже внешне он не отвечает представлению о русском левом радикале и революционере, есть в нем какая-то... «китайская специфика», т. е. сочетание, казалось бы, несочетаемого — социалистического и буржуазного элементов. Мне доводилось видеть украинских и белорусских революционеров-националистов — немытые, угрюмые, помятые, не сливающие за собой воду в туалете, расхристанные, недалекие, фанатичные... вообще не имеющие понятия об элементарных нормах человеческого общежития и учтивости. Они за собой-то прибраться не могут, а хотят человечество сделать счастливым.

Прилепин — не такой. Какая-нибудь молодая читательница глянца, увидев его фотоизображения, могла бы сказать: «О! Какие гламурные революционеры пошли!» Настолько в Прилепине все и всегда стильно — от личного сайта до одежды. Судя по фотографиям, одет он неизменно со вкусом и сообразно обстоятельствам: здесь в черном пиджаке, а тут в черных сапогах — чуть ли не ботфортах, там в стильном кожаном пальто и т. д. Явно знает, в чем отправиться на демонстрацию, а в чем — на вручение премии.

Прилепин по-немецки тщателен, все у него продумано, все на своем месте. Я прочел отрывок из готовящейся им к изданию биографии русского советского классика Леонида Леонова. Буквально несколько страниц. И поразился тому, сколько ему пришлось перелопатить других советских классиков, чтобы установить, например, как Леонов повлиял на Распутина, Астафьева, Бондарева, Проскурина. Виртуозная работа. Вообще читать его интересно, и не только романы, но и публицистику. Прилепин — безусловно, интеллектуал и эрудит. И этим, конечно же, делает честь русскому патриотическому лагерю.

Однако многое в нем мне непонятно. Например, как можно любить Кубу Фиделя Кастро, но отказывать в симпатии России Путина. Как можно быть патриотом России и противником капитализма — и в то же время иметь в союзниках таких «товарищей», как Михаил Касьянов, который (среди прочих) и устанавливал этот самый капитализм в России. Как можно одновременно бороться с национализмом в Латвии — и поддерживать киевский Майдан, который привел к власти националиста, но только украинского. Все это и многое другое стало предметом нашего разговора с Захаром Прилепиным.

О национал-большевизме, встречах с Путиным и Лимоновым, российской власти, революционерах и оппозиции

— Ознакомившись с вашей нестандартной биографией, я заметил, что вас (подобно Эрнесту Хемингуэю, Джеку Лондону, Андре Мальро, Эдуарду Лимонову, Джорджу Оруэллу) вдохновляют и служат для вас побуждением к творчеству не душевные войны, а войны внешние. Почему так? Что, ваш внутренний мир вам неинтересен?

— Ну, это почти оксюморон — сказать, что побуждением, скажем, для Лимонова были «не душевные войны, а внешние». Все ровно наоборот: душевные войны заставили его искать покоя в буре, «как будто в буре», напоминаю, «есть покой». Лондона и Хэма, думаю, это касалось почти в той же степени. Но я себя по таким величинам не равняю, нечего суетиться под ногами у них.

Для меня вдохновением и побуждением являются неустанные попытки обрести душевную гармонию — и в текстах я пытаюсь зафиксировать, почему это не удается или удается не всегда. Всякие внешние, сопутствующие поискам гармонии обстоятельства вроде обстрела или облавы — это всего лишь нехитрый антураж душевных поисков и травм.

Впрочем, если точно отвечать на ваш вопрос — то пожалуйста: да, я не думаю, что мой внутренний мир очень интересен. Я достаточно бесхитростный человек, могу себя собрать и разобрать; но не всем обязательно знать, что там у меня внутри. Хотя те, кто пытался это сделать (а в последнее время таких «доброхотов» полно), несут удивительный бред. У меня, как у всякого человека, есть слабости — но это никак не стремление к власти или какое-то запредельное самолюбие, в чем меня сплошь и рядом подозревают.

— Вы больше кто — писатель или революционер?

— Какой я революционер, Бог с вами. Революционеры — Че, Ленин, Троцкий, Лимонов... Я рядовой деятель русской оппозиции. Просто в силу стечения некоторых обстоятельств мой голос слышнее других голосов. Но если кто-то хочет, чтоб слышали его, а не меня, с удовольствием уступлю ему свою самопальную трибуну. У меня нет никаких политических амбиций. Влезайте — я постою в толпе.

— А литературные амбиции?

— Есть, наверное, какие-то. До сих пор я делал свое дело лучше многих — но просто потому, что не столь завистлив и не столь внутренне озлоблен, как некоторые мои коллеги по цеху. Лучше многих, но, возможно, хуже, чем мог бы. Однако кое-что у меня получилось. Буду все делать правильно в жизни — еще что-нибудь получится. Но вряд ли все будет так радужно, как прежде. Хотя след я уже оставил, все в порядке, натоптал. Пока с меня довольно и этого.

— Как вы познакомились с Лимоновым? Дружите ли вы с ним?

— В 1997-м, зимой, он впервые (после того как родился там в 1943-м) приехал в город Дзержинск Нижегородской области. И выступал там. Я подошел к нему, мы познакомились, я сказал, что хочу быть в его партии. Так все и началось. Хотя что — «все»? С Лимоновым трудно дружить, да я бы никогда и не стал отнимать личное время у этого гениального (говорю это ответственно) человека.

Мы виделись много раз, может быть, с полсотни. Несколько раз проводили на пару (ну, в компании лимоновской охраны, естественно) целый день — когда ездили вместе на встречи в рамках его нынешней президентской кампании. Я, кстати, именно в эти дни поразился, что он не пьянеет от огромного количества алкоголя. Потому что мы пили вдвоем (охрана-то не пьет). Это, конечно, не самое большое, что в нем удивляет... Как человек он равновелик писателю. Я преклоняюсь перед ним. Он мне как отец.

— Почему после окончания филологического факультета вы пошли в ОМОН, потом добровольцем поехали в Чечню (причем дважды)? Чего не сиделось дома?

— Фиг его знает. А чего дома сидеть? Что касается Чечни — в том не было ни национализма, ни милитаризма. Хотелось провести время с людьми, которым не дорога своя жизнь. Это как минимум поучительно.

— Жан-Поль Сартр требовал от писателя быть политически ангажированным. Вы следуете его заветам. Почему выбрали для «ангажемента» Национал-большевистскую партию, а не, например, «Русское национальное единство» Баркашова или «Демократический союз России» Новодворской? Лимонов (как писатель) больше понравился?

— Ну да — и Лимонов больше понравился; к тому же демократом я никогда не был, тем более либералом... Баркашов? Он к тому моменту (конец 90-х) был не в столь хорошей форме (как в первой половине 90-х). Наверное, у меня сработала интуиция: при всей моей симпатии к правым у Макашова и Баркашова мне нечего было ловить, они отживали свое.

Кстати, возвращаясь к вашему вопросу, хочу заметить: я не требую от писателя быть политически ангажированным — по крайней мере в такой степени, как ангажирован я. Есть несколько современных литераторов, которых я очень почитаю, скажем, Алексей Иванов (получил известность благодаря изданному в 2003 г. роману «Сердце пармы» о покорении Москвой Великой Перми в XV в.)** или Александр Терехов (автор романа «Каменный мост» о сталинской Москве 1943-го) — и, знаете, я ничего не понимаю в их политических взглядах.

_____________________________________________
** Здесь и далее примечания, данные курсивом в скобках, принадлежат Ивану Юзову.

Возможно, таковых у них вовсе нет. Ну и потом, если вы всерьез скажете, что Владимир «Адольфыч» Нестеренко (киевский писатель; см. «...Писать мелодрамы невыносимо скучно...» в «2000» № 40 (479), 2—8.10.09) — националист... или кто там... «фашиствующий украинский молодчик» — это все будет смешно. У лучших писателей вообще нет политических взглядов — они слишком свободны для этого.

Недаром Лимонов отказался от всех идеологий, от любых, и много сегодня говорит об этом. Идеология может быть у Баркашова — да. У Егора Гайдара тоже. Хотя и у них — до известных пределов. Но там иные пределы, чем у Лимонова. У него это имеет отношение к метафизике. У них — ни в одном их деянии не было, нет и не будет ничего метафизического. Они слишком люди. Поэтому выбор мой был прост. Я ни секунды не сомневался.

— Почему вы, нацболы, предпочитаете Гарри Каспарова и Михаила Касьянова Владимиру Путину и Дмитрию Медведеву?

— Ну, тут сегодня тоже ситуация уже иная, чем вчера. К Гарри Кимовичу я отношусь с уважением... да и к Касьянову никакой антипатии не питаю... Они просто ушли из реальной политики куда-то в сторону. Реальная политика — это не только когда мы выходим на улицу, бузим и шумим, но и когда мы собираемся всерьез брать власть. Вот триумвират Касьянов— Каспаров— Лимонов (с 2006 г. объединились в организацию «Другая Россия», которая с тех пор устраивает «Марши несогласных») работал и имел основания претендовать на власть. А если б к ним еще присоединились Рогозин— Хакамада и, например, Анпилов — было б совсем хорошо. Однако все разошлись по сторонам.

Владимир Путин и Дмитрий Медведев периодически говорят очень много правильного — но я так давно не могу потрогать своими руками конкретные результаты воплощения этих речей в жизнь, что немножко устал их слушать. Заводы в том городе, где я живу, останавливаются, поля в той деревне, где я родился, пустуют, лично я на троих своих детей получаю такое детское пособие, что хочется эти деньги скомкать и кинуть в лицо кому-нибудь, кто эту цифру придумал и узаконил. Почему мне должны нравиться мои правители? Потому что в то время, когда они правили, были высокие цены на нефть? Это самое большое их достижение, право слово. Ну, еще то, что они не уничтожили физически всю оппозицию. Большое человеческое спасибо, это я действительно ценю.

— А вот что будет с Россией, если вы придете к власти? Есть ли в НБП толковые экономисты, финансисты, юристы, чтобы управлять страной?

— Вай-вай. А когда выбирали Путина — он что, команду финансистов и экономистов всем предъявил? Российская власть, между прочим, не может уже который год сформулировать ни внятную государственную идеологию, ни осмысленную экономическую программу лет на 25 вперед. Или вам предъявлял своих экономистов Ющенко? И как они — хорошо поработали? И потом, экономисты и юристы у нас на самом деле есть, и много. Партия как раз состоит из людей в среднем 23—25-летнего возраста, которые политическую деятельность совмещают с учебой в университетах или в аспирантурах. У них свежие, ясные, быстрые мозги.

Мы тут ездили за границу с командой нацболов — и вдруг выяснилось, что все (кроме меня) отлично говорят по-английски. Не на улице, понимаете, а в политических клубах, с зарубежными политиками самого высокого ранга и как раз на политические и экономические темы. Факт не столь обескураживающий, но и со счетов его не стоит сбрасывать. До сих пор многие думают, что НБП — партия гопоты. Это чушь, конечно. Ну и, наконец, была бы власть и воля, а юристов и экономистов в стране хватит. Они пока еще не все за границу перебрались. Хотя к тому все идет, между прочим.

Тут один публицист написал статью «Россия, вперед!» (автор — президент России Дмитрий Медведев). Вот она и едет «вперед» — за кордон. Десятки тысяч человек в год, элитные мозги. И все вперед и вперед.

— А правду говорят, что вы встречались с Путиным?

— Это так звучит, как будто я живого Ленина видел. Я встречался с Путиным в его резиденции в Ново-Огарево года три назад, зимой, и подробно описал эту встречу в одном из эссе, оно есть в моей книге «Я пришел из России».

— Не читал, к сожалению. Расскажите о встрече.

— Президент (тогда еще президент) смотрел всем в глаза (я был не один), говорил правильные вещи и вел себя очень демократично. Когда я попытался с ним поспорить и, как малое дитя, рассказать, что у России много проблем, он записал за мной в блокнотик по пунктам (социальная сфера, Чечня, союз с Белоруссией, Грузия и т. п.). А потом ловко расставил все по местам, сказав, что с социальной сферой у нас все отлично и рост доходов выше, чем в Европе, что Чечня сама выбрала свой путь и новой войны мы там не опасаемся, потому что ведем себя не так, как американцы в Ираке. Про Белоруссию и Грузию тоже ответил — вроде того, что, мол, мы правы, а они — нет.

Короче, выяснилось, что у нас с президентом кардинально разные представления о происходящем в России. На том и разошлись. Человека, который отвечал за мое приглашение в Ново-Огарево, вскоре уволили.

О евреях, ставших национал-большевиками, русскими писателями и русскими монархистами

— В «Саньке» ваш герой спорит с евреем-либералом Лёвой о судьбе России. В связи с этим мне вспомнилось, что традиционно в мировом революционном движении среди вождей всегда было много евреев. А у вас — национал-большевиков — они есть?

— На уровне «вождей» в НБП никто никаких экспертиз не проводил, да и вождь у нас один. Вы знаете, я был бы рад, чтоб как раз евреев в оппозиции, особенно «левой», было больше (а в либеральной, наоборот, — поменьше). Я, конечно, встречал в нашей партии нескольких евреев. Скажем, Володя Абель (псевдоним лидера латвийских национал-большевиков Владимира Ильича Линдермана) — ярчайший и очень мужественный человек. Отличный нацбол, музыкант Саша Аронов (лидер русской рок-группы «День Донора») — тех же кровей. Ему, помню, мама звонила однажды в бункер НБП, сетовала на то, чем он занимается: «Ведь ты же еврей, сынок!» Он отвечает с этой непередаваемой интонацией, что, мол, сижу тут по собственной воле в сыром туберкулезном подвале, жду — вот-вот менты придут, — за душой ни рубля, ни дома, ничего, и делает вывод: «Мама, ну какой же я еврей!». Возможно, это уже миф и все было не совсем так. Но миф показательный.

— На ваш взгляд, роль еврейского племени в современной русской политике и культуре негативна или позитивна?

— Вообще роль еврейского племени в русской истории очень... э-э... разнообразна (хорошо я увернулся — оцените!), но тут проблема-то в другом. Ввиду того что русские люди в свое время выселили за моря и частично расстреляли свою потомственную интеллигенцию и аристократию, освободившееся место заняли те, кто ближе стоял. Потому что мужику, да и пролетарию тоже, еще надо было отучиться... А русский еврей, хоть и ограниченный чертой оседлости, был часто получше образован, ну и вообще — он изначально более быстр, когда покоряет пространство, у него во многих делах реакция лучше.

Та же самая гениальная южная литературная волна (представлена в основном выходцами из Одессы, перебравшимися в 20-х годах XX в. в Москву) — она ж как раз подтверждает то, что я говорю: с одной стороны, два аристократа, хоть и из обедневшей дворянской семьи — Валентин Катаев и его родной брат Евгений Петров, с другой — Эдуард Багрицкий, Лев Славин, Илья Ильф...

— А почему же у них потом начались проблемы?

— Главные проблемы и начались, когда наконец отучившиеся крестьяне стали по праву называться «почвенниками» (так — сначала неофициально — начиная с 60-х годов XX в. в русской советской литературе именовали писателей и критиков, придерживающихся славянофильских убеждений, например Федора Абрамова, Василия Белова, Василия Шукшина и др.) и вступили в конфликт с теми, кто на первый (иногда и на второй) взгляд почвенниками никак не являлся (имеются в виду антисоветски настроенные писатели-«западники», часто еврейского происхождения, например Григорий Бакланов, Анатолий Рыбаков, Василий Аксенов, Юлиан Семенов). В те, полувековой давности, дела я вмешиваться не стану, желающие могут обратиться, с одной стороны, к отличным мемуарам Станислава Куняева «Поэзия. Судьба. Россия», с другой — к подшивке журнала «Знамя» (популярный в годы перестройки московский «толстый журнал» либеральной ориентации, редактируемый тогда Григорием Баклановым; во времена Горбачева публиковал, помимо писателей-либералов, и запрещенные до перестройки произведения советских писателей), а еще лучше — «Звезда» (ленинградский либеральный «толстый журнал»; в годы перестройки публиковал писателей-либералов) за предпоследние лет двадцать.

* Майские события 1968 г. во Франции, когда социальный кризис в стране вылился в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку, привели в конечном итоге к смене правительства, отставке президента Шарля де Голля и (в более широком плане) повлекли за собой значительные изменения во французском обществе.** Здесь и далее примечания, данные курсивом в скобках, принадлежат Ивану Юзову.

— А что скажете относительно сегодняшнего дня?

— Восхитительно хороший журналист Дмитрий Ольшанский (будучи евреем, опубликовал в 2002-м скандальную статью «Как я стал черносотенцем») написал недавно, что еще до революции в России существовал тип «обрусевшего еврея-интеллигента», испытывавшего некоторое отторжение от еврейской среды. Сегодня этот, по выражению Ольшанского, «скорее городской, нежели местечковый выходец, карикатурный национальный тип... несмотря на репрессии 30-х и эмиграцию 70-х и 80-х, успешно существует и фактически подменил собой собственно «русскую» интеллигенцию, которая, вопреки «патриотам», никогда с ним не конфликтовала».

Мысль любопытная, даже точная (единственно я поспорил бы с утверждением «фактически подменил»), однако само присутствие в русской культуре Ольшанского, Станислава Белковского (российский политолог; во время «оранжевой» революции находился в Киеве и поддерживал Ющенко) или Дмитрия Быкова (современный русский писатель, поэт, критик и тележурналист, лауреат премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга» за биографию Бориса Пастернака) у меня вызывает ощущение безусловной радости, иногда переходящей в натуральное счастье.

Это дико талантливые и очень русские люди. Ну, если угодно — обрусевшие. Или возьмем старшее поколение. Вот приезжает Александр Абрамович Кабаков (русский писатель и публицист, получивший известность в перестройку благодаря повести «Невозвращенец») на Украину, выступает там, в зале я тоже сижу. Финальный вопрос украинского журналиста: «Александр Абрамович, как вы расцениваете право Украины на окончательное самоопределение? Александр Абрамович так по-доброму улыбается и говорит: «Вы хотите, чтобы меня вынесли отсюда? Я русский монархист. Нет никакого окончательного украинского самоопределения».

Поэтому, увольте, ничего о негативном или позитивном влиянии еврейства говорить не буду. В 90-е годы я был, признаюсь, сильно раздражен — тому свидетельством несколько моих оголтелых статей, еще гуляющих по сети. Сегодня это раздражение меня покинуло.

О любви к Кубе и социализму — и, как ни странно, к США и Майдану

— Почему считаете капитализм дерьмом? Я вот побывал этой весной на Кубе и окончательно убедился, что дерьмо — это социализм. Просто все хорошее на острове Свободы (Старая Гавана, женщины, пальмы, океан, теплый климат, сигары, музыка, сальса) не имеет никакого отношения к Фиделю. Там, не поверите, вообще никаких свобод нет. Вас бы там расстреляли или в тюрьму посадили. Тем не менее Фидель для вас — это класс, а Путин (в сто раз либеральнее как правитель) — враг народа?

— Если б нынешняя Россия оказалась в положении Кубы (когда б у нас не только не было нефти и, скажем, леса, но мы бы еще и находились несколько десятков лет в экономической блокаде), то нас не стало бы через десять лет, а то и раньше. А Куба есть. И будет. И продолжительность жизни там, кстати, намного выше, чем в России.

В мире есть десятки, чуть не сотни именно что капиталистических стран, которые географически и экономически находятся в положении более-менее равном Кубе, но при этом живут бездарнее, страшнее и хуже. Там тоже сажают в тюрьму, но еще и уровень жизни куда ниже, и смертность выше, и социальная политика отвратительна и т. д. Почему никто не говорит, глядя на них: «капитализм — дерьмо»? Какого черта все сравнивают Кубу со Швейцарией или Англией — богатство которых, кстати, имеет вполне прозрачную и не всегда красивую финансовую историю?

На Кубе есть дух, поэзия, метафизика есть... А все заладили одно и то же — «там бедность», «там проститутки»... Я проституток видел во всех странах мира. Чего никто не кричит, что проститутки стоят в центре Парижа (и похожи, кстати, на облезлых чертей)? Или нищих никто не видал в капстранах?

А кто у нас лидирует по количеству самоубийств в мире — Куба, что ли? Нет — капиталистическая Литва.

— Вот капитализм вы не любите, а почему тогда любите Америку?

— Чего же мне теперь — весь мир не любить, кроме Кубы? Америка — это не только капитализм. Это уклад жизни, это люди, это музыка, это география. У них что, география капиталистическая? Эти повадки и привычки обитателей южных штатов — они капиталистические? Я уж тогда бы сказал, что не капиталистические, а скорее в чем-то рабовладельческие... Они там очень, э-э-э... трогательно реагировали на Обаму, когда тот избирался.

— Как вы встретили «оранжевую» революцию в Киеве? Как к ней относитесь?

— С удовольствием и с интересом. Хотелось такого же в России. И хочется до сих пор. У меня много друзей там было, на Майдане. Народный бескровный бунт — это всегда праздник.

— Захар, а вас как русского человека не смущает, что Майдан привел к власти того, кто впоследствии санкционировал поставки в Грузию оружия, из которого в августе 2008-го убивали осетин и русских солдат, сбивали русские самолеты? Того, кто делает все от него зависящее, чтобы русская культура на Украине исчезла; кто возвел в Герои Украины нацистского офицера Романа Шухевича? Не понимаю, чему тут симпатизировать.

— Здесь не стоит одно подменять другим. Это как в любви мужчины и женщины порой бывает. Сначала и страсть, и нежность, и ярость — а потом ненавидящие друг друга супруги. Но их ненависть разве отменяет те минуты искренности и восхищения?

Ющенко — неприятный и чуждый мне тип. А Майдан — вспышка реальной человеческой энергии, и мужества, и братства — кто бы там и что ни проплатил за все это. Так что я не итоги Майдана оцениваю, которые весьма плачевны, — а то, что Блок называл «музыкой революции». Эту музыку тогда было слышно. А сейчас, может, кому-то и вспоминать о том стыдно.

В России нечто подобное было в конце 80-х — начале 90-х. Ах, какие толпы бродили в те времена! И ох как горько многие из тех демонстрантов оглядываются нынче на себя. А вот не надо горько оглядываться. Надо радоваться: хотя бы раз в жизни ты испытал ощущение, что сам творишь историю своей страны. Пусть оно и оказалось иллюзорным.

О карьере писателя-деревенщика, «эпигонах Достоевского», проигрыше советской литературы и о вкладе малороссов в литературу русскую

— Вы родились в рязанской деревне. А почему не захотели сделать карьеру писателя-деревенщика типа Федора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Евгения Носова? В современной русской деревне пресно? Для вас там нет большой темы? Кстати, смотрел список ваших любимых литературных произведений — и деревенщиков там почему-то не нашел.

— Что значит «сделать карьеру типа Валентина Распутина»? Вы таких разных людей собрали воедино, жизненный путь которых к тому же сложно сообразуется с понятием «карьера».

В деревне мне не «пресно». У меня много деревенских сцен в романах, есть деревенские рассказы. Я иногда, хоть и не без иронии, называю себя «последним поэтом деревни». И отчасти чувствую себя наследником традиций и Распутина, и Белова, и Евгения Носова тоже (хотя Носов уже немного иного склада). Часто называю их в числе любимых авторов, может, вы не там смотрели.

— Вот вы сейчас пишете для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о классике советской литературы Леониде Леонове. Почему? Чем он — эпигон Достоевского — интересен нам, современным читателям?

— «Эпигон Достоевского»... Вы всерьез? И хотите, чтоб я стал вам доказывать с пеной у рта, что Леонов — не эпигон? Это и до меня прекрасно знали многие. И Горький, уверенный в том, что Леонов имеет право отвечать за всю русскую литературу, и Есенин, считавший Леонова одним из трех крупнейших советских писателей, и Шолохов, воспринимавший Леонова как равного, и Астафьев, который, сам будучи стариком, все-таки именовал Леонова «учителем», и Распутин, назвавший Леонова гением, пред которым суждено «вечности склониться».

Как вы думаете, что бы Валентин Григорьевич ответил вам на ваш вопрос? Или Распутин тоже чей-то «эпигон»? Или он тоже неинтересен «современным читателям»? Мне, знаете, по фигу, что именно им интересно. Я пишу про то, что мне интересно. Биографию Коэльо писать не буду. А у Леонова — мощнейшая биография. И ни один вменяемый человек, который прочтет «Необыкновенные рассказы о мужиках» или хотя бы несколько первых глав «Пирамиды», не станет говорить об «эпигонстве» этого писателя.

— Читая отрывки из книги о Леонове, был удивлен вашими невероятными познаниями в советской литературе: я так понял, вы от корки до корки изучили все, что в ней «шевелилось», включая Юрия Бондарева, Петра Проскурина и еще кого-то такого, как по мне, — скучного и неинтересного. Как вас хватает и на политику, и на романы, и на семью, и на научные исследования?

— А я всегда любил советскую литературу. Считаю ее недооцененной — и недооцененной в основном по политическим причинам. Проиграла страна — и с ней проиграла ее литература. Но мне хочется верить, что это поправимо. А по поводу того, «как меня хватает»... Ну, я веду несколько колонок в журналах, выпуская одну книгу где-то в полтора года, сейчас делаю авторскую программу «Старикам здесь не место» на канале PostTV, еще что-то. Но в целом я думаю, что ни черта ничем не занимаюсь. Могло бы хватить на втрое большее количество дел. Кто мы такие вообще, после Михайлы Ломоносова...

— Чем современная русская литература отличается от ее дореволюционного и советского периодов?

— Апокалипсическим представлением о будущем. Леонид Андреев перед Александром Тереховым смотрится почти ребенком в своих ужасах.

— Каков, на ваш взгляд, вклад выходцев из Малороссии в нынешний русский литературный процесс?

— Про Лимонова надо говорить или уже хватит? Про другого харьковчанина — Мишу Елизарова (в 2008-м получил «Русского Букера» за роман «Библиотекарь») — тоже не могу рассуждать как про малоросса. Он мой сотоварищ, дико одаренный человек и, безусловно, русский типаж, ничего малорусского там нет. Что до людей, хоть сколько-то похожих на малороссов или выдающих себя за таковых, то пожалуйста. Нестеренко — один из где-то десяти крупнейших русских писателей. Александр Кабанов (поэт; родился в Херсоне, живет в Киеве, главный редактор журнала «ШО») — один из где-то семи крупнейших русских поэтов. Андрей Курков — один из где-то двух самых известных русских писателей в мире. По-моему, даже до фига.

Иван ЮЗОВ, 2000.net.ua