Захар Прилепин: Не надо торговаться c нацистами — это не мужской разговор

Знаменитый писатель рассказал о своем самочувствии, поделился видением, как должна закончиться спецоперация, и объяснил, почему нельзя сравнивать Чечню и Донбасс.

«Еще повоюем вместе»

— Захар, какие обязанности вы исполняли в зоне СВО до покушения?

— У нас был батальон «Оплот», который мы создали с моим донбасским товарищем Сергеем Завдовеевым, позывной «Француз». Мы выполняли задачи на Харьковском направлении — оттуда выходили буквально последними. И тогда же я принял решение о расширении. Обратился в Росгвардию, нам пошли навстречу.

Какое-то время мы были на передовой в Луганской Народной Республике, потом нас (не по нашей просьбе) передвинули во вторую линию обороны. Там мы занимались антидиверсионной работой — задержали ряд диверсантов, находили схроны с оружием, ребята многие награждены. А после известного мятежа в июне нам предложили расшириться до полка, дали тяжелое вооружение.

— О первой чеченской вы знаете не понаслышке. Наведение конституционного порядка в Чечне можно сравнивать с нынешней спецоперацией?

— Размышлял об этом. Нас пытались поймать либералы: «Почему чеченцам и бандитам нельзя было восставать, а донбасским можно?» Но ситуация совсем другая. В Чечне в начале 90-х произошел раскол: создались «партия сепаратистов» и «партия профедеральная». И там уже шла гражданская война.

Эта «профедеральная партия», по-моему, дважды штурмовала Грозный до ввода российских войск. И мы тогда пошли не против Чечни, а поддержали часть местного населения. И последующие события показали, что выбор был сделан верный. Его разделило подавляющее большинство чеченского народа. Нельзя это линейно сравнивать с донбасско-украинской историей.

— Тогда вы могли помыслить, что через некоторое время чеченцы будут в одном ряду с русскими стоять горой за Россию?

— Я хорошо учил историю в школе и литературу. А она к Кавказу относилась особенно трепетно. И у Лермонтова, и у Бестужева-Марлинского, и у всех литераторов, к этой теме обращавшихся, никогда не было предубеждения к горцам. Всегда — уважение и даже романтизация.

Был случай: мы заезжаем в Грозный, где стоят федералы, — очередная попытка ваххабитов захватить его, идет жестокое рубилово. И один из бойцов пишет на разгрузке (жилет с большим количеством карманов и креплений. — Ред.): «До последнего чечена!» Я говорю: «Не надо, сотри. Еще будем с этими людьми работать». Тогда были ко мне вопросы, мол, Захар чудит. Я говорю: «Поговорим через 10-15 лет». Это было практически четверть века назад.

Не деньгами надо манить

— Думаете, через 10-20 лет украинцы так же будут воевать за Россию?

— Это возможно только после нашей военной победы, зафиксированной в Киеве. И тогда не «через 10 лет», а уже через год после подписания капитуляции у нас будут такие подразделения. Зачем 10-20 лет ждать? В той же Чечне во время второй кампании были чеченские подразделения, которые занимались той же самой работой, что и мы.

Но чтобы так было, нужно поменять отношение. Вот про Одессу говорили: «История города закрыта после Дома профсоюзов. Одесситы не справились со своим именем». Люди добрые, вы как-то слишком строго судите, вы сами-то понимаете, как живут там люди? Вообще-то, когда расстреливали Дом Советов, вся Москва не собралась.

Или вот мы провели спецоперацию, Херсонская, Запорожская области, Луганская Республика вошли в состав России. И там-то люди нормальные, уже встроились в нашу действительность, получили паспорта, работают. А почему в ста километрах — в условном Кривом Роге или Николаеве — нет? Да их там ровно столько же, сколько на территории, скажем, Запорожской области. Просто освобожденной части Запорожья повезло, а тем нет.

— Киев ловит людей на улицах, гонит на передовую. У нас же ставка в основном на добровольцев. Это правильно?

— Если мы продолжаем делать ставку на добровольцев, то должна быть качественно другая пропаганда. Людей надо привлекать не только благами. В русском человеке надо пробуждать родовые, метафизические представления. Мужик должен увидеть в себе отражение его предков. Не надо торговаться: «У нас вот такие льготы». Это не мужской разговор. У нас люди суровые, и они требуют другого подхода. Детский садик бесплатный и продленка для ребенка — это уже вторая или третья часть разговора.

«Мечта — по Крещатику пройтись»

— Военкор «КП» Дмитрий Стешин освобождал Мариуполь. Какой город хотелось бы освободить лично вам?

— Для меня все города, которые мы пытались отбить, представляют огромное значение. Стояли под Горловкой, были Мариуполь, Славянск. Одесса снится мне ночами. А так, конечно, есть мечта по Крещатику пройтись. Очень люблю Киев — удивительный русский город. Если будем брать Киев, я хотел бы, чтобы это происходило с моим участием.

— Финальная точка должна быть поставлена в Киеве?

— По-разному бывает. Они возьмут и столицу перенесут куда-нибудь к Польше. Придется там завершать. Главное — довести до конца. Перемирие на середине дела не даст результатов, о которых говорил президент. И уж тем более заканчивать спецоперацию, когда половина Донецкой области под противником, недопустимо.

«Спасибо, Господи, я все понял»

— После покушения была мысль, что вот сейчас — все, конец?

— В ту секунду, как очнулся, сразу понял, что живой и буду жить. Я еще не знал своих ранений, но пошевелился, понял, что одна нога у меня есть, с другой непонятно, но руки целы (что, конечно, удивительно, потому что у машины не было руля, а руки остались на месте). Я сказал: «Спасибо, Господи, я все понял».

Конечно, я в эту секунду не знал, жив Саша (друг и соратник Прилепина Александр Шубин, который ехал с ним в машине. — Ред.) или нет, просто видел, что он без сознания, что я вытащить его не могу. Когда меня выволокли, я говорю: «Давайте, Сашку вытаскивайте скорее». Они подошли и говорят: «Он мертвый уже».

Когда меня вытащили, я понял, что у меня сломан позвоночник, — не мог перевернуться. Принял две таблетки обезболивающего, потом еще укол. Боль, конечно, не перебило, но я все это время знал, что вытяну это.

Зная, как трясет на обратной дороге, подумал, что на скорой меня не довезут. Говорю: «Ребята, давайте все-таки вызовем вертолет, чтобы не рисковать». У меня одна нога практически отвалилась — процентов на 60 нижняя часть из-за огромной раны. Тем не менее было нормальное состояние, спокойное. Подходили люди, потом приехала скорая помощь, я на все вопросы отвечал, написал несколько эсэмэсок…

— «Спасибо, Господи, я все понял». Вы же понимали, что на вас охотятся?

— Был абсолютно убежден. Знал, что меня ищут, правда, не знал, до какой степени. Не знал, например, что они тут уже возле дома за мной следят по всем дорогам, ходят на мои встречи (на хуторе Захара оказалась лежка для снайпера. — Ред.) Но я внутренне для себя решил, что в деревню ко мне они не поедут: там нет путей отхода. Там одна дорога, и после теракта есть все шансы на обратной попасться. Потому что будешь добираться 1,5–2 часа до асфальта. Там тебя и возьмут на выезде. Собственно, так и произошло: исполнитель вышел прямо на полицейских.

«Жена скептически на меня смотрит»

— Следователи говорили, что вам предстоит очная ставка с террористом.

— Если случится, пусть. Но нам особенно нечего друг другу говорить.

— Но вы все-таки пересеклись с ним…

— За день до покушения я шел с собакой и увидел молодого человека, который резко свернул в лес. Собаки у нас крупные, и встречные сворачивают всегда, но это было слишком резкое движение. Я тогда подумал, что он не от собак свернул — от меня. Замолчал, пытаясь взвесить — беда или нет? Дочка на меня посматривала, а потом спросила: «Почему ты молчишь?» Я как бы очнулся и подумал: ничего не могу тут исправить. Что, я за ним погонюсь, спрошу, кто ты такой? А сейчас мозг пытается меня спросить: может, стоило это сделать? Может, можно было повернуть судьбу.

— Сколько человек было замешано в этой операции?

— Длинная цепочка. И были, судя по всему, агенты, завербованные здесь.

— Сколько им заплатили?

— Какую-то смешную сумму. На эти деньги, мягко говоря, нельзя купить даже треть машины, на которой я ехал.

— Меньше миллиона рублей, видимо?

— Несколько больше, но это точно не обеспечило бы человеку качественную жизнь на какой-то обозримый срок.

— После покушения не было ли разговоров с женой, что пора вести тихую неприметную жизнь, в глуши, занимаясь литературой?

— Я сам периодически поднимаю эту тему: все, пора в глушь, допишу большой роман. На это жена уже многие годы скептически на меня смотрит и не поддерживает этот разговор. Просто кивает, зная, что жизнь неизбежно увлечет меня в эпицентр даже против моей воли. «Захар, вот хочешь, чтобы у тебя был полк особого назначения с тяжелым вооружением?» Что, я скажу, что не хочу? Нет, конечно.

— После теракта против вас прошло четыре месяца. Что чувствуете сейчас?

— Будет странно, если я скажу, что с бодростью духа у меня все отлично. Но у меня и правда более чем нормальное состояние. Я никаких антидепрессантов не принимал, посттравматического стресса ни я, ни врачи, ни близкие у меня не наблюдали. Я скорблю о своем ближайшем товарище, который был моим братом, о Саше Шубине, позывной «Злой». Это огромная боль внутри меня.

Что касается физических показателей, тут нельзя, к сожалению, форсировать. Кости должны срастись. У меня на одной ноге шесть переломов, из них два или три открытых, разорванная пятка, на другой ноге тоже. В общем, нужно время. Вперед своего организма не убежишь, а если и попробуешь, он тебе за это отомстит.

— Что тяжелее всего дается в больнице?

— Мне совершенно не на что пожаловаться. Да, были боли, и сильные, но — терпимо. А сейчас нет. Я чувствую, что организм день ото дня преодолевает, все лучше ощущаю себя. Поэтому я работаю — дистанционно занимаюсь созданием подразделений, читаю книги. Прочитал еще раз и по второму начал все книги Священного Писания, прочитал всего Тургенева, сейчас читаю Лескова. Так что… мне нравится лежать в больнице.

«Пап, я в армию пойду»

— В этом году ваш сын Игнат поступил на службу…

— Да, младший пошел в армию. Год или два назад он сообщил, что собирается. Я сказал: «Ну хорошо». Несколько раз мы случайно возвращались к этому, он всякий раз подтверждал свое решение. В общем, он решил, и я в душу ему не лез. Потом уже провел с ним буквально один разговор — рассказал, на мой взгляд, пригодные правила для жизни внутри нового коллектива, он меня поблагодарил и сейчас служит. Я доволен его решением.

— Ваша дочь Кира поступила в университет.

— Она поступила сразу в несколько — и сама выбрала тот, который ей кажется наиболее подходящим. С начала ковида мои дети были на домашнем обучении, но она с лету сдала сложнейшие экзамены по сложнейшим предметам. Молодец, конечно.

Егор АРЕФЬЕВ
«Комсомольская правда», 21.09.2023