Беседушки о приятненьком
Писатель Захар Прилепин взял интервью у 30 современных отечественных писателей — от патриархов до юниоров — и собрал их в книгу под названием "Именины сердца". В атмосферу праздника погружалась Анна Наринская.
Это действительно майский день — такое в этой книге чувствуется благорастворение воздУхов. Буквально с первых строк, в которых Захар Прилепин признает, что, да, есть за ним такой грех — он "слишком многих людей и слишком часто" хвалит, и его иногда даже за это упрекают. Но, поясняет автор, дело тут не в том, что он любит говорить людям приятные вещи. Нет, просто он людей любит — "вообще людей". А таких, "у кого еще что-то получается в литературе",— особенно. Нет, не то чтобы он совсем не избирателен — все-таки не все ему нравятся. Вот, например, "самое существование в природе господина Б., автора писаний о сложных судьбах выходцев с теплых земель", Прилепин считает недоразумением, но нравится ему все равно очень много писателей, причем самых разных. Впрочем, разношерстность, разнородность и, скажем честно, необязательность своей выборки Прилепин тоже оговаривает в начале. Так что если потом кто будет недоволен — автор предупреждал.
"Здесь собраны люди, с которыми меня сталкивала судьба". То есть с кем столкнула, с теми и поговорил. В прямом даже смысле — разговор с поэтом Максимом Амелиным начинается со слов: "Максим, мы с тобой в совместной писательской поездке находимся сейчас..."; с Евгением Поповым, как выясняется из интервью, он тоже был в поездке — проехал от Красноярска на восток на писательском "экспрессе"; а Александр Кабаков возглавлял жюри "Русского "Букера"" в год, когда роман "Санькя" Захара Прилепина попал в шорт-лист. Во время премиальных торжеств, наверное, и познакомились.
Другие фигуранты "Именин сердца" — единомышленники и друзья автора, с ними он, что называется, шагает по жизни. Скажем, патриарх Александр Проханов, ставший, "что греха таить, звездой: такой лохматой, грузной, с пышной гривой, обдающей то холодом, то жаром", и, наоборот, юнец Сергей Шаргунов, от которого, по свидетельству автора, "замечательная человеческая энергетика просто прет: упрямо, жестко, уверенно, страстными рывками".
Соответственно, перед нами не ландшафт современной литературы, пусть даже такой, каким его мыслит Захар Прилепин, а карта его личного путешествия в этой литературе или, скорее, среди этих писателей.
С некоторыми из своих собеседников автор "Именин сердца" практически во всем согласен. С другими же — практически ни в чем. Но спорить — и об этом он тоже предупреждает в предисловии — он ни с кем не собирается.
Возникает даже ощущение, что к своим идеологическим противникам он относится с особой трепетной нежностью. Об антикоммунисте Евгении Попове восторженно пишет: "Ни в чем с ним не согласен, а какой красивый и добрый человек все-таки". А Александру Кабакову, говорящему, что существовать он может только среди нелюбимых Прилепиным либералов, практически признается в любви: "Я всякий раз получаю натуральное человеческое удовольствие от общения с ним. Видимо, что-то есть в мире важнее любых идеологий".
Вот эта вот любовь, этот подход к интервьюируемым, полный даже не просто благожелательства, а какой-то надмирной восторженности, придает сборнику особый именинный вкус. И эта сладость только выигрывает от того, что писатель Захар Прилепин известен острым, даже радикальным неприятием кучи всего — от подонков, разваливших СССР, до буржуев и наглых мигрантов. А тут — такое умиление. Действительно, именины — сердце радуется здесь практически всему. И очаровательным авторским ремаркам ("Смеемся", "Снова смеемся", "Несколько секунд очарованно молчу"), и тому, как автор изысканно демонстрирует собеседникам свою расположенность, иногда достигая прямо-таки гоголевских высот. Вот, например, он извиняется перед писателем Алексеем Ивановым: "Вы простите, что я вас так хвалю, но я радуюсь не за вас, а за русскую литературу". Или, наоборот, бодро начинает разговор с Сергеем Лукьяненко: "Может быть, наряду с Акуниным ты самый известный в России, да и мире, писатель". (До этого в разговоре с Леонидом Юзефовичем он, правда, утверждает, что Акунин "почти не писатель" — и, мол, поэтому зря Леонида Юзефовича с ним сравнивают.)
Но, возможно, этой своей всепоглощающей приязнью автор сослужил своим собеседникам не лучшую службу. Укутал их ватой понимания и приятия. Не раззадорил. В итоге никто из них не сказал ничего неожиданного. От кого ожидаешь зубодробительности, тот и выступает зубодробительно: "Запад не хочет читать про великую Россию, он хочет читать про обделавшуюся Россию. Но в такое встречное ожидание играть западло — мы же не грантососы какие-нибудь, стоящие в очереди за деньгами забугорных налогоплательщиков" (Павел Крусанов). Кто, как предполагается, должен быть разумен, тот таков и есть: "Вот все ругают Горбачева и Ельцина. Но откуда в стране, которой последовательно управляли Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, возьмется свой Рузвельт или генерал де Голль?" (Алексей Варламов).
Выделяются на этом фоне разве что ответы писателя Алексея Иванова. Они как раз чаще всего вполне неожиданные. В том смысле, что неожиданно простые. И потому яркие. Вот, например, прилепинский вопрос: "В чем главная проблема современных молодых писателей? Как бывший молодой писатель можете порассуждать на эту тему?" А вот ивановский ответ: "Я вообще-то не вижу здесь отличия молодых от немолодых: о чем пишут, того сами не знают, а что знают, о том писать стесняются".
Эти слова — практически лучшее, что в именинах сердца есть. Если, конечно, не считать "Снова смеемся".