Захар Прилепин. Новая книга «Грех»
Русская литература со времен лермонтовского Печорина разучилась радоваться и по мелочам, и по значительным поводам. Мрачные стороны жизни нам ближе, мы приучили себя не отворачиваться от проблемного и даже жуткого, признавать, что отголоски этого слышим в себе, заглядывать в черные бездны и замирать или содрогаться, не видя дна… Захар Прилепин из тех единиц писателей, которые в своих книгах умеют смаковать радость жизни. Его новая книга «Грех» — тому подтверждение.
Логично предположить, что «Грех» — вещь в достаточной мере автобиографичная: и героя зовут так же, как автора, и сам Захар Прилепин в интервью говорил о том, что третья его книга — наиболее автобиографичная из всех. Книга состоит из нескольких рассказов и блока лирики «Иными словами… Стихи Захарки». Появление стихотворной подборки сразу вызывает в памяти «Стихотворения Юрия Живаго», помещенные в конце романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», — еще одна попытка, уже на другом уровне, дать характеристики главного героя, четче очертить его внутренний мир.
В книге Прилепина необыкновенное ощущение радости бытия перемешивается с какими-то вполне реалистичными и не вполне приглядными сценами из жизни. Идет противостояние светлого и темного, мягкого и жесткого, нежного и жестокого. С попеременным успехом. С неизменной уверенностью каждой из сторон в своей правоте. По большому счету, идет противостояние жизни и смерти. В конце, естественно, побеждает смерть, но только если смотреть на это в чисто физическом ракурсе. Потому что даже после того, как читатель видит главного героя лежащим убитым, все равно — после прочитанных ранее сцен «Греха» — остается уверенность, что жизнь продолжается и что она прекрасна.
В этом чередовании рассказов, настроений и сцен — великолепно сработавший принцип контраста, который сделал прекрасное и живое еще ярче, а темное и мертвое еще мрачнее. Автор, не доводя ничего до патетичности, крайней и противоестественной восторженности или такого же крайнего ужаса, все же достиг высокого уровня выразительности. «Грех» действительно с полным правом может называться романом в рассказах — по единому герою, по композиции эпизодов, по движению сюжета. Здесь мы видим героя и в детстве, можем составить какое-то представление о том, каким он был тогда и что на него повлияло, и в ранней юности, и уже более зрелым человеком. И потому не могу согласиться, что эта книга — просто сборник рассказов, в который до кучи (или для объема) помещен еще и блок стихов. Здесь эти рассказы и стихи подчеркивают и вскрывают друг друга, и потому они — логичное и органичное единое целое. Только все компоненты вместе окончательно формируют ту картину, которую автор хотел создать.
Сцены физической радости (контакта с животным, с ребенком, с любимой женщиной) и дискомфорта (удар кулаком, вырубивший героя, грязь, оставшаяся на руках после разборки с позером в ночном клубе) совпадают с душевным состоянием героя, обозначают его без специальных авторских пояснений типа «на душе у него было паршиво». И также эти сцены перемежаются между собой, опять заставляя срабатывать принцип контрастности — уже в качестве характеристики внутреннего состояния героя. В этой жизнеутверждающей книге достаточно боли, чтобы заметить, что автор действительно откровенен с читателем, а не пытается впаривать фальшивые картинки счастья в надежде, что это будет пользоваться спросом.
Герой книги очень ясно, можно сказать, предельно ощущает радость бытия. Он умеет радоваться простым вещам, он умеет ценить светлые моменты, на которые многие просто не обратили бы внимания, он радуется купленной на последние деньги бутылке вина, внезапному полтиннику на мороженное, умиляется капающим ему на грудь слюням маленького сына. И сначала читателю может показаться, что перед ним такой незамысловатый чудак, который толи наивен, толи примитивен, и не замечает, какой ворох проблем окружает современного человека, подавляя его и исключая саму возможность таких незамысловатых, почти детских радостей. Но потом оказывается, что это радостное вкушение жизни, эта распахнутость навстречу миру — другая сторона мыслей о смерти, что это сродни попытке приговоренного надышаться досыта перед смертной казнью. Именно тогда по-настоящему ценишь что-то, когда чувствуешь, что вот-вот можешь это потерять — вот что выкристаллизовывается при чтении этой книги.
Вот это соотношение того, что «жить легко», и подстерегающего гнетущего интуитивного ощущения близости смерти — одна из главных струн повествования. Ведь герой чувствует, что обречен, что ему не удастся долго балансировать на грани, но вместо ужаса перед приближающейся катастрофой он ощущает пьянящее счастье наслаждения последними мгновениями, замирает в восторге от сиюминутного «аз есмь», не зная о том, сколько еще это продлится и продлится ли, но это не отравляет его радости. И потому жизнь полна до краев, как бы она ни была коротка. А если бы он застыл неподвижно, желая сберечь себя, она была бы пуста, как бы ни была длинна. Вряд ли можно сказать, что выбор в таких условиях для героя не труден, но, исходя из всех вскрытых перед читателем характеристик, можно предположить, что он все-таки предопределен.