Чувство Бога
Так много в современной русской литературе текстов, где персонажи не ценят жизнь, не пытаются прожить каждое мгновение с совершенной полнотой. Так много действующих лиц живут отстраненно, уйдя во внутренний мир или растворившись в игре, когда-то бывшей их жизнью, а впоследствии превратившейся в свод бессмысленных ритуалов. Так часто в современном художественном тексте реальность вытесняется виртуальностью! И не реже того автор по застарелой интеллигентской привычке все многообразие, всю пеструю суету мира втискивает в какую-нибудь унылую схему, например: вот тупое хищное быдло, а вот светлые рыцари духа, страдающие от невыполнимости своих мечтаний…
Роман Захара Прилепина «Грех» — редкое исключение. Тут центральный персонаж при всей нетребовательности к жизни умеет ценить каждую ее секунду. Он относится к жизни с любовью и нежностью. Но на его чувства откликается не одна дама, а сразу две.
Собственно, госпожа Жизнь…
Тема счастья, получаемого от жизни, становится ведущей во всей книге. Автор создает ощущение нескончаемой брачной ночи, когда роль мужа играет основное действующее лицо книги, а роль жены — весь мир. Прежде я видел такое лишь в лучших образцах литературного язычества. Да еще, может быть, в рафинированной европейской философии левого движения. Например, подобное ощущение характерно для ранних рассказов экзистенциалиста Альбера Камю. «Ветер в Джамиля» и особенно «Бракосочетание в Типаса». Ощущение брачного соития, совершаемого со всем миром, настолько сходно, что дух захватывает.
…И госпожа Смерть
Смерть иногда подходит к центральному персонажу очень близко и даже как будто кладет руку ему на плечо. «Ты уже избран мною. И ты должен принять это спокойно…» Но для него эта темная связь не только и даже не столько ассоциируется с простым уходом в небытие, сколько с утратой права наслаждаться даром жизни во всей ее красоте. Когда сама жизнь отворачивается от главного героя, он погружается в грязь, ужас и бесприютность. Запои, тупая и опасная работа вышибалы в кабаке, сумасшедшие, жестокие приятели… Все это знаки приближения смерти, все это знаки ее внимания, ее зова. И главный герой ужасается зову с другой стороны, ведь мотив бездны не содержит ничего, кроме потерь, в то время как его сознание захлестывает жажда жить, а не выживать, пересчитывая утраты!
Композиционно роман выстроен как коллекция рассказов, повествующих о судьбе заметно авторизированного главного героя, Захарки. Конструкция очень гибкая, единого сюжета она не предполагает. Это, скорее, сборник пятен — то ярких, солнечных, то уныло-грязных, — выхваченных из разных мест Захаркиной биографии. В них передаются его душевные состояния, а не главные вехи жизненного пути. То, что происходит в промежутке от одного «пятна» до другого, остается за кадром.
«Монтаж» сделан так, чтобы отрезки «главный герой + жизнь» шли поочередно с отрезками «главный герой + смерть». В некоторых местах эти две темы стоят слишком близко. Только что — счастливая, чудесная, на зависть устроенная семейная жизнь, и буквально на соседней странице — темное дуновение смерти. Резкое сочетание того и другого у любого эмоционально восприимчивого человека должно вызывать ощущение большой боли.
Вот первое: «Мне нет и тридцати, и я счастлив. Я не думаю о бренности бытия, я не плакал уже семь лет — ровно с той минуты, как моя единственная сказала мне, что любит, любит меня и будет моей женой. С тех пор я не нашел ни одной причины для слез, а смеюсь очень часто и еще чаще улыбаюсь посередь улицы — своим мыслям, своим любимым, которые легко выстукивают в три сердца мелодию моего счастья… Я глажу милую по спинке, а детей по головам, и еще глажу свои небритые щеки, и ладони мои теплы, а за окном снег и весна, снег и зима, снег и осень. Это моя Родина, и в ней живем мы… Лишь только старшенький иногда травит мой настрой голосом упрямым, как тростник:
— Мама, а все умирают или не все?
— Только тело умирает, сынок, а душа бессмертна.
— Мне так не нравится».
Отсюда же, о младшем сыне: »…А светает уже, размыло темь — сдерну полог с кроватки и вижу его сразу же: мордочка как луковичка, посапывает тихо.
Люблю целовать его, когда проснется. Щеки, молоком моей любимой налитые, трогаю губами, завороженный. Господи, какой ласковый. Как мякоть дынная. А дыхание какое… Что мне весенних лохматых цветов цветенье — сын у лица моего сопит, ясный, как после причастия. Подниму его над собой — две щеки отвиснут, и слюнки капают на мою грудь.
Трясу его, чтоб засмеялся. Знаете, как смеются они? Как барашки: «Бе-е-е-е…»
Я просто не помню во всей современной отечественной литературе, считая и массовую, насколько она мне знакома, столь же искреннее и сильное описание полноты счастья.
А вот второе, вот смертушка улыбается в шесть рядов по тридцать два зуба в каждом. Захарка едва избежал случайной смерти по пьяному делу под поездом: «Скользнув ногою, я упал на бок, в гравий насыпи, и сразу, в ту же секунду, увидел, как перед глазами со страшным грохотом несутся черные блестящие колеса… Я перебирал в ладони гравий, чувствовал гравий щекой и несколько минут не мог вздохнуть: огромные колеса сжигали воздух, оставляя ощущение горячей, душной, бешеной пустоты».
Счастье — полнота жизни, а смерть — пустота.
Контраст счастья и смерти страшен.
Этот контраст обретает в книге эпическое звучание, как в античных трагедиях. И главный герой, наполненный языческим восторгом перед жизнью, ничем не защищен от сознания собственной смертности. Один на один против любви, источаемой смертью, он не боец. По крайней мере, изначально. Однако в нем постепенно вызревает христианское чувство Бога. А оно означает среди прочего также стирание губительных эмоций оставленности, позабытости, одиночества. Бог заполняет пустоту в человеческой душе, а если не знает Его человек, то и душевную пустоту ему нечем заполнить.
Ощущение присутствия Бога знакомо Захарке в самых простых формах изначально. Даже когда главный герой решает пойти в наемники, иначе говоря, заняться смертоубийством за деньги, он делает важную оговорку, свидетельствующую о том, что хотя бы на примитивном уровне он ощущает присутствие Бога в мире: «Я хорошо стрелял и допускал возможность стрельбы куда угодно, тем более в другой стране, где водятся другие боги, которым все равно до меня». А в своей-то, выходит, душегубство не столь удобно — Бог, в которого веришь, смотрит на тебя с укором…
Видно это ощущение и в другой истории. Захарка влюбляется в замужнюю женщину, ждущую супруга из армии. Да и она к нему неравнодушна. Остается приложить минимум решительности, и все получится… Но Захарка, томимый искушением, все-таки не поддается ему. Подсознательно он понимает, что в этом мире правильно, а что нет, и на том же, интуитивном, наверное, уровне чует: шаг в сторону «неправильного» принесет боль и сожаление прежде всего тому, кто его совершил. Знание мутной стороны греха даровано главному герою то ли от природы, то ли с детства; не совершив греха, он получает в награду прекрасное, светлое состояние души: »…Всякий мой грех… — сонно думал Захарка, — всякий мой грех будет терзать меня… А добро, что я сделал, — оно легче пуха. Его унесет любым сквозняком…» Он уезжает из мест, где живет предмет его томления, с ясным сердцем… «Как все правильно, боже мой, — повторял светло. — Как правильно, боже мой. Какая длинная жизнь предстоит. Будет еще лето другое, и тепло еще будет, и цветы в руках…»
Чувство Бога дисциплинирует дух человека и вносит в него покой. Не успокоение, а именно покой в высоком смысле этого слова. И смерть становится не столь уж страшна, смерть отступает. Ведь есть же Некто, победивший ее…
Концовка романа трагична. Захарка, надев сержантские лычки, становится бойцом на очередной чеченской войне. Где-то он хорош, а где-то ошибся, но в конечном итоге свою военную работу главный герой делает на совесть — пока дома растут два его сына… Но вот случается неизбежное, то, к чему шло все действие книги: Захарка гибнет на войне. Уход его из жизни можно прочитать двояко.
Во-первых, такова «нормальная» судьба русского солдата наших дней, и в нормальности своей тем более страшная. Обычный русский мужик победил кучу сложностей и неприятностей в судьбе, нашел любимую, стал ей мужем, завел детей, у него все хорошо, жить и жить бы ему! Но нет, найдется пакость, не им тупо созданная, пакость, за которую он не несет ни малейшей ответственности, пакость, вляпавшая в себя главного героя только по одной причине: выбора получше для него в родной стране почему-то не нашлось. И очень жалко этого счастливого, сильного человека, бесполезно убитого вдалеке от дома. Какая же сволочь устроила стране чеченскую войну?!
Но есть еще и «во-вторых». Гибель Захарки может быть прочитана более глубоко. Для языческого сознания это катастрофа: столь чудесно устроенный мир разрушается! Такая нежность, такая любовь к сущему умирает вместе с человеком! Да как оправдать такое? Чем утишить боль? Но перевешивает все-таки христианство, чувство Бога над головой. Когда душа умирающего сержанта отлетает от тела, в этом нет ни трагедии, ни ужаса, ни безысходной боли. Человек увидел и почувствовал всю красоту этого мира. А теперь он очень устал, ему ведь тяжело приходилось временами… И Господь дает ему отдохнуть.
»…Сержант… чувствовал всем существом хорошую, почти сладостную полутьму… Черная, дурная гарь рассеивалась, исходила, исчезала, и он увидел нелепо разбросавшего руки и ноги человека, с запрокинутой головой; один глаз был черен, а другой закрыт. Это было его собственное тело».
***
Роман «Грех» содержит в себе ту правду повседневной русской жизни, которой лишены десятки и сотни образцов высокоумного литературного экспериментаторства. Множество людей, простых и не очень, живущих по всей России «от Москвы до самых до окраин», прочитав его, с чистым сердцем скажут: «Да это про одного нашего! Такого же, как мы».
Политический журнал № 29 (172)
15 октября 2007
Дмитрий ВОЛОДИХИН