«Белый квадрат» Прилепина
Захарка между счастьем и небытием
О Захаре Прилепине я однажды уже писал в своей колонке — тогда был его первый роман «Патологии». Недавно вышла новая книга, теперь уже не в издательстве с говорящим названием «Ad Marginem», но в мейнстримовском «Вагриусе». «Грех» — так она называется.
Это роман в рассказах. Есть даже раздел «Захаркины стихи» — Прилепин действительно писал стихи, но это было уже давно. Он — романист по широте своей среднерусской души и по образу литературного мышления. Впрочем, удачно писать рассказы — это сегодня талант еще больший. В каждой из восьми новелл — эпизод из жизни Захарки и очередное его амплуа. Деревенский сорванец, вышибала в ночном клубе, счастливый отец, начинающий журналист, копальщик могил, сержант в Чечне. Кем бы ни был Захарка, есть одна константа — зыбкое агрегатное состояние между счастливым восторгом и темнотой небытия. Думается, это именно та нота, контрапункт, отмечающий существо российской жизни, логика которой состоит в отсутствии всякой логики. Добро и зло столь близко, что мембрана между ними порой неочевидна для весьма неглупых и по-житейски опытных людей. А тут почти юный герой:
«Надо что-то делать», — думает Захарка-охранник, когда очередной зверь в обличье посетителя ночного клуба провоцирует его. Традиционная наша мудрость состоит в том, чтобы не поддаваться на провокации, но моральный императив Прилепина находится в слове «надо». Ключевым рассказом, на мой субъективный вкус, является «Белый квадрат». Дети в деревне играют в прятки. В компании есть, как водится, лидер, девятилетний Сашка. Для еще более мелкого Захарки он — герой. Равнодушно не боится хулиганов, выдумщик, добрый и еще красавец. Самый лучший по всем статьям. Захарка водит. Смеркается. Мальчишкам прятки надоели, они тихо расходятся по домам. Захарка никого не находит и тоже отправляется домой, где мама, хлеб и красивое масло, кубики сахара. Через две недели Сашку находят. Он спрятался в холодильной камере, которая изнутри не открывается. Никто, конечно, и не подумает обвинить маленького Захарку, кроме него самого:
Открытость эмоций и чувств, даже страстность — явление редкое ныне в литературе, которая предпочитает интеллектуальную рефлексию, шарады, психотерапию и даже гламур. Боязнь выпачкаться в чернухе заставляет всех — и писателей, и читателей — смотреть на жизнь через окно и дуть на воду. Тогда как красота жизни парадоксальна: «Свинье взрезали живот, она лежала распавшаяся, раскрытая, алая, сырая. Внутренности были теплыми, в них можно было погреть руки. Если смотреть на них прищурившись, в легком дурмане, они могли показаться букетом цветов. Теплым букетом живых, мясных, животных цветов». Это Захаркин дедушка забил свинью, как делали до него поколения крестьян в Рязанской губернии и будут делать всегда.
Критики, кажется, готовы вот-вот поймать писателя Прилепина на брутальности, избыточности, нарциссизме и прочих литературных грехах. Его подозревают даже в расчетливости! Но, перегни он палку хоть на миллиметр, — будет бит той же палкой безжалостно. Рассчитать эти миллиметры никакой математик не в силах.