Прощай, молодость!
Я недавно видел, как Прилепин представлял свою книгу «Ботинки, полные горячей водкой. Пацанские рассказы» (и еще одну — «Война», составленную им из чужих рассказов) на последней Московской книжной ярмарке. Народ валил валом. В основном, конечно, молодые люди. Красивые девчонки, черт возьми… И не только красивые журналисточки с японскими диктофонами, которых (красивых журналисточек) сейчас пруд пруди. Но и просто классные девчонки и парни, жаждавшие получить автограф от такого же классного молодого писателя, чем-то внешне похожего на артиста Гошу Куценко. Последнее сравнение, часто тиражируемое, наверняка уже обижает Прилепина. Но что поделать, если его (Прилепина) внешность сейчас эксплуатируется издателями по полной программе, и одним из номеров этой программы является сходство с популярным артистом и вообще красиво-брутальная внешность автора.
«Да, это успех!» — подумал я. И тут же, простите за невольный плеоназм, задумался над собственными мыслями.
То, что Прилепин в считанные годы стал известным и даже успешным писателем, меня нисколько не смущает. Меня это даже очень радует. Успешный писатель — это хорошо. Это значит, что его любят, читают и советуют читать другим. Это живое литературное электричество, без которого не загорается лампочка под названием «современная литература». Неизвестный солдат — звучит достойно. Неизвестный писатель — звучит жалко. Хуже только — неизвестный артист.
То, что Прилепин стал успешным писателем во многом, если не главным образом, благодаря «биографии» (Чечня, революционная деятельность) и очень «медийной» внешности, меня, кстати, тоже не смущает. Это, скорее, должно смущать его самого. Это его проблема. Но, повторяю, это проблема куда более легкая и решаемая, чем проблема неизвестности. Мне, как критику и читателю, желающему современной литературе всех и всяческих благ и процветания, строго говоря, наплевать, каким образом и зачем раскручивают хорошего молодого писателя. А Прилепин — хороший писатель. Лучше, мощнее, чем большинство его сверстников, не в обиду им будь сказано.
Но вот то, что Прилепин, с ростом своего успеха, тематически мельчает, уже гораздо более серьезно. И это уже смущает. Первая его книга — «Патологии» — тема Чечни. Вторая — «Санькя» — тема революции. «Грех» — просто сборник рассказов, с неловкой то ли издательской, то ли авторской лукавостью названный почему-то «романом в рассказах». «Ботинки…» — тоже просто сборник рассказов, но уже без всякой лукавости. И оба сборника несложно объединить в один без разбивки на циклы. Это не «Севастопольские рассказы» и не «Записки охотника». И — не «Темные аллеи». Разумеется, при известном желании (прежде всего авторском, а не читательском) можно доказать, что первый сборник рассказов объединяет то-то и то-то, а второй — это и это. Во втором случае я это даже докажу. Чуть попозже.
Но суть ведь не в «звуке», не в тональности и даже не в теме. Суть в ТЕМЕ. «Патологии» и «Санькя» — это ТЕМЫ. «Санькя» — это еще и герой, причем новый герой, какого мы в современной литературе не знали. Единственным же героем «Греха» и «Ботинок» является сам автор. Да, новый автор, какого мы еще не знали, вернее, от которого мы отвыкли. Не только красивый, брутальный, но еще и стилистически очень чувственный, пластичный, нежный без соплей и без плебейской хамоватости. Лично мне очень симпатичен этот автор, несомненный лидер своего прозаического поколения. Но само уравнение ГЕРОЙ = АВТОР мне кажется мелковатым для автора «Саньки».
Хотелось бы наоборот. Сначала «Ботинки», потом «Грех», потом «Патологии», потом «Санькя». Это было бы естественное и логическое писательское развитие, которое обещало бы новые открытия и в будущем.
Но это уже проблема не только Прилепина, а всех современных молодых прозаиков. Они начинают с «хита», а затем размазываются на просто книжки. Они прекрасно стартуют, но низко летят. Взлетают в Шереметьеве, а садятся во Внукове. Или наоборот. Но ни до Парижа, ни до Владивостока не долетают.
Прилепин заявил о себе очень мощно. Помимо пресловутой «биографии» у него есть исключительный литературный дар и очень-очень раннее мастерство. Столь мастеровито не начинал ни один из прозаиков его поколения, за исключением, может быть, Алексея Иванова с его «Золотом бунта» и «Сердцем Пармы». Прилепин умеет точно расставлять слова, жесты, интонации. Это и в последней его книге восхищает.
«Бабушка ела арбуз.
Это было чудесным лакомством августа.
Мы — большая, нежная семья — собирали картошку. Я до сих пор помню этот веселый звук — удар картофелин о дно ведра. Ведра были дырявые, негодные для похода на колодец, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение — донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.
Картофель ссыпался в мешки уже с тихим, гуркающим, сухим звуком. От мешков пахло пылью и сыростью. Они провели целый год в сарае, скомканные» (рассказ «Бабушка, осы, арбуз»).
Прилепина хочется цитировать. Даже когда он пишет о себе, любимом.
«Я жестокий. Черствый и ледяной. Я умею соврать, сделать больно, не чувствовать раскаяния. Я получаю по заслугам, получаю по каменному лицу; но там, где должен быть камень, уже глина, и она ломается, осыпается, оставляет голый костяной остов. Черствый, и ледяной, и мертвый» (рассказ «Жилка»).
Рассказ «Жилка» восхитил немецкого писателя Гюнтера Грасса. В Прилепине, при всей его видимой «русскости» и несколько педалируемой «нижегородскости», очень много европейского. Его литературная родина — это 20-е годы ХХ века, время «Серапионовых братьев», время Леонида Леонова, которого Прилепин, как известно, обожает и о котором пишет книгу в серию «ЖЗЛ». «Серапионы» (Каверин, Слонимский, Лунц, Зощенко и другие) были подчеркнуто «европоцентричны».
Так и в прозе Прилепина чувствуется европейская выучка, эдакая «парижская», газдановская нота. Если не ошибаюсь, Газданов и есть второй (или первый?) после Леонова любимый писатель Прилепина.
Большинство прозаиков его поколения стилистически расхлябаны. Это касается и Романа Сенчина, и Дениса Гуцко, и даже Сергея Шаргунова с его «телеграфным стилем». Это не значит, что они хуже. В чем-то они, пожалуй, даже глубже. Они «выписываются» с болью, но беда в том, что эта боль остается хлопьями на их стиле. Прилепин же работает как истинный «кларист». Очищает стиль до основания, избавляясь от всякой словесной шелухи.
«Высокое солнце припекало лоб; на улице еще было прохладно, а в троллейбусе по-летнему тепло и душно. Я не люблю солнечного света, если рядом нет большой, обильной холодной воды. Дома я стараюсь держать шторы закрытыми и жечь электрический свет» («Жилка»).
Рассказ «Ботинки, полные горячей водкой» — пожалуй, лучший в этой книге. Вообще, любопытно, что названия лучших рассказов и названия книг у Прилепина совпадают (в «Грехе» — то же самое). Это тоже признак «кларизма».
«Ботинки…» — рассказ о друзьях-писателях. Угадать, кто их прототипы, не сложно, но я раскрывать не буду, поскольку не раскрывает сам автор. Рассказ этот, безусловно, останется литературным памятником поколению Прилепина. Но лишь бы он не остался его (поколения) «лебединой песней». Рассказ умный, нежный, трогательный и… страшный. Орлята учатся летать и порой залетают до кабинетов Кремля, но гнездом их остается «грязный московский кабак, лакея засаленный фрак, гармошки заливистый вздор…» (Георгий Иванов), и в это гнездо они все-таки упрямо возвращаются.
Прилепин любит своих товарищей-писателей. Как бы он ни иронизировал над ними (над собой — еще больше), эта любовь пронизывает все пространство рассказа, делая его не просто рассказом, но своего рода признанием в любви. Это ценное качество — литературно-человеческая дружба, кстати, тоже характерная для 20-х годов ХХ века.
«Было у меня два друга, белоголовый и черноголовый. Первый старше на семь лет, второй на семь лет моложе.
Первый звонил мне ночами и говорил всегда одно и то же:
— Когда ты соберешься стреляться — набери меня, брат. У меня было такое, я тебе помогу. Думаешь, всегда будешь счастливым? Ты юн и зелен еще. Пройдет семь лет и вставишь черный ствол в рот. Прежде чем большим потным ледяным пальцем шевельнешь в последний раз, на спуск нажимая, вспомни, что я тебе говорил, и позвони.
— Обязательно, Дениса моя, как только вставлю ствол, сразу большим ледяным пальцем тебя наберу.
— И потным».
(Рассказ «Ботинки, полные горячей водкой»).
Самое лучшее в последней книге Прилепина (это и есть ее объединяющее начало) — вот эта нота «пацанской» дружбы. «Вечно молодым, вечно пьяным…», как поется в саундтреке одного фильма, который должен быть Прилепину близок. И он хорошо чувствует, что нота эта ненадежна, что рано или поздно она должна оборваться. «Было у меня два друга…»
Литература — это все-таки одиночество. И Прилепин будет отвечать за свой талант один. Без пацанских скидок.
Павел Басинский, Журнал "Москва" - октябрь 2008