Имитация справедливости
Переписка банкира Петра Авена и писателя Захара Прилепина, выплеснувшаяся на страницы «Огонька» из «Живого Журнала», интересна уже тем, что каждый из них берется держать ответ за целый общественный класс: первый—за богатых, виноватых, как водится на Руси, уже тем, что богаты; второй, как и положено русскому писателю,—за простой народ, лишенный реальной возможности устроить себе достойную жизнь
С простым народом я сталкиваюсь дважды в день—утром в полшестого и около восьми вечера. Собственно, я и сам—простой народ. В отдельных местах: в журнале «Огонек», в книжных издательствах—я русский писатель. Но кормит меня работа спецкора в деловой газете. Если мерить рублем—вполне пролетарская.
Общаться с банкирами приходится часто. Скажу сразу: такие откровенные, как Петр Авен, мне не попадались. Прямота, с которой господин Авен заявил: мне не в чем оправдываться перед лузерами, не желающими работать,—пусть они оправдываются передо мной,—на мой взгляд, достойна уважения. Потому что это искренне и рассчитано не на дурака—а для публичного высказывания представителя его класса это большая редкость. Как правило, мне, лишь только разговор со служителями мамоны сворачивает на социальные темы, приходится выслушивать рулады про доступность банковских продуктов, помогающих реализовывать мечты, про мудрость власти, субсидирующей и поддерживающей всех и вся.
Так вот, каждое утро и каждый вечер возле своего дома я сталкиваюсь с простым народом—и это разный, в зависимости от времени суток, народ. Утром я бегу на спортплощадку, а оттуда в гараж—и мне навстречу топают сосредоточенные, мрачноватые люди. Спешат на автобусные остановки—пораньше, чтобы успеть до пробок. По вечерам, по дороге из гаража, я не встречаю никого из этих людей: они еще изнывают в автобусах, ползущих по нескончаемым пробкам, которых после работы уже никак не избежать.
По вечерам близлежащие дворы полны людей вальяжных, чаще всего подпитых, громко и с удовольствием матерящихся. Одни из них слегка работают. Другие подрабатывают от случая к случаю, в том числе ночным гоп-стопом—здесь же, в этих самых дворах, экспроприируя кошельки и мобильники у припозднившихся граждан. Судя по тому, как в районе—ночи напролет—празднуются победы нашей футбольной сборной, они крайне патриотичны. Тем самым истерически-горластым патриотизмом, в который так щедро инвестирует нынешнее государство. Любви к конкретному кусочку страны—по месту прописки—этот патриотизм, видимо, не предусматривает. Организовать ТСЖ, которое пресекло бы разворовывание денег, собираемых с нас якобы на ремонт наших полуразвалившихся панелек, не удается второй год: на собрания никто не приходит.
И вот я думаю: если бы я был банкиром Авеном, должен я был бы что-нибудь—хоть в денежном смысле, хоть в моральном—этим людям? Вряд ли. И даже держать ответ за девяностые, когда по команде государства, выписавшего себе ваучерную индульгенцию, каждый, кто мог, брал в меру своих способностей,—вот именно перед ними—не стал бы.
Ленивый должен жить бедно. И за бедность свою должен быть ежечасно осуждаем обществом. Никакая социальная справедливость, если она подразумевает еще и процветание, без этого невозможна—и отнюдь не только для протестантских культур. Знаю не из книг, а по рассказам деда. «В нашей станице до революции было три бедных двора,—говорил он.—И во всех трех хозяева были пьяницы. Остальные пахали похлеще батраков». Семью деда и еще несколько самых зажиточных раскулачили. Станица быстро пришла в упадок. Батраки, о которых упоминал дед, всегда были пришлые—голытьба из Центральной России. Ключевое в этой истории то, что народное процветание в России чаще всего становилось возможным вдали от государства—в казачьих станицах, например, в старообрядческих общинах...
А что же буржуи—в них ли источник зла?
В девяносто каком-то банк, в котором я работал охранником, купил в областном городке заводик, производивший электроды для сварки. Охранники за дополнительную плату после смены в банке заступали на охрану завода: электроды разворовывались в неимоверных количествах—работяги выносили, милиционеры с КПП развозили скупщикам. Новый хозяин решил пресечь разворовывание частной собственности. Примерно через неделю ко мне подошла группа трудящихся: «Зарплату полгода не платят, детей нечем кормить, дай пронести». Фразу «нечем кормить ребенка» я легко мог примерить на себя: моему сыну в то время исполнился год, а за попущение воровству охранников обещали увольнять по статье. Я им отказал. Но совесть меня томила—и я отправился в цех потолковать по душам. «Если идет отгрузка—значит деньги на счете предприятия есть,—говорил я им.—Все сделки сегодня по предоплате. Почему бы вам не забастовать?—вещал я в лучших традициях революционного агитатора.—Завод остановится, буржуй не будет получать прибыль. Придется ему начать выплачивать вам зарплату». Они слушали молча. За те три месяца, что я дежурил на заводе, никакой забастовки там не случилось. Зарплату выдали один раз. В коллекторе с кипятком сварился, упав туда пьяным, один из тех, кто приходил ко мне с рассказом о голодных детях.
Несколько лет назад хозяин на этом заводе сменился. Недавно я общался с ним—уже как журналист. За обильным фуршетом новый собственник презентовал социальные программы, внедряемые на предприятии. В какой-то момент он захмелел и разоткровенничался: «В столовой цены чуть выше себестоимости. Но пока систему оплаты никак не наладим. Пытались за деньги, так рабочие вместо того, чтобы в столовую, в ларек бегут. А потом еще и после смены—догнаться. Жены их предложили талонную систему ввести. Пока закрыли столовку. У меня в трех цехах мастеров не хватает, а желающих учиться во всем коллективе не сыскать. Не загонять же их насильно!»
Есть, все же есть и у меня вынесенная из тех же девяностых обида на успешных, лощеных и богатых. Кажется, в тот самый год, когда я охранял одновременно банк и завод, а рацион моей семьи пять дней в неделю составляла пшенка с тыквой, телеведущий Андрей Разбаш в своей передаче, покусывая авторучку—была у него такая привычка,—говорил: «Мужику (так и говорил: мужику) с руками и головой не зарабатывать сегодня в России стыдно». Помню, как я орал в телевизор: «А мне не стыдно, слышишь?! Я пашу как вол, но мне нечего жрать! Не стыдно! Понял?!» Сегодня людей, находящихся в такой же ситуации, ничуть не меньше. Некоторые из них едут за лучшей долей в Москву. Но ведь Москва, как известно, не резиновая.
Где здесь правда? Из чего растет наша российская безнадега—из нашей лени, из их алчности, из высказываний медийных персонажей, давно заместивших писателей на должности инженеров человеческих душ?
В чем я безоговорочно согласен с Захаром: стране действительно не предложено внятных правил игры, следуя которым человек работающий может рассчитывать на нормальную, адекватную его труду жизнь—на собственную квартиру, на медицинское обслуживание без взяток и опасности стать жертвой врача-недоучки, на школьное образование для своих детей без «спонсорской помощи» на линолеум и пластиковые окна.
Выходов из русского тупика, как водится, ровно два. Один: сокрушив революционным кулаком неэффективную власть, вернуться к советской—уравнительной—системе социальной справедливости: гарантированный минимум благ (своя квартира входила в него далеко не во все годы советской эры). За все сверх нормы придется платить идеологический налог: разделять (делать вид) любые взгляды «конгениальных» начальников, брать под козырек доведенным до автоматизма жестом... Сокрушая одних государственников, русские революции, как правило, приводят к власти других. Или заканчиваются псевдолиберальным хаосом, как при Временном правительстве или Борисе Ельцине.
И все же я считаю, что только по чертежам либерализма—продуманного и последовательного, состоящего в строжайшем соблюдении закона при максимально возможных свободах—можно выстроить социальную модель, в которой труженик будет получать все, на что ему хватит сил и упрямства, а трутень будет знать свой шесток.
Сегодня мы твердой поступью движемся в противоположном направлении. Туда, где капиталисту многое прощается, если он свой—не лезет куда не следует и регулярно пиарит власть. Туда, где усилия государства направлены на ублажение самого пассивного: такой ведь не только работает мало, он еще и мало думает. Ему вместо жилья вполне сойдет былина о нацпроекте «Доступное жилье». При этом кредиты для застройщиков будут выдаваться под 15—16 процентов годовых, а жилье—дорожать на 30—40 процентов в год. Кто виноват? Жадные буржуины? Или чиновники, не способные наладить быстрое возведение коммунальной инфраструктуры, зато желающие получить свое—за выделение земли под застройку, за согласование проекта… В стране, в которой власть держится на молчаливом одобрении лентяя, возможно многое. Даже отказ от перехода к европейским стандартам качества бензина можно объяснять тем, что у нас слишком велик парк отечественных автомобилей. «Семерка»-то наша на хорошем бензине ехать не обучена!
Пожалуй, есть у меня претензии и к сословию Авена.
Та лживая жизнь взаймы, агонию которой мы наблюдаем с августа,—ее ведь породили банки с благословения государства. Вместо жизнеспособной экономики, побочным продуктом которой—как тепло, выделяемое трением шестеренок,—как раз и является социальная справедливость, гражданам предложили конвейер по штамповке легких кредитов. Иллюзия равенства: «Не можешь заработать? Не парься, возьми в кредит!» Потребкредитование по предъявлении паспорта не-важно-под-какой-процент. Иномарки, за которые расплачиваться лет десять да плюс к тому нести расходы по КАСКО, на котором страховщики заоблачными тарифами отбивают расходы по смертельно убыточному, зато дешевому, социально справедливому ОСАГО. Эксперимент с ипотекой—перепродажа западных денег российским заемщикам, 99 процентов которых по западным же меркам относятся к злосчастному sub-prime. Как только начнется сдувание ценового пузыря на рынках недвижимости, многим из них предстоит столкнуться с требованием банков о досрочном погашении кредитов...
Эпоха имитации социальной справедливости катится к своему закату. Я не верю, что спасение—в очередной революции. Но и от государства, зацикленного на укреплении вертикали, я никаких откровений не жду. Скорее всего со справедливостью—даже с ее имитационным вариантом—будет большая напряженка. Впрочем, есть еще стабфонды. На какое-то время хватит.
Денис ГУЦКО, писатель
«Огонек» - № 47, 19.11.2008