Гопота forever!
Захар Прилепин. Восьмерка. М.: Астрель, 20121.
Есть вещи, которые русский человек обязан любить взахлеб. Футбол. Рыбалка. Сто грамм с прицепом. Песни группы «Любэ». Шашлыки на пленэре. Проза Захара Прилепина. По поводу первых пяти пунктов разногласия худо-бедно допустимы. Но в последнем случае приемлемо лишь похвальное единомыслие. Не умеешь — научат, не хочешь — заставят. Ибо тут наше все помножено на национальную гордость великороссов. Не подумайте плохого про мою пятую графу, но прилепинскую прозу я не люблю. По той же самой причине, что и шашлыки на природе: за липкую неопрятность и неистребимое плебейство. Попробую изъяснить свою антипатию более детально, благо есть повод — сборник повестей «Восьмерка».
«Восьмерка»: этиология и патогенез
Первые книги Прилепина были написаны практически по Станиславскому: пацан в предложенных обстоятельствах. Обстоятельствами были: война («Патологии»), революция («Санькя»), быт («Ботинки…» и «Грех»). Затем наступил трехлетний творческий кризис: автор попросту не знал, чем еще занять уличного супермена. В «Черной обезьяне» З.П. предпринял отчаянную попытку вырваться из вдоль и поперек изъезженного спального района: герой-журналист исследовал социологию насилия. Однако автор с темой не совладал, и книжка превратилась в навязчивое нагромождение бессмысленных и беспощадных жестокостей a la Елизаров. Идею, и ту не удалось внятно сформулировать. В недоуменном ступоре пребывали все, вплоть до яростного доброжелателя Басинского: «Эта книга бьет по глазам и смущает отсутствием явного смысла». Словом, езда в незнаемое откровенно не задалась.
Из подобной ситуации есть два выхода. Первый: взять паузу, прислушаться к себе, поизучать жизнь за пределами подворотен. Второй: отныне и впредь играть на своем поле. З.П. пошел по пути наименьшего сопротивления: договоры с издателями и прочая такая штука… в общем, понимаете. Прилепинское интервью газете «Наша Версия на Неве» вышло под недвусмысленным заголовком: «С пацанством не прощаюсь!» Оно и понятно: кто в здравом уме и трезвой памяти раскланяется с кормильцами?
В «Восьмерке» ровно восемь повестей. Однако в названии мерещится некий высший, за пределами арифметики, смысл. Восьмерка — это и символ бесконечности, и лента Мебиуса: тягостно бесконечное движение по замкнутой траектории пацанства. Гопота forever!
Пацанство: портрет явления
Некогда Ортега-и-Гассет сформулировал категорический императив эпохи: восстание масс. Совсем недавно Лавровский уточнил: восстание мещан. Умное слово и вовремя сказано: все русские революции ХХ века были восстаниями среднего класса против аристократии — сначала дворянской, а потом номенклатурной. И всякий раз мятеж затевала верхушка среднего класса, а плодами мятежа пользовались мещанские низы. Примером тому сталинские кадровые ротации: экономисту Фрунзе наследовал луганский слесарь Ворошилов, а доктору философии Савельеву — недоучка Мехлис…
После революции 1991-го разыгрался тот же самый трагифарс. Где Сахаров, Афанасьев, Черниченко и прочие прорабы перестройки? — Иных уж нет, а те далече. На смену им явился Что-Понимашь и привел с собой Отрежем-Чтоб-Не-Выросло. За подробностями милости прошу к Пастухову: «Государство Владимира Путина — это государство диктатуры люмпен-пролетариата. Люмпены являются конечным бенефициаром политики Путина… Проще говоря, Россия сегодня — „босяцкое государство“, а Путин — „босяцкий царь“». В переводе на современный русский это значит: пацанская страна, где реально рулит самый реальный пацан. Сомневающихся прошу перечитать материалы дела Лотковой: девчонка подстрелила из травмата двух пьяных отморозков и получила за самооборону три года зоны и полумиллионную компенсацию вреда потерпевшим…
Впрочем, речь у нас не об этом. Определить суть пацанства пытались многие. Интеллектуальная Т. Казарина считает, что это запредельно маскулинный, табуированный в обыденной жизни тип поведения. М. Елизаров высказывается проще: советское и постсоветское жлобство. Думаю, ближе всех к истине стоит Д. Горелов, который определяет пацана как «питекантропа с примитивной потребностью самцовой доминанты: нагнуть, отнять и поиметь». И продолжает: «Перед этой Россией капитулировало самое сильное и жестокое в новейшей истории государство». Ой ли? Так уж и капитулировало? Сдается мне, тут все было по пословице: «Свой своему поневоле брат».
Господа, вам привет от Мережковского: «Мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин, Грядущий Хам. У этого Хама в России — три лица. Первое, настоящее, — над нами, лицо самодержавия, мертвый позитивизм казенщины… Второе лицо прошлое — рядом с нами, лицо православия, воздающего кесарю Божие… Третье лицо будущее — под нами, лицо хамства, идущего снизу, — хулиганства, босячества, черной сотни».
Все свершилось по писаньям, с одной лишь оговоркой: и нынешнее самодержавие, и нынешнее православие, и нынешняя народность — от босяцкого корня. И депутат Госдумы Абельцев, и хоругвеносец Симонович-Никшич, не говоря уж о безвестных колянах и толянах. Имя им — легион, и Прилепин — пророк их.
Пацаны против ботанов
Первая повесть «Восьмерки» начинается фразой «Пацан улыбался…». Ближе к концу пятилетний Витёк неожиданно именует себя по-взрослому: «Я Виктор. Это мое имя». Опустив ненужные детали, получим искомое: пацан — Виктор, сиречь победитель. Это и есть клаузула сборника.
Для понимания новой прилепинской книжки суть важны два опуса: «Восьмерка» и «Допрос». Вот о них и потолкуем, поскольку все остальные тексты суть бесплатное к ним приложение.
Сюжет «Восьмерки» легко укладывается в одну фразу: как омоновцы братков замесили. Еще в «Саньке» Прилепин ставил во главу угла инстинкт и моторику. В нынешней пацанской истории миром правит инстинкт лидерства (вспомним самцовую доминанту), а моторика заменяет все: мотивации, логику и психологию. Вот, к примеру, групповой портрет героев:
«Лыков… дрался всегда спокойно и сосредоточенно, с некоторым задумчивым интересом… Грех, напротив, дрался, как чистят картошку в мужской компании, — весело, с шуточками».
Само собой, в разборке ментов с братками УК РФ ни при чем: так, по ходу, размялись на досуге… Зато пацанскую честь не уронили. Собственно, «Восьмерка» и есть беллетризованный кодекс уличной этики. Правильный пацан обязан иметь погремуху: Грех, Шорох, Буц… Один из героев назван по фамилии — Лыков. Ну, так он реальная гнида и оказался (подробности в тексте). Правильный пацан обязан мочить все, что шевелится. Правильный пацан обязан иметь чувство юмора: от имени диджея поздравить братву с 8 Марта и включить «Голубую луну». Диджею, конечно, мало не показалось, — но так-то чё за пацан без приколюхи? А кроме того, правильный пацан… но, похоже, здесь дворовое бусидо и кончается. Впрочем, для полноты картины — еще одна цитата:
«Дома никогда так вкусно не поешь, как с товарищами полшестого утра в пропахшей берцами и мужскими тельниками раздевалке».
Главный герой «Допроса» потным тельником и погонялом похвастать не может, носит фамилию Новиков, — а это, сами понимаете, приговор. Продавец из книжного магазина не служил в армии и не сидел в тюрьме, — стало быть, Untermensch по определению. Новикова задерживают по подозрению в убийстве, и опер избивает его пластиковой бутылкой, чтоб не осталось синяков. Браслеты на задержанного принципиально не цепляет: мол, дай оборотку, если сможешь. Новиков не смог, и с этого момента жизнь у парня сломалась. Попробовал самоутвердиться в постели, но осрамился. Попытался восстановить самооценку в одиночном водном походе, но утопил лодку и снаряжение. Ни Богу свеча ни черту кочерга: инстинкты и моторика на нуле, — полный антипод реального пацана. Обвинительный вердикт Новикову выносит все тот же опер:
«Я знаю, кто ты такой… Ты мокрица. Я даже не знаю, зачем таких, как ты, плодят. Вы породу портите, нация от вас гниет».
Я вот думаю: а что, собственно, мог предпринять бедолага на том злополучном допросе? Зарядить мусору по репе, чтоб схлопотать верный пятерик по статье 318-й УК «Применение насилия в отношении представителя власти»? Впрочем, для автора это, по-видимому, отнюдь не важно. Не фиг чмыря жалеть. Он же типа ботан. На носу очки, а в душе осень. Мокрица, как и было сказано.
Лирическое отступление для господ критиков
Господа Курицын, Колобродов, Лисин, Данилкин и прочие восторженные рецензенты «Восьмерки»! Для особо понятливых объясняю по слогам: вас пуб-лич-но о-пу-сти-ли. А у вас на носу очки, и в душе стокгольмский синдром. Как ни прискорбно, прав был товарищ Ленин в своем определении интеллигенции…
Вкусные мастеровитости
«Восьмерка» — откровенный редакторский брак. Но нет худа без добра: прилепинские идиолекты достались читателю нецелованными, во всей своей девственной прелести. Теряюсь, право: с чего бы начать? — ведь материала здесь хватит на докторскую диссертацию «Клиника и симптоматика пацанского словесного вывиха». Да вот, навскидку:
«Новиков появился вследствие некоторых блудливых передвижений» («Допрос»).
«Зубы у него были большие… с какими-то излишними промежутками между» («Оглобля»).
«После телесных забав она всегда выказывает мне свое легкое отторженье» («Тень облака на другом берегу»).
Скверно живой классик в универе стилистику учил. С лексикологией у нашего героя ничуть не лучше: что ни страница, то смешение паронимов. Оттого с людьми и предметами в «Восьмерке» вечно происходит что-то непостижимое, как в кэрролловском Зазеркалье. Зубы у мальчика «стучатся» (по Ожегову — стуком подают знак, чтоб открыли). Мужики в баре пьют «горячечные» (по Ожегову — лихорадочные) напитки. Еще один мужик закуривает сигарету, но дымит отчего-то «цигаркой» (по Ефремовой — самокруткой). Барышня имеет «очевидный» (по Ефремовой — несомненный) рот. Все страньше и страньше, подумала Алиса, все чудесатей и чудесатей…
Литературные критики второго ряда обожают два ничего не значащих клише — «вкусный» и «мастеровитый». Дивные эти эпитеты обычно служат комплиментами псевдостилистическим потугам. Вкусно и мастеровито писал один из прилепинских учителей — дедушко Личутин: «заскорбевшая рубаха», «плакса царюет по земле» и проч. Точно так же работает и сам З.П.
А потому прилепинские перлы тоже отменно чудесаты. Думаю, никто, включая самого автора, не в состоянии объяснить, что такое «алмазный перехруст» или «гитарный передрызг». Или того краше: «раскоряженные дерева». Раскоряченные — знаю, раскряжеванные — тоже знаю. Но раскоряженные?.. Чтоб такое измыслить, горячительных напитков мало, — и впрямь нужны горячечные.
Надо ли говорить, что рецензенты при виде вкусно раскоряженных мастеровитостей привычно впадают в истерический восторг? «За-хар При-ле-пин… вла-де-ет сло-вом в со-вер-шен-ст-ве, са-мой пло-тью сло-ва», — умильно тает Н. Рубинская. «Им хочется только любоваться, только хвалить: хорош, до чего хорош!» — сладко млеет М. Кучерская. «Как славно вбивает Прилепин в текст гвозди эффектных фраз», — вторит критикессам В. Курицын. И тут же приводит пример эффектной фразы: «Дятел стучит так настойчиво, будто хочет разбудить покойника, спрятавшегося в дереве» («Лес»). Этот стон у вас песней зовется? Тогда давайте разложим высказывание на составляющие. Покойник способен уснуть? — Да он и так спит вечным сном. Зачем усопший спрятался в дереве? — Видать, гроб неудобный сколотили. И на кой-ляд пернатому понадобилось будить мертвеца? — Не иначе, тому на работу пора. Хочется, по примеру дятла, постучать по литературно-критической голове, чтобы разбудить остатки здравого смысла. Да боюсь, не получится: явная кома.
Подождем, братие?..
Когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, а пацана Прилепина по кочкам понесет? Мог бы и не спрашивать, поскольку ответ известен: не дождетесь.
«В каждом веке — свое средневековье», — писал Станислав Ежи Лец. В эту пору, воля ваша, не до Катулла с Проперцием. Вершина медиевальной словесности — диалоги Алкуина с Пипином: «Я видел женщину с железной головой и деревянным телом». — «Знаю, учитель, это стрела».
На дворе — русское средневековье XXI века: гопота царюет по земле. Наивно было ждать Бунина или Набокова number two. Судить о современной отечественной литературе можно по премиальному процессу: Козлов с лексиконом из пяти матерных слов претендует на «Нацбест», а Прилепин с апологией пацанства его получает — причем дважды. Уж простите за непопулярного Маркса, но бытие определяет сознание…
Предки наши в аналогичной ситуации скорбно крестили лоб: подождем, братие, пока Господь переменит Орду. Вот и мы подождем — за неимением других вариантов. Жаль только, жить в эту пору прекрасную не доведется ни мне, ни тебе…