О ПРАЗДНИКЕ ЗАЧИСТОК

Сборник публицистики Захара Прилепина - не только авторский отчет за нулевые, но и кладезь ценной информации: о политике, литературе и о самом Прилепине.

Вы вот знаете, например, что роман про Мастера и Маргариту - "антихристианская книга, столь любезная всякому нищему духом человеку"? А Прилепин знает. Для него писатель номер один - Александр Проханов, который "кормится от неведомых энергий и творит все больше и даже все лучше".

Если Проханов - "человек добрый, воспитанный в лоне русской пресыщенной гуманистическим пафосом классики", то от Татьяны Толстой доброты ждать бесполезно: читая ее публицистику, Прилепин не встретил "ни одного нормального русского лица".

"Я знал рецидивистов, оперов, шоферов, грузчиков, профессоров, политиков, бизнесменов, миллионеров, нищих, - перечисляет автор. - Я работал в милиции, в рекламной службе, в магазине, в газете, на кладбище…" А у Толстой - наверняка ни одного знакомого опера или рецидивиста. И на кладбище, и в органах она уж точно не служила. Эта "барыня, ни дня не занимавшаяся крестьянской работой", ничего не знает о деревне. И, конечно, ни самой Татьяне Никитичне, ни ее детям "не приходилось голыми пятками топтать ледяной наст" (признавайся, Артемий Лебедев, не приходилось, а? То-то же!)

"Пусть идут к черту все, кто говорит, что нет крови и нет почвы", - чеканит Прилепин. Он вовремя напомнит читателю про маму Сервантеса ("из семьи крещеных евреев") и о "еврейской крови Юлиана Семеновича Ляндреса (Ляндрес - настоящая фамилия Семенова)". А почему, вы думали, у Штирлица любимые поэты - Пастернак и Гейне? Радетелю "почвы" не по душе "заселенная нерусскими Москва" ("Азербайджан уже переехал в Москву, Армения переехала"), а вот российские военные на Кавказе "несли в лицах хорошую, не показную деловитость и совершенно немыслимую здесь, простите меня, чистоту". И, кстати, "каждая зачистка была не просто зачистка - а почти праздник".

Прилепин опечален, что "слово "русский" было ругательным полтора десятилетия" (когда рассудок миллионов людей "месили и кромсали либеральным миксером") и рад, что мы наконец приобрели иммунитет от "антирусских зараз". Девяностые годы "были самые злые и подлые времена новой истории России", зато годы нулевые - "время отдохновения".

Писатель признается, что в девяностые ему хотелось "физически уничтожить" нескольких либеральных политиков, в прямом эфире оторвать голову Николаю Сванидзе и как минимум поколотить авторов "Огонька". "Либерализм ненавижу по сей день, как чуму, - чистосердечно признается автор. - Ненавижу демократию, как чуму".

В фамилии "Ельцин" Прилепину слышен звон бубенчика, "повисшего над головой тупого, наглого и дурного мерина, завезшего свою телегу в лес, в непролазные дебри". Зато фамилия "Сурков" не вызывает дурных ассоциаций, да и сам Владислав Юрьевич для автора трагический типаж, утонченный декадент, от которого "исходит ощущение физической силы". А шефу этой тонкой штучки и вовсе выдан крупный аванс: "Надеюсь, что человек, которому выпало руководить страной в не самые легкие годы, еще проявит себя как добрый и милосердный правитель..."

За последнее пророчество Прилепину отдельное спасибо после 4 марта и двенадцатитысячный стартовый тираж книги уже сейчас.

Кстати! Чтобы небольшая книжка выглядела толстой книгой, существует много уловок. Автор "Пересвета", например, едва ли не каждое свое предложение превращает в абзац. При таком подходе и писательские слова выглядят увесисто, и книга дорастает до коммерческого объема. Отпускная цена выше, выше и гонорар.

В пору, когда писатель Захар Прилепин еще не был ни Захаром, ни Прилепиным, ни писателем, он мучился от безденежья: месяцами питался жареной капустой, грыз худую куриную ногу в Новый год, а для того чтобы пригласить жену в дешевенькое кафе, деньги копил три долгих года.

Теперь, когда писатель Прилепин знаменит, обласкан прессою, увенчан званиями и обсыпан премиями, на смену тощим временам приползли тучные. Однако деньги все равно непрерывно ему нужны - почти как Достоевскому. Тому самому, который однажды объявил, будто красота спасет мир.

Старик погорячился. Сегодня впору спасать его самого.

"Появись сейчас Достоевский, он немедленно стал бы предметом насмешек Шендеровича или Арбитмана", - встревоженно объявил Прилепин осенью минувшего года. Желчный Виктор Анатольевич, однако, тотчас же заподозрил, что беспокоится Захар не столько о предмете Федоре Михайловиче, столько о себе, любимом. Авансом, так сказать. "Да, мы с Арбитманом такие, - ответил Шендерович будущему классику в "Ежедневном журнале". - Сидим в засаде, ждем Достоевского. А выносит из-за угла кого ни попадя".

Без обид, Захарушка. Сам напросился.

Роман Арбитман, "Профиль" - №3(751) от 30.01.2012