От Невы к «Реке по имени Истина»
Уважаемая редакция!
Направляю свой взгляд на публикацию Н.Рубинской о творчестве Прилепина.
Одновременно хочу обратить ваше внимание на то, что «ЛР» практически перестала поступать в киоски в Петербурге. Она и раньше-то поступала не во все киоски «Первой полосы», а сейчас просто отвечают: мы её не получаем. Какие-то проблемы? Была информация в газете, что в Москве вопросы распространения решены положительно. Я пыталась выписывать газету — ещё хуже. Доставляют через неделю, а то и дней десять после выхода в свет.
В Воронеже (мне сообщает С. В. Кучин) также невозможно купить «ЛР».
Статья Натальи Рубинской из Челябинска («ЛР», № 09, 02.03.2012) поселила в моей душе, — честно признаюсь, — не только зависть, но и гордость за состояние нашей культуры. Автору удалось в Челябинске вступить «…в прозу Прилепина как на тропу неведомого ландшафта, или как в набежавшую волну», и встрепенуться после нежной дремоты около гениев «Серебряного века» в «роскошной чаще экзистенции» прилепинского рассказа «Лес». Что сказать? Повезло!
А нам, жителям «великого города с областной судьбой», некогда позиционировавшего себя культурной столицей России, похвастаться нечем. Я уж не говорю о том, что не имеем мы возможности держать в руках еженедельник «Литературная Россия» — перестал он поступать в сеть киосков «Первая полоса», даже в те, куда распространители ещё в прошлом году забрасывали один-три экземпляра. Не лучше дела обстоят и с произведениями «эвристического реалиста» Захара Прилепина. Ни в одну библиотеку Петербурга не поступила «Чёрная обезьяна». А в ответ на мой вопрос о рассказе «Лес» в РНБ (знаменитой, всемирно известной Публичной библиотеке) библиотекарь с радостным изумлением произнесла: «Наконец-то, хоть кто-то заинтересовался Прилепиным». Правда, прочитать этот рассказ в «Десятке» мне не удалось: вроде бы книга поступила в библиотеку, но до сих пор не обработана и не выдаётся «по техническим причинам». Три его книги — «Санькя», «Я пришёл из России» и даже дважды «нацбестированный» «Грех» — были девственно чисты.
Но вернёмся к восторгам Н.Рубинской по поводу стиля писателя, который чуть ли не сравнялся с плеядой писателей от Горького, Толстого, Достоевского, Э.Лимонова и БУНИНА (sic!) и Пруста! Ну, что касается Эдуарда Лимонова, то, как говорится, два сапога, простите, нацбола — пара. Но сравнение с Буниным! Это круто: »…в саду — костёр, и крепко тянет душистым дымом вишнёвых сучьев. В темноте, в глубине сада — сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окружённое мраком, и чьи-то чёрные, точно вырезанные из чёрного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет чёрная рука в несколько аршин, то чётко нарисуются две ноги — два чёрных столба. И вдруг всё это скользнёт с яблони — и тень упадёт по всей аллее, от шалаша до самой калитки…» («Антоновские яблоки»).
Бунин? Устарел! У него даже прилепинские «дерева» названы банальными деревьями. Где уж ему дойти до такого стиля и образности «эвристического реалиста»: «Вдруг сделался ветер…» или: «Холод клокотал уже в груди, понемногу заливая лёгкие и сердце, доставал до подбородка и изредка потряхивал меня за детские челюсти. Тогда зубы с бешеной скоростью начинали стучаться о зубы…».
Оригинально, своеобразно — холод исходит изнутри мальчика и лишь потом потряхивает его за детские челюсти. Прилагательное «детские» не оставляет читателю сомнений, — челюсти не были челюстями акулы из фильма «Челюсти» или челюстями взрослого дяди. Они были детскими! Да ещё зубы стучалиСЬ о зубы с бешеной (!!!) скоростью. Впечатляет!
Правда, в «романе в рассказах» «Грех» Прилепин в издёвке над русским языком под флагом новояза идёт дальше: «Ты что такой похнюпый?» (курсив мой. — Т.Л.). До таких шедевров словотворчества, как мне кажется, не доходил ни один из перечисленных Н.Рубинской писателей. Даже за Пруста могу поручиться, — не доходил!
Но ведь лейтмотивом рассказа «Лес», по словам рецензента (не рискую назвать автора критиком), звучит «отцовство-детство», да ещё и отца-бога (или, наоборот, бога-отца?). В своих эссе, в отличие от, так сказать, «художественной» прозы, Захар Прилепин не столь божественен: «В моей двухкомнатной квартире обитает куча забубённых детей и прочих радостных родственников. Сейчас они стоят у меня за спиной и смотрят в экран» («Я пришёл из России». СПб.–М.: «Лимбус-пресс», 2009). Такая вот судьба писателей, только в своих произведениях они могут представить себя в роли бога-отца. Вот и Василий Шукшин «…писал лучшее своё сочинение „Я пришёл дать вам волю“ в ванной, на коленке, пока пошлая его баба Лидия Федосеева баюкала юных красавиц-дочек и спала потом сама, так и не дождавшаяся мужа в постель, полная телесных сил и молочной красоты» (там же).
Не повезло Лидии Федосеевой–Шукшиной с её «молочной» красотой, в отличие, например, от Даши, героини выдержавшего десять переизданий (!) романа «Патологии»: «Господи, какая у меня девочка, сучка, лапа…». Или: «Липкая компания пирожных безобразно заполнялИ (так в тексте. — Т.Л.) купленный здесь же в булочной пакет, измазывая легкомысленным кремом суровую спину одинокой ржаной буханки».
Н.Рубинская утверждает, что писатель Захар Прилепин «владеет словом в совершенстве, самой плотью слова». Ну, что касается слова, — не знаю, а вот плотью-таки владеет: «В углу дома лежит обгоревший труп. Совершенно голый. Открытый рот. Губ нет, закинутая голова, разломанный надвое кадык. Горелый, чёрный, задранный вверх, будто возбуждённый член» («Патологии»). Не останавливаясь на достигнутом, — всё-таки используется не надпись на заборах, а, так сказать, синоним в эпоху толерантности, — Прилепин продолжает демонстрировать умение находить плоть слова: «На построении мы слышали, что весь младший начальственный состав — размандяи, старший начальствующий состав — размандяи». Выверенно точная, блистательная характеристика военного командования периода второй чеченской войны? Или вступление «в лоно гипнотической (sic!) экспозиции чьей-то сильной музыки — скажем, скрипичных сонат Бетховена». Не могу согласиться с Н.Рубинской в таком восприятии тандема Прилепин–Бетховен. Скорее Вагнер, да и экзальтированно восторженный тон «критической» статьи Н.Рубинской вызывает у меня ассоциации с вагнеритками Обри Бердслея.
Что же так «блазнит» автора статьи в «рассказе-метаметафоре», где «каждая фраза, как от царя Соломона». Это бог-отец. О боге-святом духе, слава богу, в статье речи нет. Но есть ведь ещё сын. Бог ли он? Нет, ему отведена роль человека, продолжателя традиций.
Здесь нужно признать, что Захар Прилепин весьма последователен, он в поиске, причём не обременён всякими там идеологическими догмами. Главное — позиция отца.
«Если бы Василий Шульгин был моим дядей или, скажем, другом моего отца, я непременно вошёл бы и в „Русский национальный союз“, а потом и в „Азбуку“. („Азбука“ боролась на двух фронтах: и с русским большевизмом, и с украинским национализмом. – Т.Л.) „Нет, я был бы с Плехановым. Если бы он был моим дядей или, скажем, отцом“ („Вы правы, вы правы…“ в сб. „Я пришёл из России“, 241). Но его отец, по словам Захара Прилепина — „провинциальный художник и поэт“, кстати, остроумно назвавший туалет в однокомнатной квартире „политическим убежищем“, где он мог в одиночестве обдумывать свои произведения (там же). А кто же тогда в его жизни отец-бог? Духовный лидер Эдуард Лимонов? Или…
«В СМИ упоминалось, что родственником Прилепину приходится первый заместитель руководителя администрации президента России Владислав Сурков. Кроме того, сообщалось, что Сурков и Прилепин выросли в одном и том же городе. Сам же писатель уточнял, что они с Сурковым „не кровные родственники, и давно уже вообще не родня“ — сестра Прилепина в прошлом была замужем за двоюродным братом Суркова» (www.unblocked.org).
«Сурков является определяющей фигурой российского политического пиара», — так отзовётся о нём родственник — Евгений Николаевич Прилепин — в упомянутом сборнике эссе. Только ли политического пиара, — сразу возник у меня вопрос. И не он ли тот самый отец-бог для Захара Прилепина?
Тогда всё встаёт на свои места: и двойной Нацбест за роман «Грех» (который и романом-то не является, с моей точки зрения, см. «Другое мнение», «Аврора», 2011, № 5), и хор славословий в адрес писателя, обошедшего на Супернацбесте В.Пелевина и Д. Быкова, и упоминание «всуе» практически в каждом номере «ЛР» имени Захара Прилепина, и кантата-мадригал «Захар в лесу» Натальи Рубинской и…
И в заключение несколько слов о творческом методе писателя. В сборнике его эссе «Я пришёл…» есть мемуар «Камуфлированные будни эпохи перемен». Кратко излагаются этапы большого жизненного пути автора. И вывод: «Та, бывшая моя страна, мне не нравилась: в ней была сломана система координат, извращены почти все понятия о чести и справедливости; присутствовало, правда, некое подобие свободы. В нынешней моей стране система координат есть, в наличии всевозможные вертикали, но иногда кажется, что лучше бы этой системы не было». Чётко, публицистично и при этом «толерантно». Эти воспоминания перегнивают, обрастают навозом и превращаются в сборник рассказов и постмодернистских стихов, — якобы роман — «Грех». И появляются герои — греха: пьяница в рассказе «Колёса», который пил «…уже четвёртый месяц и делал это ежедневно», циничный могильщик с такими же друзьями, у которых норма была по три пол-литра на человека? В этой книге «…Есть бесценные витамины (…), — написал Д. Быков в предисловии, — энергия, храбрость, радость и нежность». Ну, что касается витаминов, то вряд ли с этим можно согласиться. Уж не витаминизирует ли читателя вышибала из рассказа «Шесть сигарет и так далее». Кто же здесь положительный герой: он сам, его напарник, стриптизёрша, братва, вся эта бездуховная постперестроечная тусовка? Нет, не они. А вот жестокость — это настоящая героиня рассказа! Что же касается нежности, то, конечно, любовь героя к маленьким сыновьям (рассказ «Ничего не будет»), — это человеческое чувство. Но рассказ слащав, это просто смакование слащавости: мы с любимой, моя любимая, моя веточка, и «стареющий герой» (ему нет и тридцати) смеётся очень часто и ещё чаще улыбается «посередь улицы». Впрочем, такая же «лирика» и в «Патологии», где герои «быстро спьянились».
«Грех» Прилепина — это реалистическая проза, преимущественно в стиле «нон-фикшн», что вижу, то и пишу, ничего не выдумываю. Впрочем, грех ему уже отпущен — и неоднократно — за сборник рассказов прегрешений во всех ипостасях: и в смачном описании «чернухи», и в ненормативной лексике, и в издёвке над русским языком под флагом новояза, и в слащавой сентиментальности, и за отсутствие положительного героя во всех его рассказах и патологиях.
С берегов Невы, по которым проходили великие русские писатели, не разглядеть истины в реке Истья, только его величество ПИАР возвышается плавучим тростниковым островком, который рано или поздно размоют «смешливые» воды Истьи, вернее Истины. И зазвучат тогда не скрипичные сонаты Бетховена, а реквием. И, может быть, его напишет Наталья Рубинская, композитор и поэт из Челябинска.