Раздавить очкариков и подвигать ушами

Захар Прилепин — первый из современных авторов, подвергнувший пересмотру традиционный вопрос о роли писателя. По Прилепину, писатель — не литературный работник, не пророк, не духовный авторитет, а тот, кто выстраивает свою литературную биографию так, что за этим процессом становится интересно следить. В противном случае писатель — просто поставщик отличных текстов.

Набирая известность, Прилепин сменил несколько писательских масок: бывший омоновец, бывший нацболовец, исследователь жизни и творчества Леонида Леонова, журналист и критик. Когда он столько сил вложил в биографию советского писателя Леонова, было не очень понятно, зачем он это делает, ведь изменчивого читательского внимания не хватает и классикам первого ряда.

Но Леонов с его раздвоенностью был нужен не столько читателю, сколько самому Прилепину. Его личная неоднозначность выражалась не только в совмещении в одном человеке омоновца и литературного критика, но и в том, что его книги стали превозносить совершенно разные читатели.

Для молодежной аудитории он стал воплощением революционности, писатели почвеннического направления похвалили его за следование традициям деревенской литературы: Игорь Золотусский определил его писательскую манеру как «крепкое мужское перо». А читательницы увидели в его рассказах «что-то бунинское» и мгновенно очаровались. Сам Прилепин неоднократно удивлялся, что его почти не ругают критики. Это действительно было подозрительно.

Всю свою тревогу и напряженность он сконцентрировал в предыдущей книге, тяжелом, мрачном, остросоциальном романе «Черная обезьяна». Там как раз метался по обезумевшей от жары Москве неприкаянный и слишком много думающий и чувствующий интеллигент. В новом сборнике «Восьмерка» Прилепин неожиданно вернулся к одной из своих прошлых масок. Герои заглавной повести — молодые омоновцы конца 1990-х, как характеризует их автор, «люди государевы, слоняющиеся без большой заботы опричники — омонцы, нижеброды в камуфляжной форме».

Повесть начинается с драки, заканчивается убийством: «В одну секунду они сцепились и, с тяжелым стуком мясных оледеневших туш, перекинулись через невысокий заборчик вдоль тротуара».

Героя и его коллег, один из которых назван по имени прилепинского сборника рассказов «Грех», связывает настоящая мужская дружба. На разборках с местными криминальными элементами они выглядят достойно и эстетично. Избивают, дерутся, карают — словно танцуют.

За выдающуюся артистичную брутальность эту прозу можно сравнить со знаменитыми французскими «Вальсирующими». Благо фирменного прилепинского эротизма в «Восьмерке» достаточно, а еще больше его в рассказах «Тень облака на другом берегу», «Вонт вайн», где вечный поиск спасения телесной любовью все же может быть засчитан за мало-мальский драматизм.

Есть еще рассказ «Допрос» — о садистской расправе над невинными завсегдатаями книжных магазинов. Пожалуй, лучший рассказ сборника, в нем еще чуть-чуть теплится сопереживание, желание тайно подсказать «жертве» делать все так, как гонители. Помнится, еще Высоцкий пытался объяснить: «Чистая правда со временем восторжествует, если проделает то же, что явная ложь».

Даже определенное сходство «Восьмерки» с сюжетом фильма «Бумер» не кажется криминальным. Пока отсчитываешь ритм во фразах вроде «Три вялых полутрупа лежали по углам…», даже не замечаешь, в чем же, собственно, конфликт повести «Восьмерка».

Писательские разъяснения о противостоянии «братков и силовиков» и трагическом осмыслении разницы между «полутрупами» и просто трупами как-то не убеждают. «Восьмерка» — это сытый гимн брутальности.

Если автор и сочувствует своим героям, то разве в том, что они уже раздавили всех окрестных «очкариков». И теперь все, что может им предложить писатель, это поупражняться в чем-нибудь полезном, например, подвигать ушами.

Лиза Новикова, "Известия" - 21 февраля 2012