Читатели о романе «Обитель». Часть 5
Здорово и неожиданно ощутить в современном российском романе мощь и основательность, присущую лучшим образцам отечественной классической литературы. Соловки 20-х годов прошлого века. Монастырь, превращенный в тюрьму — своего рода модель всего советского государства. Прочитал роман с удовольствием, несмотря на весьма мрачную тему и содержание, от которого во время прочтения становилось серо и зябко на душе.
Сразу скажу — роман хорош. Читать надо, хотя и не просто он мне «дался». Но он не «открыл» для меня ничего нового в человеке, как биологическом виде. И лишь подтвердил в очередной раз, что человек — животное не самое приятное, даже в отношении представителей своего вида. И не важно, какой национальности человек. Самый сильный человеческий видовой инстинкт — инстинкт самосохранения, который в предлагаемых романом обстоятельствах становится доминирующим. И все прочие качества человека разумного отступают на задний план. Ни один из героев романа не вызывает сочувствия, понимание — да, я понимаю этих людей (неизвестно, как сама бы вела себя в таких обстоятельствах), но принять не могу. Лишь владычка вызывает уважение. И, как ни странно и не противоречиво (сама не могу это объяснить), роман лишь добавил любви к моей Родине, переносящей такое количество испытаний и таких испытаний, которые отдельный человек не может порой вынести, а народ переносит. А вообще о впечатлении от романа я могу сказать последней его фразой:
«Человек темен и страшен, но мир человечен и тёпел».
Это, конечно, удивительная книга.
Не нравоучительная какая-то.
При том, что все-таки классика.
На Соловках я была, Секирку видела, своими ногами спускалась по монашьей лестнице для отмаливания грехов и поднималась на Голгофу. Прошла на лодке по Малому и Большому кругу озер и каналов — что такое таскать баланы, приблизительно представляю.
О житие — бытие лагерников наслушалась вдосталь. Местные фильмы смотрела, современные и тогдашние.
В книге это есть. В ней много чего есть. Ничто не противоречит впечатлениям о Соловках.
Важными оказались два момента.
1. Легкость, с которой с человека соскакивает человеческое. Уникальное наблюдение. Изображено пошагово: начинается с кончиков пальцев, а заканчивается подштаниками с мертвеца и сапогами, измазанными кровью тобой расстрелянных. Поневоле вспоминаешь пословицу, которую так часто повторяла Ханаева, игравший учительницу в далеком фильме «Розыгрыш»: «Коготок увяз — всей птичке пропасть». Не слишком это было важно тогда, а сейчас стало чуть ли не главным.
2. Авторский стиль. Волшебный совершенно. Обилие описаний, точных деталей, виртуозных, абсолютно оригинальных, сравнений завораживает. Ничто не чересчур. Нигде не пересечена грань, за которой начинается тоска и пошлость.
Ровное, ритмичное повествование, точно выверенные границы сцен, эпизодов. Не приедается, не наскучивает, не утомляет.
Без этого, пожалуй, не смогла бы дочитать — все-таки тяжелая книга.
Вот совершенно восхитительный эпизод. На мой взгляд, самый красивый. Останется здесь.
Лес, стоявший рядом и полный поющих птиц, ликовал.
Там будто бы работала огромная фабрика. Кто-то отчётливо шил на швейной машинке. Кто-то ударял серебряными спицами — спицей о спицу, спицей о спицу. Кто-то мыл хрустальные чашки в тазу. Кто-то вкручивал скрипучий болт. Кто-то раскачивал остановившиеся ходики. Кто-то токал катушками ниток друг о друга. Кто-то набрасывал звонкие кольца на деревянный перст. Кто-то тянул воду из колодца, наматывая цепь. Кто-то щёлкал ножницами, примеряясь к бумажному листу. Кто-то стругал, кто-то катал орехи в ладонях, кто-то пробовал золотую монету на медный зуб, кто-то цокал подковой, кто-то подгонял остальных, рассекая воздух плёткой, кто-то цыкал на ленивых, кто-то, наконец, свиристел — весь лес словно бы подпевал Артёму и всей его восторженной крови.
«Откуда здесь столько птиц? — смутно, будто из последних сил подумал Артём. — Соловецкие леса такие тихие всегда, как вымершие… А сейчас что?»
Едва дойдя до угла, Артём уже заладил себя тешить: комары вились возле голой, снующей туда и сюда руки и никак не могли сесть на неё — это было смешно, но не настолько смешно, чтоб засмеяться: потому что внутри живота безбольно и тихо лопались одна за другой нити, свободы и пространства там становилось всё больше — и на этой свободе стремительно распускался огромный цветок, липкий, солнечный, полный мёда.
И птицы ещё эти сумасшедшие…
Представил себе женщину, белую в тех местах, где у неё белое, тёмную — где тёмное, дышащую открытым ртом, не знающую, как бы ей ещё извернуться, чтоб раскрыться ещё больше.
…В последние мгновения Артём не сдержался и задавил трёх комаров, сосущих его кровь, резко прижавшись щекой к своему плечу, одновременно чувствуя, как будто звёзды ссыпаются в его двигавшуюся руку…
Через всё тело прошла кипящая мягкая волна: от мозга до пяток — и ушла куда-то в землю, в самое её ядро.
«Так зарождался мир! — вдруг понял, словно выкрикнул криком внутри себя эту мысль Артём. — Так! Зарождался! Мир!»
…Его выплеснуло всего! — как-то неестественно долго расплёскивало — вот так, вот так, да, вот так… да кончится это когда-нибудь! — было уже не сладко и не томительно, а чуть-чуть больно, и тошно, и зябко, и едва раскрывшийся цветок уже закрывался, остывал, прятался — зато комарья стало в семь раз больше, и Эйхманис смеялся не переставая — и в доме, где ночевал Артём, кто-то заворочался: оказывается, это было очень рядом и очень слышно.
Артём присел, у него закружилась голова, он ощутил ладонью землю, а на земле — густое и влажное, словно здесь кто-то отхаркивался.
Резко поднялся, вытер руку о штанину.
Никакого мира не зародилось — в свете соловецкой ночи виднелись белые капли на траве. Растёр их ногой.
Начиная читать, подумала — а выдержу ли я 700 страниц про зону? Не заскучаю?
Зря сомневалась. Книга читается влет. Мощная, живая. Вечная.
Истина — то, что помнится.
«Обитель» — большой и очень серьёзный роман. Возможно, даже не на одно прочтение. Когда сначала надо прочувствовать, а потом осторожно снять верхнее эмоциональное покрывало и посмотреть, что под ним спрятано. И главное — с какой целью. Хотя о последнем, честно, думать не хочется, хотя и думается постоянно. Как она писалась, эта книга? с кем обсуждалась в процессе? насколько она правдива? Это если смотреть с одной стороны.
А с другой — другие вопросы. Кто настоящий герой романа, например. Или: что не так с Артёмом Горяиновым? мог ли он вообще быть тогда, Артём, если от и до списан с самого обычного парня дня сегодняшнего? и как тогда сам Захар к этим, сегодняшним, относится?
Между тем сама «Обитель» поднимает вопросы иного порядка. Почти по Достоевскому. О душе человеческой, о битве за неё, о слабостях её и возможностях. О том, насколько все мы мясо и где заканчиваемся как люди. Сколько можем вынести до того, как всё в наших лицах станет мелким, стёртым, а сами мы превратимся в червей, разрубленных лопатой, так что наше прошлое начнёт жить само по себе и навсегда отделит нас настоящих от тех, кем мы были когда-то (здесь неточная цитата). И есть ли среди нас те, кто всё-таки может выстоять, сохранить себя и вернуться — пусть потом хоть «чёртом бешеным» называют.
«Обитель» рассказывает о Соловках 20-х годов, о первом советском лагере особого назначения, об истоках ГУЛАГа. Рассказывает просто, без надрыва, по возможности смягчая острые углы, — на разные голоса. Бывшие белогвардейцы, нэпманы, учёные, священники, актёры, поэты, музыканты, чекисты, крестьяне, блатные — в «Обители» говорят все. О себе говорят, о России, о жизни вне и внутри лагеря. Не роман идей, конечно, но с претензией на оный. И слышим мы их благодаря рассказчику. Его ушами, если уж на то пошло. Поэтому, пусть и не сразу, но всё равно задаёмся вопросом: а можно ли ему доверять? можно ли верить на слово?
Поначалу кажется — да. Артём Горяинов с первых страниц вызывает симпатию. К нему быстро привыкаешь, он создаёт впечатление положительного героя: образованный, тонко чувствующий, вступается за заключённого, избиваемого десятником, даёт в морду обнаглевшему блатному, в лазарете делится едой с соседом по палате… Но чем дальше уходит повествование, тем больше отдаляется и Артём. Шаг за шагом, рота за ротой — и вот он не герой уже, а просто человек, изо всех сил пытающийся выжить. В этом умении Артёму не откажешь, это он лучше всего умеет — приспособиться, выкрутиться, спастись любой ценой, завести дружбу с кем надо, из строя выйти в нужный момент. Водку пить с начальником лагеря, смотреть на него широко раскрытыми глазами, верить ему как самому себе и гордиться своим к нему приближением — может. С чекисткой спать — тоже, тем более когда у неё власть, когда она способна перевести в тёплое место, где и хлеб есть, и баня по субботам. Окровавленные сапоги чекистам мыть, трупы закапывать — и это тоже при необходимости. Он даже на Секирке, со смертниками, умудряется выжить. Везунчик, одним словом. Везунчик, за которого переживаешь, даже зная уже, что не без изъянов парень, не без червоточин.
Поэтому и не врубаешься долго в финальные сцены. Пока не поймёшь, что автор-то от своего героя далеко не в восторге. Что не любит он таких, как Артём, не прощает — и шансов на спасение не даёт. Да и о каком спасении может идти речь, когда Артём отца убил «за наготу», читай на Бога руку поднял, а потом святому на фреске глаза ложкой выковырял и каяться — отказался. Нет, он автору не интересен. Сам по себе не интересен, но вот эта черта его — способность ко всему притереться, с любым соприкоснуться — необходима. Автору нужен проводник по соловецкому лагерю, и на эту роль Артём подходит больше чем кто бы то ни было.
Он и к Эйхманису, начальнику лагеря, проводит. А Эйхманис-то как раз Прилепина и интересует. Эйхманис и его идея государства в государстве. Утопическая мечта выплавить из отбросов общества и врагов народа новый человеческий образец. Урок по лепке из глины и обжигу. Высокая идея, прямо по Горькому. Не случайно Эйхманис у Прилепина так здорово, ярко прописан. Им ведь любуешься, несмотря ни что. Понятно, что ничего хорошего из этой идеи не выросло. Понятно, что и Эйхманис в «Обители» — не тот, что в истории. Хотя бы уже потому что фамилию носит «литературную». Настоящего звали Эйхманс.
Прилепин, без сомнения, опирается на факты и архивные документы. Правда, обращается с ними не как историк, а как художник в первую очередь — использует для наполнения романа живой кровью, наделяет своих героев чертами и поступками реальных исторических персонажей (о прототипе Бурцева — вольнонаемном Воньге Кочетове и вырезке из доклада А. М. Шанина ему посвящённой, кажется, только ленивый не писал), тем самым как бы сообщая читателю: я пишу о том, что было на самом деле, но пишу роман, а не документальное исследование. Просто помните об этом, не берите на веру всё написанное, думайте, сопоставляйте, ищите и делайте выводы. Сами. И не судите с разбегу. Потому что «Обитель» — не летопись соловецкого лагеря. «Обитель» — её художественное осмысление.
P. S. Я люблю книги Прилепина. И за то, как именно они написаны — не в последнюю очередь. За слова и за слово. За умением работать с русским языком, оживлять его, расцвечивать ёмкими метафорами, наполнять запоминающимися деталями и образами. И даже за встречающиеся иногда языковые ляпы люблю. Потому что всё это вместе даёт тексту возможность дышать, быть, помниться. «Обитель» тоже так написана — чтобы с первого раза и на память.
Интересно: долго я еще буду ходить вокруг да около этой книги?! Начинаю писать — и бросаю, напишу несколько строк — и стираю…
Надо же: испытать такие сильные чувства, создать ради такой книги специальный тег «гениально» — и не находить в себе силы выдать хоть сколько-нибудь связный текст!.. Удивительно. Или, наоборот, вполне оправданно?!
Слишком сильные эмоции.
История СЛОНа мне знакома больше, чем просто понаслышке: несколько лет назад мы там проводили многодневный трудовой лагерь. Для нас делали много экскурсий, в т. ч. и специальных — так сказать, для узкого круга. Мороз по коже шел от этих рассказов, документов.
Мороз по коже шел и сейчас, когда читала книгу.
Очень многие факты, о которых слышала там, на Соловках, встречала и на страницах романа: они шли не отдельным блоком, а были по крупицам вкраплены в общую канву романа, в диалоги, небольшие зарисовки. И это была одна из причин, по которой могу сказать: автору ВЕРЮ.
Вторая причина: общий стиль, общий вектор размышлений…
Нет категоричности, которая чем старше я становлюсь — тем безумней меня раздражает.
Нет чернушности и смакования страшного (поверьте, те ужасы, которые описываются, — это далеко не все ужасы, которые происходили там: слава богу, их описание не стали самоцелью для автора).
Да, присутствует некая…романтизация ситуации, какая-то сказочность, фантастичность. Некоторые повороты событий немного режут глаз: невероятная везучесть и избранность главного героя, это путешествие на катере туда-обратно — не знаю… не очень это легло на душу…
Но. Я простила эти переборы автору — простила за всё то большое и важное, что я получила от его книги.
Во-первых, могу сказать, роман невероятно увлекателен и динамичен.
Во-вторых, невероятно атмосферен, ёмок и кинематографичен.
Эти два пункта сделали для меня чтение книги чуть ли не аттракционом: каждый вечер, обессиленная после тяжелого трудового дня, я погружалась с головой в какие-то американские горки, в какие-то сногсшибательные центрифуги, в которых меня швыряло и мотало вместе с героями книги. Ни персонажи, ни я не могли даже предугадать, куда нас всех забросит на следующих страницах романа.
Всё это — явные плюсы книги.
Но плюсы какие-то развлекательные что ли… Даже, может, не делающие чести самому роману и его автору.
Но к этим плюсам добавляется глубина, содержательность и некая провокационность книги. Они и дополнили, довели образ произведения до моей оценки «гениально».
Герои романа живые до самой буковки, которой они описаны. Меня зацепил каждый персонаж: уголовники, каэры, священники, чекисты — все оказались в центре страшного месива под названием «репрессии тоталитарного общества», все стали жертвами сталинского молоха и…чего-то еще…заложенного, видимо, в каждом из нас…
И, следя за судьбами каждого из героев, ты втягиваешься в мучительные размышления на тему «что такое добро и что такое зло», на тему «где в нас заканчивается территория воздействия системы и начинается твой личный выбор», «что такое человек и на что он способен: ради выгоды, ради идеи, ради ближнего, ради самосохранения — на что способен, а также: что способен вынести»…
То, что мы знаем и читаем про Соловецкий лагерь, — Зло. Абсолютное Зло. Читаем и содрогаемся. А когда узнаём о задумке этого лагеря как о мощном ресурсе по перевоспитанию падших, заблудших и неведающих?! И ведь не только задумка — попытка реализовать ее: перечень инфраструктуры, которая должна была стопроцентно работать на улучшение, излечение, перевоспитание, — поистине внушителен. Тут тебе и школы, и театры, и музей, и библиотеки. И труд, который, по одной из версий, даже из обезьяны человека сделал, но в любом случае, как минимум, облагораживает каждого.
Меняется после прочтения этой информации отношение к лагерю или нет? Оправдывает это хоть сколько тех людей, которые занимались реализацией этой «благой идеи»?!
…Я только что готовила свой завтрашний урок по «Собачьему сердцу» Булгакова. Выстраивала траекторию наших завтрашних рассуждений и размышлений. Предполагаемый вывод, к которому буду стараться вывести ребят, заключается в осознании невозможности НАСИЛЬНОГО облагораживания общества в целом и человека в частности. НЕВОЗМОЖНО путем хирургического вмешательства осчастливить, облагородить, возвысить, перековать. Никого и ничто. Такие мечты и планы обречены на провал.
Провалом закончились задумки профессора Преображенского.
Провалом закончились задумки швондеров.
Провалом закончилась задумка Эйхманиса, первого начальника, буквально создателя Соловецкого лагеря особого назначения.
На мой взгляд, роман интеллектуально-честен. Аналитика происходящего в стране и в лагере, просматривается в диалогах персонажей и подается нам в преломлении их убеждений/образованности/общего уровня культуры. У каждого есть своя правда, каждый по-своему ищет истину.
Роман «Обитель», на мой взгляд, не дает ответов.
Мир, описанный в нем, стал для меня обителью сомнений, страхов, бессилия, разочарований в себе и в рядом живущих, поисков, надежд — то есть всего того, что присуще человеческой жизни.
А ответы мне и не нужны были — не их нужно искать в романе, написанном молодым человеком.
Не знания он нам показывал в своей книге, как мне кажется, — вопросы и многоточия ставил.
Другие книги Захара Прилепина не читала. И читать, думаю, буду только то, что появится у него после «Обители»…
А эту книгу уже начала рекомендовать всем читающим людям. Она стоит того.
Это сильный, мощный роман — тяжелая страница нашей истории. Автор для меня новый, но совершенно точно зацепил, хочу познакомиться с другими его произведениями.
— Ты что-нибудь слышала о Прилепине?
— Даже читала.
— Какую книгу?
— «Обитель».
— Это что-то о чеченской войне?
— Нет, о Соловках.
— И?
— Не мое. Как в темноту погружаешься. Все ждешь просвета, а его нет. Темнее и темнее.
Беру. Смесь полного неприятия с болезненными уколами нежности абсолютного узнавания — первое в приоритете, после «Черной обезьяны». И не собиралась продолжать. Но как можно, дочь в шестнадцать прочла, а мне слабо? И помню визг вокруг этого романа. Отчего втемяшилось в голову, что о недавней войне? Не иначе, обрывок информации из биографии автора наложился на какую-то из рецензий, что краем глаза просматривала тогда. Я уже знаю, что по Солнцу он Рак, писатель. С соединением Луны и Меркурия в Близнецах — хорошая способность переводить импульсы коллективного бессознательного на общедоступный язык, делать сакральное понятным, и еще — это понимание у женской аудитории (или у Внутренней Женщины, живущей в каждом).
А Венера во Льве, едва не стеллиума ждала в этом знаке, очень телесно, тактильно, осязаемо пишет, значит одна справилась. И Марс в Тельце, к таким грязная тяжелая работа сама льнет. Но они ее не боятся, могут делать. Терпеливо, хотя не быстро. С «Обителью» Солнце автора включается. Ты берешь книгу и спустя несколько секунд воды смыкаются над головой. Полное погружение. Никакого постепенного вхождения, никакого «пробовать ногой», ты там, внутри. И первое острое чувство уюта. Совершенно парадоксальное: нет и не может быть таких ощущений в чистилище, плавно переходящем в ад, о каком рассказывает этот человек. Однако же есть. Теплое мутное неприятно тесное убежище, утроба, обитель в значении «защита от мира». Как бы ни было скверно вонюче и скученно здесь, в наружном мире еще хуже.
Способность критического осмысления не вдруг возвращается. И вспоминаешь, что зарекалась четверть века назад (или чуть раньше) читать что бы то ни было на эту тему. Все, она закрыта для тебя «Крутым маршрутом» Евгении Гинзбург, книгой удивительно светлой, по диаметру к тому, о чем рассказывает. Хватит, ты наелась и объелась горечью тех лет и больше не хочешь. Да и не способен ни один из современников написать о таком. Но этот мальчик смог? Да потому что есть люди, в чью грудь бьется пепел Клааса. И куда им деваться? Только реагировать. Вот у Шарля де Костера, кстати, стеллиум как раз в огненном Льве, оттого и пепел бьется.
Летняя рачье-близнецово-львиная суть Прилепина проявит себя только с холодом. Он удивительно не дается писателю. Нет-нет, не подумайте худого, я целиком под очарованием его таланта и мастерства. И стилистически чистый восторг. Но мне не холодно от его холода, который должен бы сковывать и вымораживать в ледышку. А от влажного солоноватого тепла — да, совершенно аутентично. И рыбы, прилепинские рыбы — это отдельная песня, ах, была бы я литературоведом, написала бы исследование, посвященное рыбе в «Обители». О том, как безгласная из посылки, присланной мамой, становится средством коммуникации и налаживания мостов.
О том, как запах и вкус малосольной селедки вмещает всю чувственность на всех уровнях, сколько ее есть в мире. О тех, что босховыми чудовищами выпрыгивают изо рта и живота героев в массовом обращении на Секирке. И снова к холоду. Эта потрясающая сцена, для меня она стала кульминацией романа, как раз в момент, когда холод уже все живое должен выморозить в людях., а вот поди ж ты — влажное хлюпающее тепло обрушивается.
И что, наговорила тут семь верст до небёс, а о книге и не сказала ничего. Ну, потому что она огромная, колоссальная, она — целый мир и одной страничкой не опишешь всего. Стану возвращаться время от времени. Разными путями. Я только хочу сказать — это не темнота. И не свет. Это прощание с эпохой Рыб. Возможно, самое значительное из прощальных произведений.
Со сменой работы появилось время для чтения, чему я несказанно рад. И первым, что ухватил, давно отложенную книгу Захара Прилепина «Обитель». Впереди самый финал, еще не дочитал. Но уже сейчас скажу: я хочу эту книгу в бумаге! Обязательно куплю. Не буду говорить об исторической правде или художественном вымысле автора, я не настолько хорошо знаю историю Соловков. Но книга глубокая по чувствам, большая по энергетике и очень лиричная, несмотря на страшную тему соловецкого лагеря особого назначения. Понравилась…
Пока читал «Обитель», в голове все время вспыхивал вопрос «как». Сначала, я хотел понять, как человек может написать такую книгу с такими подробностями и прописанными характерами, если не был участником тех событий. Уже потом прочитав критику, я убедился в том, что Прилепин описал события, иной раз, с какой-то фотографической точностью. Потом мне хотелось понять, как вообще выживали люди на Соловках, и заключенные, и монахи. Потом еще, как бы вел себя. Это самый страшный вопрос на который нет ответа.
После первой книги, я думал, что это смесь политического и христианского манифеста, с учетом личной позиции автора. Книга полна неких программных заявлений от большевиков до белогвардейцев, постоянных рассуждений о России. Христианская мораль и идея, тоже пропитывают книгу, причем это не нынешнее дичайшие телевизионное наглое христианство, а какое-то глубинное, искреннее…
Однако, возможно, книга не об этом. Возможно, она о любви, ненужной, невозможной и запретной. Не могу понять, эта романтическая линия введена для того, чтобы оттенить политику и веру, или политика и вера, лишь фон для этих двух людей.
Слишком большая книга, слишком тяжелая. Хотелось закончить быстрее, чтобы прекратить мучения людей и закончить быстрее, чтобы узнать что с ними случилось.
Книга которую невозможно порекомендовать, книга которую трудно осмыслить.
Кто сможет дочитать, не должен пожалеть…
Ps: занятный и неслучайный момент: после одной из ключевых встреч героев книги, я решил сделать перерыв, подумать о «своем о женском», и тут же в уши прилетела партия Фролло из Нотр дам де пари, просто из радио. Неслучайно случайное.