Читатели — о книге Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад»
С первых строк поражает отстранённость автора от лирического героя. Вспомнились строки Арсения Тарковского:
Я прощаюсь со всем,
Чем когда — то я был,
И что я презирал, ненавидел, любил.
Начинается новая жизнь для меня —
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестей,
Я прощаюсь с собою до мозга костей,
И уже, наконец, над собою стою —
Отделяю постылую душу мою.
В темноте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю — на себя — на него.
Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня
И вино без меня.
Сновидения ночи и бабочки дня —
Здравствуй, всё без меня
И вы все — без меня…
Потому что сосудом скудельным я был,
И, не знаю зачем, сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу,
И ни слова без слова уже не скажу.
А когда — то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни,
Листва и трава.
Да, со смертью команданте жизнь изменилась необратимо и непоправимо. У нас, и мне страшно думать, насколько — у его близких.
На этом белом свете трудно выжить строителям СССР — государства Свободы, Справедливости, Совести и Равенства. А я бы расшифровала — Радости. Потому что энергия, которой Александр Захарченко всех одаривал и была радостью. Для своих напишу — он был верующий, незадолго до смерти исповедался и причастился. Он был в ладу с собой, совестью и Богом. Удивительный человек. Не хочется говорить «был» — у Бога все живы.
Герой же книги «Некоторые не попадут в ад» пишет не просто о пережитом опыте, а о себе, которого уже нет и не будет. Герой-рассказчик смотрит на себя, как, может быть, смотрит отлетевшая от реанимируемого тела душа. Она уже вне этой боли и страданий, но именно поэтому она в другом уже мире. Слишком многое погибло вместе с Захарченко.
Это хорошо, тем не менее, что есть теперь у нас этот памятник, нерукотворный, иной, к постыдному столетию спиной, и спиной же к морю полуправд и к самой дикой и несуразной лжи. Автор пишет, что Казак определил его, Захара, как человека, говорящего умные вещи. Я от себя добавлю — для нас для всех Захар — это человек прежде всего не говорящий вещей подлых и гнилых. И как раз-таки именно поэтому — совершенно бесстрашный — до безрассудства. Потому что иногда нечто простое, истинное и безыскусное сказать бывает больно, страшно и рискованно для репутации. Мигом налетают шакалы и стервятники. (Биличенко вот например вспомните.)
В своей любви к светлым идеям и светлым людям писатель становится уязвимым. Поэтому и рецензии такие на книгу. С упреками в гомоэротизме. Логика самая мазутная: любишь детей — педофил, любишь животных — зоофил. Маму любишь и бабушку — геронтофил. С сатанистким сладострастием критики девольвируют любые высокие чувства и даже намёк на них. Словно нет и не было никогда между людьми дружбы, а весь этот подлунный мир создал бесконечный и безначальный Зигмунд. И все шесть дней творения создавал новых и новых извращенцев.
Захар Прилепин определяет жанр нового романа как фантасмагорию, потому что все, что в нем описано, для стандартной типовой — сетевой современной головы ни в какие ворота не лезет. Нет у них, у этих горе-рецензентов, такой штуки, которой описываемое в романе можно восчувствовать. Да это по сути своей — поэма. Стихи в маскхалате очерка. Книга совсем, в этом смысле, не хемингуэевская. Потому что «…стихи. — это не слова и даже не мысль, и не рассказ, — и вообще не смысл, — а только угодивший в силок дух, который вырвался и улетел, но разноцветные перья кружат.» Вот так герой книги пытался объяснить одному ополченцу, что же это такое — стихи. В этой книге есть что-то щемяще-христианское, как в душе одного из героев. Это притча, невыразимая идея, ее отсвет, на который легко загорается в ответ человеческое сердце.
Хорошо, что эта книга есть. Я не побоюсь сказать — СЛАВА БОГУ.
***
ИСПОВЕДЬ
<О новом романе-фантасмагории Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад»>
«Лейтенантская», «офицерская», военная проза зачастую требовала звучных и неодносложных заглавий: «Батальоны просят огня» (Юрий Бондарев), «А зори здесь тихие…» (Борис Васильев), «На войне как на войне» (Виктор Курочкин), «Вызываем огонь на себя» (Овидий Горчаков).
Захар Прилепин прислушался к духу, даже к диктату слова, уловил, как мне кажется, эту поразительную закономерность и в последний момент изменил название своего произведения с «Кафе „Сепар“» (что-то шпионское было в нём, игровое) на «Некоторые не попадут в ад» (звучно и неодносложно, как у старших товарищей-учителей).
При этом роман-фантасмагория, конечно, не совсем военная проза, вернее, не только она.
Роман-фантасмагория рассказывает о нескольких эпизодах из жизни русского писателя Захара Прилепина после 2014-го года. Самое интересное в романе: как, повествуя о современности — вещи вроде бы несовместимые, — ЗП делает большую литературу.
Иногда я начинаю забывать, что ЗП — писатель № 1 в России. Я сам это как-то сказал, лет 10 почти назад, спокойно сообщил самому себе, не на публику. Так вот. Иногда я начинаю об этом забывать, забывать даже, что я не раз говорил своей любимой: «Ровно три литератора увлекают меня в любое, подчёркиваю, любое своё сочинение с головой: Достоевский, Леонов, Прилепин. У этих троих нет ни одной лишней буквы, нет ни единой глупой запятой. Когда я их читаю, то забываю, где я нахожусь, сколько мне лет, день теперь или ночь и придумало ли человечество Интернет или хотя бы телефоны с дисковым набором. Я растворяюсь в тексте».
Когда я это забываю, я становлюсь скучным человеком. Я не верил, что новый роман ЗП меня поразит (хотя авансом раздавал комплименты, знал, что плохо не будет): за конфликтом на Донбассе слежу с самого его начала, за Прилепиным — с доисторических времён, читал, разумеется, и «Не чужую смуту», и «Всё, что должно разрешиться…», и вообще чего только не читал. Выходил через социальные сети на жителей Донецка и Луганска, расспрашивал. Они, в свою очередь, выходили на меня (зачем-то).
Кстати, если взять упрощённый вариант моего генеалогического древа, отследив по бабушкам и дедушкам, то окажется, что мои предки были: а) луганские крестьяне, б) донецкие рабочие, в) астраханские казаки и г) польские сибиряки (сосланы то ли в XVIII, то ли в XIX веке).
Однако Евгений Николаевич всегда находит способ удивить. Качнуть, как боксёр на ринге. Убрать читателя на ложном замахе. Нокаутировать в сердце.
…Финал романа всем известен: Захарченко убьют, «смертельно ранят».
Прилепин нигде не пытается выдавить из читателя слезу.
Прилепин нигде не пытается быть пропагандистом, как Лойко в своём кошмарном — не читали? — романе «Аэропорт». Прилепин, конечно, за Донбасс, но он не расчеловечивает своего противника. «Наш несчастный неприятель» — идеальная формулировка: «наш» — всё-таки родной, не чей-нибудь (будем мы братьями, уже есть); «несчастный» — солдату приказали, он и пошёл убивать (а вдруг сам-то он и не хочет, а вдруг самого-то убьют?); «неприятель» — не враг (с врагом жить дальше бок о бок не получится).
В тексте «Мой Прилепин» я как-то употребил (придумал?) термин «донбасский анабасис». Я не отсылал, но держал в голове знаменитый будейовицкий анабасис Швейка (а также малоизвестную песню «Анабасис» группы «Наутилус Помпилиус» с такой, например, строчкой: «пусть нам повезет отведать ананас удачи»). А роман «Некоторые не попадут в ад» начинается с упоминания героя книги Ярослава Гашека. Бывает же.
Роман-фантасмагория включает в себя несколько литературных портретов: конечно же, Бати, Александра Казакова, Ташкента, прочих ополченцев. Но не только их.
Во-первых (хронологически), это Хаски. Во-вторых, Эмир Кустурица. В-третьих, Никита Михалков. В-четвёртых, Эдуард Лимонов. Персонажи наполовину повторяют главных героев книги «Вежливый герой» Алексея Колобродова.
Сам Прилепин (герой-рассказчик) предстаёт немножко — что есть, то есть — Хемингуэем, немножко Лимоновым. Такого Прилепина мы ещё не видели. Впервые он пишет с позиции практически сверхчеловека. С самоиронией, безусловно, но тем не менее.
Портрет Эдуарда Вениаминовича удался лучше всех, хотя замечателен каждый. Дед, думаю, разозлится, если прочитает. Не потому, что Прилепин его ругает (он его не ругает вовсе), но потому, что Прилепин признаётся ему в любви и видит в нём человека, а не божество. Видит его насквозь.
Два важных момента: 1) экзистенциальный ужас и 2) нравственный облик писателя.
Момент первый: в «Некоторых…» есть два слишком кинематографичных (не говорю: «придуманных») эпизода, по-хичкоковски жутких (так было в повести ЗП «Допрос»). Эпизод № 1: преследование-запугивание семьи героя-рассказчика в России (горящая ёлка, заклеенные стёкла автомобиля, разлитый на пороге кетчуп-кровь, ночные звонки). Эпизод № 2: подкинутый в «круизёр» героя-рассказчика магазин с 7-ю патронами и совет-угроза человека-призрака. Эти эпизоды выглядят страшнее эпизодов с описанием боевых действий.
Момент второй (что-то подобное было в рассказе ЗП «Вонт вайн»): в героя-рассказчика очевидным образом влюбляется феноменально красивая — красивее Моники Беллуччи — замужняя женщина. Они с ней переписываются. Автор здесь «не по плису, не по бархату ходит», а по краю. Образ примерного семьянина слишком прочно закрепился за Прилепиным, чтобы его разрушать. А книга, как ни крути, автобиографическая. В итоге всё заканчивается хорошо.
Интересно было узнать, как те события, за которыми я в течение нескольких лет следил и гадал о природе их возникновения, объяснятся в романе-фантасмагории: создание батальона — объявление о создании Новороссии — демобилизация ЗП.
Я (нескромно, да) чувствовал своё незримое, неуловимое присутствие в романе. Я, например, жал руку Евгению Николаевичу за сутки до того, как в топе Яндекса появилась новость о его возвращении.
Александра Владимировича Захарченко я воспринимал как самого близкого своего родственника, хотя не знал его лично. Я видел тех людей, которые скорбили в день его смерти, но скорбили как-то дежурно, скорее умом, нежели сердцем.
У меня в тот день текли слёзы, я молчал, ничего не ел и, кажется, пил крепкий алкоголь. Было тяжело. Очень.
С внутренней болью я читал финал «Некоторых…».
…Роман-фантасмагория «Некоторые не попадут в ад» — роман, который необходимо читать между строк, роман крайне смелый.
Тут имеет смысл говорить о влиянии прозы Артёма Весёлого и Александра Малышкина, заявил, если я не ошибаюсь, Захар Прилепин.
Первого расстреляли, второй сам умер в том же, 1938-м году. Слишком много смерти вокруг и внутри «Некоторых…».
Евгений Николаевич не сочинил роман. Он написал исповедь.
В моей рецензии, может быть, слишком много меня. Простите.
И в качестве постскриптума:
Хотя ЗП в данном случае влияние Л. М. Леонова отрицает, заметим следующее: если у Леонова было «здесь со своею болью обитаю я», то у Прилепина — «здесь со своей любовью обитаю я» (примерная цитата из «Некоторых…»).
***
Я терпеливо ждала чего-то такого от него.
Терпеливо, потому что он десятки раз повторил, что напишет художественную прозу о Донбассе только когда все схлынет, уляжется, просеется и останется только главное. Я себе при этом представляла что-то из огня, железа и божьих смыслов, сложенное в стопку с золотым теснением.
Но. Однажды он исчез с публичных радаров и на мое какое-то очередное надоедливо-мелкое ответил «не отчаивайся. я романей пишу».
И я высыпала на него десяток вопросов-горошин.
Переписка с Захаром дело тонкое, без права на ошибку, каждый вопрос должен быть логичным, интересным и желательно удачно сформулированным. Глупые вопросы он прощает только за точную красивую формулировку, и то не более одного-двух на текущем горизонте.
Так я узнала о персонажах — что все будут под своими реальными именами, что роман будет построен как художественный, но полностью совпадает с действительностью.
Полностью. То есть — абсолютно.
Роман был написан за месяц. На мое восторженное «как?!», ответил, что сначала устало сел писать очередной пост в фейсбук, а потом так хлынуло и закрутило, что уже было не остановить.
Вы себе представляете — полноценный художественный роман за месяц?
…я не представляю…
Это просто невозможно.
И тем не менее.
У меня в руках ладная книга в плотном алом переплете.
Первую страницу открыла с немалой долей страха. А вдруг?.. вдруг там будет что-то такое, чего я не ожидаю? чего не было в миллионе фейсбучных постов? чего не было в «Письмах из Донбасса», во «Все что должно разрешиться…»? и даже чего не было в сотнях коротких писем, которые мне от него приходили за эти пять лет? …вдруг в самом конце я не захочу знать ничего такого что знает он…, но будет уже поздно?!
Сдирая тупыми ножницами толстую полиэтиленовую целку с книжки — у меня почти паника…
Но с упорством отчаявшегося самоубийцы я прочла…
«До Бати было рукой подать. Мы соседствовали.»
И потекло — яркие картинки, смутные полуощущения, образы, люди, вкус жирной южно-русской земли, запах горячего металла, крепкого табака…
Но они все не главные. Да и автор, рассказывая от своего собственного, ни под чем не спрятанного лица, постоянно уходит в тень — никаких оценок, никаких взглядов, никакой вкусовщины, ничего личного!
Все по классическим канонам русской литературы.
Знаете — жутковато. Будто с тридцать первого августа восемнадцатого года не четыре месяца прошло, а четыреста! Будто это не Захар, а его выцветший дух…
Ну… вот и ответ…, а то все думаю, глядя эфиры — как так бывает? Внешне — все тот же сорокалетний мальчишка, а как заговорит и посмотрит — так будто уже взрослый.
Это никакая не рецензия. Я не умею на Прилепина рецензии писать. Но. Я умею его читать.
Первая фаза которую я захотела записать еще где-то на двухсотой странице — «Только русский писатель, прожив четыре года в войне, похоронив дорогих друзей, рассмотрев с очень близкого расстояния уродливые выщерблины от оспы на лице смерти, может не прожигать до „врага“…, а попустить — „наш несчастный неприятель“…»
Подходящей бумаги для записей под рукой не оказалось, записала в смс. В ответ пришло «кто автор?» и я написала свою фамилию, чем неотвратимо обесценила красивую мысль.
Роман — это минимум пятьсот тысяч знаков включая пробелы.
Эти пятьсот тысяч знаков вам расскажут все что нужно знать. Ровно. Не больше и не меньше.
Что есть нечто вечное, упругая субстанция, единственная не условная единица, которую мы привыкли считать аморфной и предпочитаем помещать ее в ограниченные емкости, придавая тем самым удобную форму. А сверху накручиваем все что угодно — события, вещи, разговоры, ценности, идеи, цинизм, ложь, елочную мишуру.
Я про жизнь. Она — единица. Все прочее лишь ее одежда. Вторично.
Там, на Донбассе, люди проживают свое единственное настоящее. Проживают без остатка, веря и не жалея. Об этом книга.
В общем… мы с вами тоже ее герои. Только мы жили на просторных белых полях, не оставив после себя даже жирного развода от грязных пальцев.
Спустя сутки после того, как я перевернула последнюю страницу, могла сформулировать только: «Пилепин. Ты написал страшную книжку. Она о том, как заканчиваются смыслы».
Получатель. Отправить.
Чуть позже прилетело «Да. все так, Вик»
…если долго смотреть в бездну, в конце концов она начинает к тебе приглядываться.
Не рискуйте — вдруг вы ей тоже понравились?
***
Здравствуйте! Захар!
За последние пять лет не прочитал ни одной современной книги, (гордиться нечем) кроме «Взвода»… (особенно за Державина — отдельное, огромное человеческое — СПАСИБО!!! Не знал! И кого не спрошу, никто не знает, что Державин это наш супергерой! Даю почитать — ДалАдна! Крутооо! Не знАаал!) Хожу по книжному, облизываюсь, беру книгу, — первые 5 страниц, … не нравится, не верю, не интересно. «Некоторые не попадут в ад», думал — боевик, думал — про войну, думал — про героев, духоподъёмное. Только закончил читать, вот сижу и думаю: «Ни одной мысли…», «Что это было?..» только ощущение или ощущения: Так все это страшно! Страшно! Иногда Нежно! И Любовь! Любовь, ей пропитано всё… и даже любовь к «нашему несчастному неприятелю». Вот такой боевик… Книга неожиданно закончилась, так же, как и та ослепительная, бесшабашная НовоРоссия, на секундочку сверкнувшая, в сером царстве призраков прошлого, среди похабного балагана, искоркой волшебства и надежды. Сверкнула и притаилась где-то под сердцем. Да! Да! Русский Мир существует! Уходят люди, которые прикрывали нам, простым обывателям спину, чтобы мы ходили по Земле, строили дома, сажали деревья и растили детей. Благодаря этим людям, — я знаю, что Русский Мир — есть! Теперь наша очередь, отступать уже некуда, но это только начало.
Захар! Спасибо!
Пожалуйста, не умирайте на долго! Записывайте меня в свою армию, полк, батальон, взвод. То, что вы делаете в мирной жизни не менее важно! Может быть сейчас — это самое важное! Битва за правду проходит не только через горячие точки, но и через головы и души. Благодаря вам: книги, лекции, публичные выступления, сети, объединение соратников, организация общего культурного пространства единомышленников и даже просто сочувствующих, — всё это оружие массового поражения, пострашнее РСЗО или 120 мм миномёта
«Будет весело!»
***
У книги Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад» — прошедшее время. «Говорил», «позвонил», «засмеялся», «прошлись по располаге». Пока читала, все время меня смущал этот суффикс -л-, хотя в самом названии — время будущее. И вроде бы, как ещё вспомнить то, что было два-три года назад, как ни с помощью прошедшего времени, но, не знаю, как у других прочитавших, а для меня это прошедшее расслоилось. Вот оно ближайшее прошедшее, а вот — будто взгляд из будущего, когда, о ком бы ни говорил Захар, он говорит, как о том, который жил. Кустурица, Михалков, Лимонов — все одновременно и живые, и бесплотные тени, которых уже нет.
Почему роман назван фантасмагорией, тоже не сразу удаётся понять. Он производит впечатление абсолютно документальной книги. Ее трудно читать женщинам. И мужчинам, позабывшим в себе воина. Когда я читала, я почему-то все время видела боковым зрением Вицина, который при погоне шарахается от тряпки, упавшей с бёдер Варлей. Мне кажется, многие современные мужчины именно так будут читать эту книгу, закусывая губу и отворачивая личико, потому что там, на страницах, какие-то другие мужчины, живущие по другим законам. В приличном обществе принято брезгливо от них отворачиваться, условный салон «Анны Павловны Шерер» сказал бы своё «фи» и приложил надушенные платки к носикам.
Почему же фантасмагория? Фантасмагория в том, что мы застряли в этом каком-то зыбком настоящем, и в том, что пришло время другой войны. Когда читаешь Толстого, как Николай Ростов идёт в свою первую атаку, а потом позорно бежит в кусты, лишь бы его не настиг вражеский штык, или когда Рыбак тащит на себе Сотникова, а потом предаёт его /у Василя Быкова/, ты видишь в этом пусть суровую, но оправданную логику войны.
То, что происходит на Донбассе, — это вид новой войны, когда, какими бы благими идеями ты ни был движим, ты все равно остаёшься заложником крупных политических игр. Маленький человек больше ничего не решает в этой войне. Нет батареи Тушина и нет Сотникова, последний раз смотрящего в глаза Рыбаку.
Фантасмагория в том ещё, что, в общем-то, война стала фоном нашей, казалось бы, благополучной жизни, где мы покупаем машины, ездим на курорты, ходим в рестораны. Она стала непременным атрибутом новостей, мы притерпелись к ней, мы перестаём видеть в ней что-то из ряда вон выходящее. Вот горит Нотр-Дам де Пари. Страшно. Но не должно быть страшнее убитых в своих домах людей — женщин и детей.
В книге Прилепина есть совершенно замечательный, почти гоголевский сон, который снится автору. Женщина с пустым бейджиком и прозрачными глазами выдаёт списки тех, кто попадёт в рай… Невозможно не задать себе внутренний вопрос: а буду ли я в этих списках? И если не лукавить, то ответ — отрицательный.
По ком горит Нотр-Дам де Пари? Может быть, он горит по каждому из нас. По нашему миру, который, возможно, больше не заслуживает спасения.
***
Заступись за нас
С писателем Захаром Прилепиным я познакомилась в университете. Однокурсник читал его роман «Санкья», я заинтересовалась — какое интересное название, будто восточное, уносящее в неизвестные дали. Нашла в интернете что-то другое — роман «Патологии» о чеченской войне.
После «Патологий» и «Саньки» были «Черная обезьяна», «Восьмерка», сборники рассказов и статей. Эти статьи, стройные, тонкие, звенящие, лепящиеся, как поцелуи на морозе, восхищали и заставляли голову работать по-другому. Ого, какие бывают на свете литературные персонажи — не только Настенька из рассказов Сорокина, пелевинский какой-нибудь Азадовский или переводчик Даниэль Штайн и прочие Дети Арбата — но и Саша Тишин, Егор Ташевский, Артем Горяинов. Парни с окраин не самых центровых городов в стоптанных коцах — лето проводишь в деревне, а зимы в панельках и вокруг них — так росли все, кого я знаю. Пацанский стиль, наш стиль.
А потом случилась «Обитель» — что про нее только не писали: и про отзвуки Варлама Шаламова с Дмитрием Лихачевым, про ГУЛАГ и СЛОН как модель России, про достоевскую полифонию и толстовскую долби. Но там, в символистской россыпи предложений и глав, с заусенцами и родинками, большой и точный наш портрет: фотка 3 на 4, медицинская карточка, выписка из налоговой и справка о погашенной судимости.
Как раз вовремя началась война.
Вот и гадай, как лох: пафос, а может, лепет?
Прятаться или сметь?
Гиппиус или Блок? Быков или Прилепин?
Родина или смерть?
Ирина Евса, «Шествие»
«Не чужая смута», «Все, что должно разрешиться» — ответ коллективному грядущему хаму, слово в защиту протоплазмы. Бурный поток событий 2014–2016 годов, который описан живо, полемично, остроумно, с любовью и болью за всех и ко всем причастным. Объятия Захара широкие, хватает иным приблудным. В статьях и постах того времени читалось бодрое — ничего, погодим еще, посмотрим. А вот роман «Некоторые не попадут в ад» — который совсем не роман, а военная хроника — лукавая фантасмагория. Этого не должно было произойти никогда, но это произошло.
Прилепин рассказывает о формировании своего батальона, жизни в Донецке и на линии соприкосновения, о своих бойцах, семье и друзьях. Если в «Обители» еще можно говорить о языке более-менее членораздельно, натягивая ассоциации-шаблоны на пространство романа в попытке хоть как-нибудь концептуально его описать, то язык «Ада» — это невыразимая полнота жизни, сама жизнь.
Струнки, ворсинки, сосочки, рецепторы — все работает вхолостую. Авторское «я» здесь настолько огромно, что нельзя его описать, зафиксировать, сделать экстракт. Ни деталью, ни символом, ни мазком его не поймать, Захар «все» и «ничто» одновременно. Интонации, структура повествования, сюжетные изгибы — это едва заметный поворот головы, глубокий вдох, блеск глаз.
Автор нас успокаивает, мол, это роман, иллюзия, фантазия, фантасмагория. Для нас — да, для тысяч погибших в Донецке и Луганске, для их родственников, детей, жен и друзей — наоборот. Это полнокровная история их беды, хроника их побед и трагедий. Ну нет, не так: это хроника нашей гордости и нашего горя (если люди Донбасса позволят нам хоть постоять рядом с ними, исполинами).
Книга писалась чуть больше месяца, и это лучшее, что у нас есть сейчас. Сколько ни искала, не нашла ни одного сколько-нибудь схожего по силе, простоте, нежности и любви. Нас разменивают, убивают, не замечают, нас, червей, мы в глубине. Заступись за нас.
***
Прочитала новую книгу Захар Прилепин (Zakhar Prilepin), хотя времени нет, заводы стоят, срочные редактуры, читаю только по работе. Но очень уж хотелось получить ответы на некоторые вопросы, которые человеку иногда задавать не очень удобно по той простой причине что ты не знаешь вправе ли он тебе на них ответить.
Должна сказать что в книге Прилепин на многие подобные вопросы действительно отвечает — пусть и в художественной форме.
В этом смысле книга не просто бесстрашная, она вообще без башки.
Все, кто пишут про донбасскую войну, знают что эта тема сродни минному полю — можно более-менее бестрепетно топтаться на тяжелых противотанковых минах глобальных вопросов: вернется ли Донбасс на/в Украину, каков секретный план и кто кого в конечном итоге доведет до Киева, но на конкретике подорвешься только так.
У Прилепина в книжке минимум общих рассуждений, сплошная кровоточащая фактура.
В литературном смысле это тот самый жанр художественного свидетельства, который в последнее время часто противопоставляют измышленным текстам. То есть книга в тренде еще и по формальным признакам. Но это существенно для исследователей литературы, для читателя будет важно другое.
Перед читателем разворачивается яркая история ватаги пассионариев во главе с Главой — Александром Захарченко, который напоминает одновременно Стеньку Разина, Ермака, целый ряд героев Гражданской, с любой причем стороны — от раненого Щорса до Каппеля, ну, а ближе всего — руководителя одной из партизанских республик хоть Гражданской, хоть Отечественной войны; кто не знает, были целые области в тылу у немцев, где над сельсоветами не спускался красный флаг. В городке Дятьков на Брянщине даже работали предприятия, Дом культуры и кино, издавалась партизанская газета.
При целом строе исторических параллелей поперечной нитью идут отличия этой конкретной войны: во-первых, как бы кому-то ни хотелось так представить, это не война на истребление. Противника автор называет не иначе как «наш несчастный неприятель», ВСУшники, завидев разведчика из местных, сообщают в канале, который заведомо слушают в бате ДНР — «Дед, я тэбэ бачу… минуту тебе даю, шоб сховатися». Обе стороны озабочены тем чтоб не прилетело по «мирняку» — только наши этим озабочены всегда, а «несчастный неприятель» — в зависимости от. Промежутки между боями заняты своего рода рыцарскими пирами — пьянками у кого-то в гостях или посиделками в ресторане «Пушкин».
Мне в этой картине остро не хватает того самого «мирного населения» — об этом я говорила Захару и в Донецке, на что он честно ответил что занимается здесь делами военными, а для помощи людям есть фонд.
Фонд Прилепина действительно помог и помогает многим, как-то по моей личной просьбе он мигом перевел девушке денег на операцию, но в книге мирное население существует в основном в двух качествах — жертв и союзников. Этот взгляд кого-то покоробит, но это взгляд честный.
Вообще характерное авторское самолюбование, которым Прилепин раздражает столь многих, в этой книге мутирует в жесточайшую рефлексию, самоиронию и даже скепсис. «Некоторые не попадут в ад» — вообще наверное самая рефлексивная книга Прилепина, и если кто-то видит в авторе Хлестакова или Мюнхгаузена, то это потому что он сам себя таким образом показал.
«На Донбассе жило и молча тянуло лямку великое множество людей, которые были несравненно храбрей меня и куда лучше знали военное дело. Которые свершали немыслимые подвиги и и не всегда получали за свершенное награды и благодарность… Я никогда не смогу так жить и так умирать. Рядом с ними я — пыль земная.»
Это ответ на один вопрос — о прилепинском «пиаре». Но автора по праву гораздо больше занимает вопрос другого порядка.
Когда я в первый раз ехала в Донецк, накануне вечером меня в Питере подвозил таксист — ветеран обеих чеченских, специалист по минно-взрывному делу. «Я думаю о Донбассе постоянно, — признался он. — Но я никогда не стану принимать участия в братоубийственной войне.»
За всей военно-рыцарской бравадой Прилепина скрывается то же самое осознание. Посидели в ресторане, потом поехали и убили несколько наших несчастных неприятелей — то и дело в ужасе повторяет он. То, что несчастные неприятели сами пришли и накидали кондиционеров по жилым домам, если и служит оправданием, то лишь эмоциональным и лишь на мгновение.
Мне кажется, именно это осознание и эта скорбь, этот личный ад когда-нибудь зачтется автору и его товарищам, всем, взявшим на себя грех жизни и д е я н и я (а могли бы целовать любимых, поливать огород) на пороге ада другого.
И некоторые, туда, действительно, не попадут.
Писано в Вербное воскресенье, на шестом годе братоубийственной войны
***
Это не рецензия. На эту книгу, уже написано множество блистательных рецензий. Написали их умные люди, имеющие непосредственное отношение к литературе, по сравнению с которыми, я просто, безнадежный дикарь.
Поэтому, умничать не стану, лишь выскажу личное впечатление.
Книга моментально захватывает и не отпускает. Ни во время чтения, ни после. О ней всё время думаешь.
Особенно, после прочтения последних страниц. (Хочется их стряхнуть, как тяжёлый морок. Но, как?)
Главный парадокс, (о котором, кажется, ещё никто из литературоведов не упоминал): роман-фантасмагория, априори, не претендующий на правду, содержит почему-то, именно — её. Степень откровенности — на грани отчаяния. Нет. За гранью.
(Обычно-то, всё наоборот. Когда вам говорят, «а вот, сейчас, котятки, я расскажу, как всё было на самом деле», как правило, это всегда — полуправда. Манипуляция. Или вообще, ложь. А тут, автор сам с порога заявляет, мол, буду врать, выдумывать, всячески наворачивать и паясничать, ведь, фантасмагория, же!)
Но я читаю, и мгновенно узнаю каждого персонажа. Потому что, со многими из них — знаком лично. А если не лично, то как минимум, заочно.
Многие донбасские места, в которых происходит действие романа, оставили пыль и на моих ногах. Знакомые топонимы, знакомые тропинки. Мы ели из того самого казана, за тем самым столом с клеёнкой.
Перед глазами лица не просто бойцов, а именно — тех самых бойцов.
Необычное ощущение. Я такого никогда не испытывал.
В общем, читайте, ребята и девчата. Мотайте на ус. Сопоставляйте и думайте. Эта книга, явно написана не только для того, чтобы просто оставить память. Нет. Это чтобы мы с вами — думали. И в результате, поняли нечто очень важное. Поняли именно сейчас.
Ну, а так-то, фантасмагория, чего уж.
***
Читаю новую книгу Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад». Еще не дочитал, но вчера здесь, в Питере, уже поговорил о ней с одним умным человеком.
Он мне сказал: «Вы любите Прилепина, поэтому видите в его книге то, чего там нет».
«А вы его не любите, поэтому не видите того, что в ней есть», — хотел я ответить, но по своему обыкновению промолчал.
Напишу, когда дочитаю, подумаю и пойму, что нужно сказать, чтобы не лукавить и быть предельно точным в формулировках. Не сумею понять, значит не напишу.
Но скажу уже сейчас: Захар, вы правильно поступили, что взялись за эту книгу. Она отлично написана, яркая, иногда нарочито циничная, иногда горькая и печальная. Мне кажется, со временем она сделает лучшую из доступных литературному тексту карьер — из «романа-фантасмагории» превратится в исторический источник. Тогда ее издадут в какой-нибудь солидной серии, со строгим академическим предисловием, в меру раскованным послесловием, индексами и комментариями.
А пока — цитата:
Я рассказал Шаману (бывший спецназовец, боец прилепинского батальона, поклонник Гребенщикова. — Л.Ю.), как Гребенщиков поет в Киеве «…до счастья было рукой подать, но все испортили сепаратисты», и зал воет от восторга, — Шаман подумал минуту и сказал: «Не знал. Неожиданно. Включи еще раз „Теперь меня не остановить“, хорошая песня», — мы ехали в машине, мелькали донецкие виды; больше этим вопросом мы не огорчались; Гребенщиков так и пел время от времени в машине, в том числе про сепаратистов, которые вечно все портят; но втайне я думаю, что Шаман больший буддист, чем некоторые.
***
Я не в силах ничего сказать об этой книге.
Не понимаю, как у людей получается писать на нее рецензии, разбирать ее литературные достоинства и недостатки. В основном, последние, кстати.
А какие могут быть недостатки у стона, у крика?
Я уж не говорю о том, что нравственный облик человека, издающего эти звуки, принято обсуждать после того, как боль его отпустит.
Разговоры на тему, что кричащий сам во всем виноват, сейчас могут затевать только те, у кого у самих не болит в том же месте. Или вообще нигде не болит.
В противном случае лучше промолчать.
Что я и делаю.
Скажу одно: эта книга, по которой автор бесстрашно рассыпал компромат на самого себя, облегчив задачу своим обвинителям, написана лучшим, по-моему, из ныне живущих русских писателей.
Теперь у меня в этом нет сомнений.
***
Прочитал Ваш роман-фантасмагорию… Благодарю, что подписали мне ее на Невском неделю назад. Я хотел Вам что-нибудь веселое сказать…, но не успел, меня с детьми пропустили вперед, не успел подумать.
Подумал и приложил еще к этому впечатление от книги.
Одно из самых полезных, на мой взгляд, человеческих качеств, которое, к тому же, очень легко развить — это искреннее понимание того, что все складывается в жизни во благо, даже если его трудно отыскать сразу. В религии это отчасти смирение, наверное.
Все, что происходило на Донбассе, было явно нужно для чего-то благого. Каждый, кто погиб с оружием в руках или в собственной кровати… каждый элемент того ужаса должен быть для чего-то нам нужен. И дело не в упырях-капиталистах, политиках-нелюдях и т. п. А в том, что русский мир должен под правильным углом посмотреть на себя через призму Донбасса. Я бы хотел, чтоб посмотрели под углом того, на что бывают люди способны. У Вас, Захар, есть возможность рассказывать и расставлять позитивные акценты. И у Вас в этой книге это отлично получилось. Несмотря на ту боль от «убийства еще одного русского ребенка — ДНР образца Захарченко», который еще ползать даже не научился…, а его уже. свои же… Но какие люди, какие ЧЕЛОВЕЧИЩА есть на нашей земле. Они есть, были и будут. Так же как поэты, писатели или композиторы. Это опция такая у нас, особая, постоянная с вечной подзарядкой.
Только такой я пока вижу позитив — ЛЮДИ. Потом еще отыщем. Прошу Вас, Захар, не отчаивайтесь. Мне кажется Вы можете быть заводилой процесса того, как русские люди опять себя любить начнут. И не потому что самые сильные или смелые, а потому что ЧЕЛОВЕЧНЫЕ, НАСТОЯЩИЕ, такие, какими наш род человеческий задумывался, мне кажется.
Не совсем по законам жанра, но Вы остались живы, я переживал за Вас. Потому что во всем происходящем вижу какую-то магическую битву. Где сильнейшим магам пришлось сложить свои головы.
То создание, которое должно было подбросить все эти смерти вверх… должны описать Вы… и история…, но все-таки без Вас у Истории не получится. Дай Бог Вам здоровья, сил, ясности ума — не дать пропасть тому Вашему глубинному пониманию русского человека, которое только усилилось после этой войны.
***
Зашёл у меня разговор о книге Захара Прилепина «Некоторые не попадут в ад». Спрашивают меня: а как на самом относились к Прилепину Захарченко и его ближайшие товарищи. Я отвечаю: знаете, есть такой фильм — «Свой среди чужих, чужой среди своих». Но дело не в названии. Там есть эпизод, когда местные руководители решают, кого послать в опасное сопровождение особо ценного груза. И обсуждают кандидатуру Егора Шилова (Богатырёв играет которого). Так вот, при обсуждении главный руководитель говорит: тяжёлое время и так далее, а Егор Шилов… и тут лица его товарищей озаряют улыбки, звучит правильная музыка и пробивается луч света.
Вот так и к Прилепину относились Захарченко и его товарищи. Принесли какую-нибудь кляузу на Прилепина, а Захарченко говорит: А Захар… и тут у всех добрые улыбки и луч солнца пробивается сквозь тучи.
Ну как-то так относились к Прилепину руководители Донецкой Народной Республики. И я вместе с ними.
***
«КТО НЕ СКАЧЕТ, ТОТ ЗА ХРАМ!»
Новая книга Прилепина — даже не подберу эпитета, какая она. Легкая, светлая, электризующая. Много страшного, как без этого на войне. Но самое страшное там — не смерть боевых товарищей, не смерть легендарного Гиви от рук «киевской ведьмы», не гибель Захарченко «от коня своего» — в лихом шалмане «Сепар».
Самое страшное в книге, когда посреди России двери квартиры героя, где остались жена и дети, регулярно обмазывают кетчупом неизвестные. Борцы за всё хорошее. Знаем, помним, жди. Меня это поразило, уязвило. Неужто в российской глубинке развелось столько амнюэлей, гаврилюков и парасюков? Сколько их таится до времени, «воинов света»? Сколько их, готовых спилить крест и выпустить бесов?
Вылезли. В Екатеринбурге. Скачут.
Ельцин-центр, говорите?
***
Захар, мне 63, почти как Вашей маме, наверное, но Ваши ответы, рассуждения, Ваша боль — это мои мысли, мои ощущения, моя боль. Все: страна, люди, деревня наша, народ, деды, язык, толерантности и нетрадиционники эти, — Вы выразили очень правильно и честно свое отношение, видение, мечты и боль.
Читала, думала, замирало и ныло сердце, но на душе становилось светлее от ощущения того, что вот Вы — известный писатель, много уже повидавший и испытавший, но все равно свой, наш, чистый, не оторванный от народа, своих деревенских корней, болеющий душой и замечательно, что Вы есть и Вы — такой! Настоящий. Верится, что Вас и нас много и не все потеряно.
Извините.
Согласна участвовать в Вашей предвыборной кампании.
***
Книгу читал и не верил, что это пустили в печать! Написанные здесь вещи могут привлечь очень неприятное внимание. Как вы «посмели» обличить ту грязь, которая порой творится в нашем Донецке?
Благодаря этой книге люди увидят надежду на то, что когда-нибудь настоящая правда дойдёт до императора! Вероятно Вы это сделаете! Если нужно мы попросим всем Донбассом, как когда-то просил Захарченко… Я книгой очень сильно удивлён, если не сказать обескуражен!
Восхищаюсь вашим мужеством и творчеством! Крепко хлопаю ладонью о вашу ладонь, с характерным хлопком, и стучу плечом о ваше плечо! У нас так здороваются… хотя о чем я? Вы наверно и сами знаете…
***
Захар, здравствуйте!
Только что прослушал «Некоторые не попадут в ад». Она есть в аудио, читал мой очень хороший друг Ваня Литвинов, внук того самого Литвинова из Радионяни, если понимаете, о чём я. После того, что вы написали очень странные ощущения. Да, всё хорошо, как даже писали многие гениально, но суть не в этом. Мне просто непонятно, как человек с такой безграничной любовью к народу, к родине, с такой всепоглащающей теплотой сможет жить дальше, после того, как много что, во что он верил, рухнуло.
Я год назад вам писал, что, если бы стал зрячим, уехал бы на Донбасс. Знаете, сейчас бы так не написал. Я просто чёртов идеалист, со своим, всё ещё полуподростковым мышлением. А вы стержень, человек, не будь которого, этот век был бы неполноценен. Господь бы всё равно вас послал бы на землю эту, ибо кто-то же должен делать страшные для обывателя, но такие прекрасные вещи. Делать так, чтобы, прослушав книгу, ты сидел, куря одну за одной, и тупо думал, переслушивая наиболее важные фрагменты. Думал хоть когда-то не о себе, переживал за написавшего эти строки, как за одного из главных учителей, как за отца? Не знаю, ни отца не матери не было, тут сложно, но боль была бы дикая.
Держитесь, Захар Прилепин!
***
Утро доброе, Захар, уже традиционно с благодарностью. На этот раз за книгу. Возможно, лучшую в моей жизни… Пока читал, пытался подобрать слова, чтобы описать восторг, но в голове крутилось только одно слово — охеерия. Когда дочитал, слово было уже другое — больно. Больно… Как тогда, когда пришла весть о гибели Захарченко. И это не боль утраты близкого человека, это умерла мечта. Мечта о том, как мы все могли бы жить. Жить и строить рай здесь, на земле, но нет… Он ушел с этой мечтой, а мы остались с этим… Выживанием в единственной жизнеспособной ипостаси русского мира — империи. Так надо, так победим, но так больно…
***
Образ, описанный художником, рассуждающим на историческую тему, зачастую становится общепринятым стандартом. Кардинал Ришелье у Дюма, Ричард III у Шекспира или Арагорн у Толкиена) не имеют ничего общего с реальными историческими фигурами, кроме собственно имён.
Прочёл вашу книгу «Некоторые не попадут в ад». Захарченко в отличии от персонажей Дюма и Шекспира, о которых я вспоминал, получился не только интересным, но, что самое главное, человечным. И уделённое в этой книге ему время я с удовольствием перечитывал дважды. Закончилась книга я её отложил и подумал, хорошо бы, чтобы народная память о нем сохранилась по образу, описанному в этой книге!
***
О книге «Некоторые не попадут в ад»
Читаешь ее, словно несешься на лихом жеребце. Иногда влетаешь в гущу событий, где шашками рубят налево и направо, иногда, словно издалека, наблюдаешь за мирной жизнью в России. А потом, совершенно внезапно, книга заканчивается. И такое впечатление, что этот разудалый конь тебя на всем скаку сбросил, ты сидишь и не можешь даже вздоха сделать. И все думаешь: «Ну как же так? Как же так?..» А вот так. И живи теперь с этим.
Спасибо, Захар. За все, что вы делаете, говорите, пишете. Только не останавливайтесь.
***
Здравствуйте, Захар. Закончила сегодня читать Вашу книгу «Некоторые не попадут в ад» и решила написать, пока бурлит всё. Сначала я цитаты выписывала, которые зацепили, много написала, пока до середины книги не дошла.
Потом поняла, что цитировать можно всё подряд. Всё написанное бьет наотмашь, с оттягом, с зловещим присвистом, и увернуться невозможно. Можно книжку закрыть, выбросить её, и себя выбросить тоже, или голову под подушку втиснуть и наушниками залепить, и глаза ещё закрыть, а сверху очки тёмные, много чего можно, чтобы не видеть, не слышать, не понимать, не думать. А потом, однажды, откупорить уши, глаза, мозги, увидеть, что стало и ручонками удивлённо взмахнуть: надо же, и как это всё произошло?
Вся эта книга про «заступись за нас». А что может писатель? У него нет волшебной палочки. Вот и пишет и заступается из последних сил. И черным черно. Это не только читать без слез невозможно, но и писать тоже. Не знаю, остались ли у Вас слёзы или все кончились. У меня пока есть и я плачу. Уже вся рожа опухла.
Захарченко для меня какой-то горячий, необузданный, бесшабашный, такой, каким Запад рисует себе русского мужика и боится его до смерти. Он один из самых ярких представителей русского мира, люблю его за это бесконечно. Ну да, мы такие вот русские, независимо от национальности. У нас мужик не стесняется быть мужиком, сильным, добрым, с душой нараспашку, и крикнуть может и обматерить и кулаком хлопнуть по столу и не только. А баба не пытается изо всех сил выглядеть дядькой, потому что дядьки не могут так изящно повести плечиком, поправить прическу, закатить глазки, улыбнутся многозначительно. Не дано им, даже переделанным, всё фальшиво.
А Пушилин — неплохой, наверное, мужик, но не орёл. Сказку не построит, дурости не хватит.
Не могу всё же удержаться от пары цитат: это где про семью свою пишите «нега, лазурь и цветочная пыльца». Я прямо увидела эту цветочную пыльцу, на ресничках младшенькой. Глазками повела и пыльца сорвалась, понеслась, присыпала папу с мамой.
И ещё где про стихи пишите: «это не слова, и даже не мысль, и не рассказ, — и вообще не смысл, — а только угодивший в силок дух, который вырвался и улетел, но разноцветные перья кружат». Теперь понимаю, откуда любовь к Борису Рыжему. А разве плохо когда и слова, и мысль, и рассказ, и смысл и дух? Ну, например:
Автор: Игорь Царев
На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.
Он за нас отдувался, Каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
А Господь, сняв с него окалину,
На крутые пошел оргвыводы,
И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника.
В этот вечер, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.
Все понять не могли — живые ли?
Даже спорили с кем-то в «Опеле»:
То ли черти нам душу выели,
То ли мы ее просто пропили.
А вокруг, не ползком, так волоком,
Не одна беда, сразу ворохом.
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха…
Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!
Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы — «и-краткая».
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.
Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.
Мне иногда кажется, что Вас даже комары не кусают, боятся, что напьются крови и на Донбасс рванут, или прямиком в Кремль, к императору, чтобы в его голубую, жидкую, добавить густой, красной.
А вообще, Вы тот редкий писатель, которому хочется писать письма на бумаге, ручкой, чтобы чернила, буквы с вензелями. Почему-то точно знаешь, что не выкинет, не пробурчит: как надоели, откроет конверт, пробежит глазами текст, а значит, получится живая связь, моих рук, моих букв и Ваших глаз.
***
…В очередной мой приезд, пошли мы в известный тебе дом книги на Невском (тот со стеклянной башенкой, увенчаной земным
шаром), чтобы и для неё купить свою книжку. В справочном нам сказали, что есть ещё 5 экземпляров и выдали бумажку с координатами полки.
Нашли мы полку на букву «П», а Прилепина нет. Пелевина полно, Проханова довольно. А Прилепина — ни одной книжки. Не то что «Некоторые не попадут в ад» нету, а вообще ничего.
Спрашиваем мы продавца, а он:
— Да всё раскупили. И «Патологии» и всё остальное, что было. Но скоро всё будет, обязательно будет!
Я от книжки в восторге. Уже прошло некоторое время после её прочтения, и скажу тебе, что, несмотря ни на что, у меня не осталось тяжелого чувства. Осталось светлое.
Читаю отзывы твоих читателей, что ты публикуешь в ЖЖ. Некоторые удивительно точно совпадают с моими впечатлениями.
Вот именно такой твой стиль я люблю больше всего. Это твой молодой стиль, из «Патологий», из «Греха» из «Ботинок», но автор стал уже очень очень искушенным. Даже страшно, каким искушенным. (Из «Саньки», «Обезьяны», «9 жизней», «Обители», которых я тоже очень люблю, я бы выстроил параллельный ряд — с другой музыкальностью).
На мой вкус, это, на сегодняшний день, вершина твоего мастерства. Блестяще. С чем бы сравнить? С вторым концертом Рахманинова? Или с очень хорошим джазом? Она ритмически очень гармоничная. Именно литература факта даёт, оказывается, такую ритмику, которой можно наслаждаться. Кто бы мог подумать…
Видишь, захотелось мне о формальной стороне написать. Потому что, что же я могу сказать по сути… Также как в «Патологиях», которые были первой мною прочитанной твоей книгой, речь идёт о вещах, которых я не
испытывал. Однако, так же как в «Патологиях», мне всё близко и понятно.
И Захарченко, как живой. Как будто я с ним познакомился и полюбил, конечно. Всё получилось, Захар.
***
Здравствуйте, Захар!
Во время чтения вашей новой книги у меня иногда возникало ощущение, что это не я читаю, а рядом сидит старый друг, которого давно не видел и он рассказывает о том, как прошли те пару лет, что мы не виделись. Думаю, это ощущение вызвано тем, что в книге много таких вещей, о которых я бы не стал рассказывать широкой аудитории, а мог бы поделиться только вот так тет-а-тет с тем, кому доверяю. Эта книга полна болью, и я надеюсь, когда вы её закончили — вам стало хоть немного легче. Каждый, кто прочтет, возьмёт по кусочку себе — и вместе мы справимся.
Вообще давно хотел поблагодарить вас, за то, что не боитесь быть собой и показывать пример того, каким может быть русский человек. Ваши передачи, посты в соцсетях и книги зачастую попадают в самую суть того, что ощущаю лично я и многие мои близкие. Вы каким-то образом собираете в правильные слова, то, что присутствует на уровне ощущений, формулируете, переводя чувства в формулы, над которыми можно думать. Мне кажется, вы один из тех людей, которые будят сознание нашего народа, помогает услышать в самих себе, кто мы есть и задуматься над тем, куда мы хотим прийти.
Также, хотел сказать по поводу всего негатива, что льется в ваш адрес. Уверен, у вас и без того правильное отношение ко всему этому, но всё же поделюсь своим наблюдением по жизни — некоторые люди просто эмоциональные инвалиды. Как-будто из-за того, что попадаются на жизненном пути люди удивительной доброты и чистоты, где-то обязательно должны ходить люди, которым этого не досталось. А может и ваша фраза «как дети малые» даже более точно описывает причины. Не набрали опыта, не выросли, им не было так больно, чтобы никогда не захотелось делать больно другому. Будем надеяться, что дело в этом и со временем они начнут чувствовать больше.
В завершении хочется ещё раз сказать спасибо — вы делаете большое и нужное дело.
***
Прочла книгу. Ох, Захар! Ох, тяжко! Ещё когда ОН был, я всё время думала: «Неужели такие мужчины бывают?». Теперь понимаю, что вечно любить можно только таких. Не представляю, как вы с женой это перенесли. Напалм жжёт меньше. Сил тебе, дорогой писатель! И ей сил. Правильно живёте. Радует это. Спасибо!
***
Мы с мамой прочитали «Некоторые не попадут в ад». Нам сложно сказать хорошо это или нет, но катарсис случился — мы плакали даже вдвоём. Уважаемый и любимый Захар, не представляется даже как Вам приходится, как жене и семье Вашей. И вот знаете, тут «красавчик» Быков, помнится, настоятельно рекомендовал книгу «Хагакурэ», но кроме того, чтобы книги читать в кресле его и не может боле ни на что хватить. И если там Бусидо о самураях, то Вы, уважаемый Захар — богатырь. У японцев самураи, у украинцев характерники, а у нас Вы — русский богатырь. Спасибо Вам за путь избранный и слова с делами. Простите мне мою назойливость. Я ни в коем разе подхалимажем не занимаюсь, но лишь уважаю Вас. У каждого свои герои, а у меня такой — Вы. Впрочем, как и у всей нашей семьи. Ещё раз спасибо, низкий Вам поклон и до встречи!
PS: Обязательно привезу гостинец из Кирова горячительный. У нас хорошая водка. Как-никак — родина кумышки удмуртской.
***
Захар, прочитала Вашу книгу на одном дыхании, за 2 дня. Спасибо Вам огромное за честность, за обнаженную душу. Извините за слабость, но реву до сих пор. Знаете, Вы в начале писали, что забудут, что уйдёт в прошлое Захарченко, что и у сына его спросят про фамилию и уже не будет ассоциаций. Память будет! Благодаря Вашим книгам мы узнали, какой был на самом деле Александр, что это был великолепный человек, невероятный, я таких не встречала. Вечная ему память!
***
Книга супер. Читаю.
Вроде обыденно, но не покидает ощущение тревоги. В каждой строке. Почти «Патологии». Но только почти. Там обречённость была с первой строки. Но было знание, что всё кончилось. Что получилось то, что получилось. Здесь обречённость обволакивает как саваном, но вместе с тем где-то на периферии маячит Надежда, что всё будет хорошо. Реквием по мечте, но со светлой печалью об ушедших. Горечь потерь растворяется в вере в людей. Вере в Русский Мир. Спасибо.
***
Здравствуйте, Захар. Прочел «Некоторые не попадут в ад». И как всегда: берёшь вашу книгу в руки — а текст кровоточит. Будто сердце выплюнул на страницы: нате, топчите, не жалко. Меньше чем за месяц, с мясом выдрал. Взглянешь на даты — и ком в горле: как же сильно болело, если вот так, одним рывком?
Одна про вас как-то сказала: «Какая страна — такой и Хемингуэй». Нормальный такой Хемингуэй. Страна такого не заслужила.
Спасибо вам.
***
НЕКОТОРЫЕ НЕ ПОПАДУТ В АД
В небесном воинстве порядок и учёт,
депеши, карты и рутина в целом.
Равнение на левое плечо −
чтоб бесы постоянно под прицелом.
Меня приставили к похмельной голове:
щетина, лысый, матерится в меру,
не жаден на слова и на лаве
и прочие, и прочие замеры.
И вот его, как молодой табун,
насколько мне по силам, припасаю:
шепчу сомнения, раскаянья, табу
в рассветном зареве, когда роса босая.
Я делаю как надо − вот устав,
советую ему, хочу, как лучше.
Но, Боже правый, как я с ним устал:
то передок, то водка, то Белуччи.
Крадусь за ним повсюду, словно тать.
Он куролесит − прикрываю фланги.
«О повышении ты можешь не мечтать», −
шепнул вчера мне в главке наш Архангел.
Да полно, Миша. Знаю без тебя.
Майором был, майором и останусь.
Вон, с недосыпа за рулём глаза рябят.
Не отвлекай. Пойду сниму усталость.
***
Захар! Прочла Вашу книгу «Некоторые не попадут в ад».Читала отзывы все, какие попадались. Не терпелось раздобыть книгу.
Два дня читала запоем. Дух захватывало еще и потому, что описываете места, где живу, которые знаю. Всё не представляется, всё видится. Остановилась, чуть не дочитав до гибели Главы. Не могла. Сутки переваривала и рассказывала близким, что всё так и есть, как мы думали, как мы чувствовали. Хотя есть один очень противоречивый персонаж. Но не мне судить. Я не могу мыслить масштабами страны. Хотя, может, и он не мог.
Но как Вы описали свою личку, я их полюбила. Было радостно, как много Вы увидели хорошего в людях, жизни. Увидели даже там, где всё кажется обыденным и не интересным.
Когда читала про Александра Владимировича — слёзы душили. Да, мы его знали таким. Царствие небесное убиенному воину.
Слышала мнение, что в названии Вы перемудрствовали. Но нет в десятку.
Сегодня дочитала. В груди сильно болит. Не гипербола. Болит.
Читается, что и у Вас болит. Это навсегда. Это нормально для живых.
Фантасмагория. Вот так и есть. Всё происходящее фантасмагория.
А всё же интересно было бы прочесть, то что Вы выбросили из текста. Быть может в каком-нибудь более позднем издании появятся эти кусочки или куски.
Читать Вас стала после того как Вы сюда приехали. Подумала, что всё у нас не так плохо, если такие люди приехали. Уважаю. УМНЫЙ, ПАТРИОТ, ПИСАТЕЛЬ, ВОИН, СЕМЬЯНИН. Трудно даже понять в какой последовательности перечислять эти качества. И это всё один человек. Бог наградил талантами, Вы использовали их правильно. По Евангелию.
Очень радуют Ваши «Уроки русского». Когда Вы находите время читать и анализировать! Респект.Это круто.Современные писатели, за редким исключением, не любят читать чужое.
Вам удается прочитать и осмыслить и нам растолковать.
Низкий поклон за то, что были с нами, за Ваши труды.
Донецк
***
Здравствуйте, Евгений Николаевич. Называть Вас просто Захаром не могу. Не позволяет возраст. Мне всего лишь 23. Я родилась в 95-м. В эпоху «перестройки».
Помню это время смутно, но помню.
Я была несмышленой и не понимала значения слова «перестройка». Да и не слышала я его в те годы. Никто его не произносил тогда в нашей семье. Его начали говорить позже, когда я стала чуть старше. Его произносил мой отец, сухо и равнодушно, его произносила моя мать, гневно и с отвращением. Но и тогда я не понимала, что оно значит. Да и не хотелось понимать. Зачем знать это слово и его значение, если произносится оно таким тоном.
Да, не помню я «перестройки». Но я помню свое раннее детство. Я помню, хлеб, который пекла моя мать. Помню этот аромат, хруст свежей корки, мелкие крошки в руках, липкий мякиш, который я не любила. Я помню чай из корневищ вишни. Отец заваривал их в термос, а потом наливал в кружку яркий красно-коричневый настой с терпким ароматом. Помню, что от него во рту, как после черемухи, вязало, немело в горле. Помню старые игрушки, купленные ещё для моей старшей сестры. Резиновые собачки и кошки, которые пищали, когда на них нажимаешь, так, что в ушах звон стоял. Помню маленькие фигурки забавных пингвинов из «Киндера-сюрприза». Не знаю, откуда они были у меня. Вкуса этой заморской сладости в своём детстве я точно не помню.
Ах да, ещё помню, как отец мой серьёзно заболел. Ему тогда было тридцать. В городской больнице ему выписали кучу лекарств и чудесный препарат от всех болезней. Это было что-то густое, вязкое с шоколадным вкусом и мелко разорванной золотинкой в этом десерте. Да, да. Я не шучу. Помню. Но отец, как человек наивный, как и все честные трудяги Советского государства, не мог не верить врачу. Не мог он поверить и в то, что этот самый врач всучил из-под полы совершенно бесполезный БАД.
А ещё помню, что не было денег. И это почему-то было нам с сестрой понятно. И не надо было ничего объяснять. Просто нет денег, вот и все. Мама попала под сокращение в школе. Отец работал один, но этих денег едва хватало на самое необходимое. Может быть сейчас кто-то посмеется, а кому-то и вообще удивительно, что у мамы с папой нет денег. Да, представьте, бывает такое, нет денег. Вот и все. Но никто в моей семье не жалуется, да и вообще не любит вспоминать ТО время. Уверена, что многие семьи так же не хотят говорить и вспоминать это прошедшее. Хотя о прошлом принято ностальгировать. Но не ностальгируют и не жалуются. А просто молчат. Может, потому что русские.
Но иногда у меня возникает вопрос, как же эти самые русские, победившие в самой кровопролитной войне, выстрадавшие, да, да, именно выстрадавшие самую сильную державу в Мире, смогли все это отдать? Как за пару десятков лет смогли поменяется ценности и национальные герои? На место Юрия Гагарина пришёл Саша Белый с Бригадой, вместо Утесова стала петь Бузова.
Часто у меня возникают споры со своими ровестниками по поводу отношения к своему народу, к своей истории. В ответ не слышу ничего, кроме: «Пора валить из Раши», «Ааа, это же Россия, у нас все через одно место». Тогда я начинаю просто молчать и думать: «Бедные, как же вас покорежило, что же с вами случилось? Кто же вас потом жалеть будет? Не эта ли самая Рашка убогая?»
Вам, Евгений Николаевич, огромное спасибо за книги и программу« Уроки русского». Наконец-то мы можем услышать честные слова честного человека о своей истории и стране.
***
Подъем в пять утра. Веселые отец и мать. Еду в столицу. По дороге взахлёб читаю новую книжку Захара. Влюбляюсь во всё происходящее там. Очень хочется выпить. Вместо этого кислый кофе.
Приезжаю. Метро: читаю. Встречает первый друг. На улице так, как и должно быть весенним утром. Алкоголя больше не хочется. Хочется есть.
Наговорившись за первые 40 минут, все остальное время молчим. Пытаюсь уснуть — ничего не выходит. Утыкаюсь в книгу. Сладкая нега.
Черт, осталось страниц 80. Там все не очень хорошо.
Уезжаю.
Еду в такси. Лень на метро. Озираюсь на небоскрёбы и бесконечные торговые центры. Для чего их строят? А главное, для кого? Зачем столько? Никому не хочется писать или звонить. Снова вспоминаю Донецк. Как там близкие мне люди?
Пересаживаюсь в машину ко второму другу. Приезжаем к третьему. Третий занят бытом и обустраиванием всего вокруг себя. Второй много работает. Я тоже много работаю, но на их фоне чувствую себя бездельником.
Приезжаем к Захару. Захар очень устал. Немного постарел. Говорит, больше не испытывает радости, как раньше. Уткнулся глазами в пол. А я смотрю на него и не то чтобы много понимаю.
Утром стараюсь скорее обрести свежесть и почитать. На самом деле — тошно. Думаю о Захаре и его грусти. Третий никуда ехать не хочет. Он за это время переделает кучу дел или просто отдохнёт от работы. Мыслит прагматично и уверен в себе. Дальновидный.
Второй верит хорошо. Ходит в храм. Испытывает радость. Мыслит и говорит спокойно и собранно.
У Второго 9 братьев и сестёр, большой дом и собака. Пока со всеми познакомишься, скажешь «здравствуйте» — заблудишься, запутаешься и забудешь. Старался учтиво разговаривать.
Прогулялись, я не мог сосредоточиться.
Что-то всё отвлекало.
***
Захар. По поводу книги «Некоторые…». Мне, конечно, Донецк скинул пдф. Книга гениальная. Книгу будут рвать и те, и эти, это понятно. С помощью этой книги можно перевоспитать атошников — не леволибералов, этих купленных трендом людей «с хорошими лицами», а именно занесенных не в ту степь русских ребят. Как — надо думать. Полный сдвиг по этой книге. Ты молодец. Это самая что ни на есть истина.
***
Некоторые не попадут в ад
Новая проза Захара Прилепина. «Некоторые не попадут в ад».
Сразу скажу: вне зависимости от моих философских и политических взглядов мне эта повесть понравилась. Да, это не роман-фантасмагория, это короткая повесть-быль. Я никогда не любил большой прозы автора, мне казалось, он в ней тонет, как ловец жемчужных раковин, не угадавший прилив.
В «Обители» он стал больше прилива. Он заставил меня ненавидеть Соловки.
Что ненавидеть теперь?
Я снял этот нелепый дом в Донецке. Я пил водку с Захарченко. В меня стрелял «наш несчастный неприятель». Меня больше никогда туда не пустят.
Вначале он излишне метафоричен, я морщился: «к чему это всё», потом он стал, как сталь. Творец вырубает самурайским мечом мир, в котором всё живёт, как в нашем: от пошлого фото в мещанском альбоме сельского извращенца, до аромата солянки с долькой лимона и маслиной в керамической тарелке ресторана города, которого как бы и нет. Его и нет.
Все всё уже написали об этой книге, многое стоило бы и не читать.
Я вычитал там то, что и так знал: они дети.
Прилепин описал эту удивительную породу: они с рождения стараются найти ласковые материнские руки, но встречают лишь жёсткие углы и косяки. Это я ищу. Это я встречаю.
Заблудившиеся дети с автоматами в руках, которым иногда дозволяют запустить петарду и пострашнее. Они лукаво называют мёртвых двухсотыми, словно не принимая реальности этого мира. В этом мире человека рожают в муках, выкармливают человеческим молоком, оберегают от страшного, учат быть добрым, а потом маленький кусочек злого металла рвёт артерию, и он медленно гаснет, сердечная мышца, потрепыхавшись напоследок, замирает, и восемдесят килограммов возможного счастья начинают разлагаться. Гнить. Вонять. Они называют их двухсотыми, словно это что-то меняет. Словно нелепость такой смерти обретёт смысл, попадая в приказ по батальону.
Герой пьёт водку и не пьянеет, мечется между Белградом, Донецком и Москвой, всё время находясь на передовой, где он ползёт по тропке в поле, а по нему лупит снайпер. И этот снайпер — он сам.
А там, в середине — его девочки. Им дарят айфоны, говорят с ними наедине. Я хотел бы их защитить. Но коробочка поломается, будет заброшена под кровать в добротном деревянном доме средней России, и никто никогда не потревожит её покой. Её оцарапанная поверхность навсегда останется черным черна.
Дети продолжают играть. Блестящие шарики никогда не перестанут катиться. Я останавливаю видео, когда Захарченко шагает внутрь.
***
Прочитал книгу в две минуты кажется… Давно так не увлекался, со времен Тома Сойера, наверное. Не мог сначала разобрать, что в ней такого. И получилось, что следом и так же в запой прочитал «Как закалялась сталь». В детстве-юности её не читал, тогда как-то всё больше Солженицын, Довлатов были в моде. И на днях один из моих приятелей много младше меня спросил:
— Чего ты эти книги читаешь? Покажи, в какой книге написано, как надо жить правильно?!
Тут я и понял, чем меня так захватили «Некоторые не попадут в ад» и «Как закалялась сталь». Они про то, как надо жить правильно. Герои разные, исторический контекст разный, много разного, но оба они о том, как жить надо.
Все хотят быть такими героями, да в общем-то и все могут, но не все смогут. Ключевая фраза книги от Эмира Кустурицы: «Я всегда хотел быть как ты. Воин и писатель».
Потрясающе лёгкая и важная книга. Спасибо.
***
Здравствуйте, Захар.
Если бы пришлось пытаться описать Ваш роман «Некоторые не попадут в ад» одним предложением, то я попробовал бы составить его так: Захар достал своё сердце, разделил его на маленькие части и рассыпал эти части по страницам — открываешь, начинаешь читать, и они сияют. А ещё смотрят с каждой страницы усталые добрые глаза. Глаза Захара. Глаза Графа, Араба, Злого, Шамана, глаза Бати, Эмира. Глаза детей, женщин и стариков Донбасса. Глаза воинов Великой Отечественной, моего деда, в частности, который был убеждённым коммунистом и в 21 год получил медаль за отвагу. Смотрят через расстояние и через время, смотрят оттуда. Некоторые глядят ласково, некоторые строго, но все с вопросом: ну, а ты что же? Ты-то что, друг? Сынок, ну, а ты? А я только отвожу взгляд, и ответить мне нечего…
Благодарю Вас за Вашу «фантасмагорию».
***
Здравствуйте, Захар смотрим «Уроки русского», выражаю Благодарность от себя и от многих моих знакомых, вообще поучительно, как историк-культуролог с особым интересом смотрю, дискутируем. Купил «Некоторые не попадут в АД». Получилось в особом стиле, переписываюсь с знакомыми, некоторые так и пишут… «стиль Захара», после прочитанного возникает ощущение что многое дорисовывается между строк что не правильно было бы написать, но что хотелось бы передать автором, т. е. Вами.
P. S. Мыслящей молодёжи становится больше, в том числе благодаря Взгляду на события который предлагаете Вы, …порой просто освещение в Вашем ключе совершенно не оставляет шансов людям пребывать в прострации типа — «да ну их всех», считаю это важным. Необходимо понимать что есть те, кого мы очень не устраиваем в геополитическом культурном и вообще… плане, вот и Иран попал под давно запланированный пресс… надеюсь американский истеблишмент не совсем сошёл с ума и хоть немного понимает последствия, но знаю точно, «мы» были есть и будем, «мы» — это те кто считает что Россия это наша Родина, во всей своей Многообразности… и вот за это — «мы», Вам спасибо.
***
Дочитала. Очень тяжело. Все воспринимается как личное. Все думала, если бы Вы прислушались ко многим предупреждениям, если бы поговорили с Императором…нет, ничего не изменилось бы. Захарченко не стал бы ни под кого прогибаться. Да, все предсказуемо. Пассионарии открывают новые пространства, потом приходят крысы и захватывают это пространство и пассионариев сжирают. И накрывает гранитной плитой от тоски. Но ведь по другому путь не пройти. «По ком звонит колокол?.. не спрашивай, он плачет по тебе». У каждого свой путь, и все мы смертны. И смерть лишь логическое завершение пути. И были бы страшно, если б мужчина умер, прячась от войны, когда она пришла. Это я сама себя вытаскиваю из-под гранитной плиты, после прочтения. Как Вы мне писали? — «Живы будем, не помрем». Спасибо.
***
Здравствуйте, Захар! Прочла Ваш роман «Некоторые не попадут в ад». Прочла на одном дыхании, это талантливо, как все, написанное Вами ранее. После прочтения поняла, отчего критика донецких в адрес книги. Там все правда. Спасибо Вам огромное! Я надеюсь, что мы еще встретимся в Донецке.
***
Три раза перечитал «Некоторые не попадут в ад», от финала плакать хочется. Последний раз такое в школе со мной было когда «Овода» прочёл.
***
Я тут перечитываю книгу «Некоторые не попадут в ад» (мееедленно). Второе прочтение — это ооочень большое удовольствие. Тут градация, наверное, такая (обобщенно): первый раз книга читается на самой максимальной скорости. Ты глотаешь ее страницами, главами, целыми группами событий, эмоций. Запоминаешь ярчайшие места, но не задерживаешься на них, а гонишь, гонишь к финалу, к концу. Парадоксально, а? Чем больше нравится книга, тем скорее она заканчивается.
А вот второй раз — это нечто. Это самый лучший раз). Это ни с чем не сравнимое удовольствие. Кайф открытий, услада (блин, как по-другому сказать?) читательского вкуса, счастье находок. Тебе уже не надо никуда торопиться, спешить за сюжетом. У читателя здесь власть. Волею своею он может пробегать глазами, перечитывать важные/непонятные/понятые/ошеломляющие/оглушающие/нежные/умнющие строки ровно столько, сколько это необходимо. Он может даже отложить книгу, если ему надо обдумать, пожить с прочитанным.
Третий и последующие чтенья, более поздние — либо встреча себя теперешнего с собой младшим/юным, далеким, либо новые неожиданные ракурсы, либо совсем уж неожиданные находки. Все чтенья прекрасны каждый своим, но вот второе — самое лучшее.
Вот и читаю я во второй раз твою книгу. И одна из необыкновенных, кратких фраз, но настолько ёмких, что проваливаешься в какие-то тартарары, или взвиваешься куда-то туда же, видишь все, буквально все вокруг, но не глазами, а сверхпониманьем — это как раз та, о которой пишет философ, об аде. «Как у Господа в аду». Первая реакция, как прочел: неееет… Вторая, через секунду: да! Меж первой и второй как будто проживаешь жизнь.
И эти вещь, эти парадоксы — разве не то, на чем держится, балансирует мир?
Из невозможного тандема противоположных существ, мужчин и женщин, из любви зарождается новая жизнь. Животное природное в человеке сочетается с божественным. И многое исчо.
И вообще, где, кроме книг, ты возьмешь подобные вещи? Ты, как читатель (в смысле, я), вынимаешь их из прочитанного, из с. л. о. в. А вот уж потоооом уж встречаешь в жизни. А редкий кто — наоборот. И это — наивысший пилотаж. Встретить распознать, а потом, так просто и легко, отдать: смотрите, вот ведь как. Какое ж фантастическое счастье.
***
После презентации книги «Некоторые не попадут в ад» прочитал книгу. Это была моя первая история в жизни, когда я, перелистнув последнюю страницу, ушёл в дальний угол сада и пять минут рыдал, чтобы никто не видел. А потом полдня молчал… Удивительно, как я пропустил предыдущие издания о Донбассе, но сразу же купил и их.
***
От обычного, рядового читателя — прочла «Некоторых…» в электронном варианте, потом пошла в книжный и купила книгу. Перечитала. История нашей современности, живая история, в центре — герои нашего времени. Такая книга должна стоять на полке, чтобы в любое время взять ее в руки, перечитать, насладится великолепным прилепинским языком, окунуться в правду жизни, вновь пережить эмоции, и гнев, и радость, и печаль, и надежду.
***
Дочитала. вот уже полчаса сижу и не знаю, что сказать об этой книге… слова застревают на кончиках пальцев…, но я попробую.
Читать было жутко. Когда война становится обыденностью, когда вокруг умирают люди, и все это вот тут, рядом и недавно. Нет у меня слов для того, что испытываешь, осознавая — не вымысел, жизнь, что она на расстоянии вытянутой руки, пока мы спим в теплых постелях и едим горячий ужин.
Читать было прекрасно. Потому что Прилепин умеет рассказать двумя предложениями так, что ты ощутишь не только запахи звуки, но и прочувствуешь все до самых печенок. Очень понравился его образный слог, его тонкая злая ирония. Его люди — они живые и округлые, с ними хочется выпить теплым вечером во дворе деревянного дома.
И не будем про политику. Про Донбасс. Мне есть над чем подумать после этой книги, но и есть с чем не согласиться.
И да. Я обязательно ещё буду читать Прилепина. Зацепил.
***
Печальная дата. Я снова плачу, как это всегда бывает, когда вижу фото Захарченко, когда слышу о нём. Подумала, существуют ли на свете ещё такие люди, о которых бы я плакала, не зная их лично? Никто в голове не проявился.
Думаю, как Господь его встретил? Не рассердился ли, не отчитал за грехи? Ведь если есть такие как я, которые оплакивают незнакомого человека как родного, это же должно быть учтено на высшем суде?
Я знала Захарченко только по его редким интервью, по каким-то рассказам о нём, по каким-то поступкам, по Вашей книге. Откуда такая искренняя, такая нутряная любовь к этому человеку? Загадка. Казалось бы, много на свете удивительных, прекрасных, героических людей, сотворивших подвиг, погибших либо легко, либо мучительно. Но плачу я только о Захарченко, причём всегда, при малейшем упоминании. Может наши души были родственными? Всё-таки отец родом из Горловки. Вам сегодня тоже тяжело. Так мне чудится. Поэтому написала. Моя рука, моё плечо всегда в Вашем распоряжении.
***
Уважаемый Захар! Смотрел Ваше интервью Алексею Пивоварову, и резануло настолько, что решил Вам написать. Спасибо Вам за вашу честность и за Вашу позицию. Я как свежего воздуха глотнул. Вы практически единственный, кто имеет смелость в современной России называть вещи своими именами, и говорить педиковатой медийной тусовке, кто они есть на самом деле. Все эти мнимые герои нашего поколения (мне 48), гребенщиковы с макаревичами, и им подобные оказались полной лажей и туфтой. Мне стыдно, что я когда-то их считал достойными людьми. Хочу чтобы Вы знали — добро рано или поздно победит, и память о настоящих героях останется. Я по матери украинец, часть детства провёл в Винницкой области, в Могилёве-Подольском. Украинскую культуру и язык я очень любил и люблю, но она не имеет ничего общего с тем вонючим укрорейхом, который сейчас на этой территории временно укрепился, и который является безусловным позором для огромного количества достойных украинцев. Прочёл Вашу книгу «Некоторые не попадут в ад», до сих пор комок в горле. Купил ещё две и подарил брату и отцу.
Спасибо ещё раз, и берегите себя.
***
Попасть в ад для кого-то наказание. Для кого-то эти семь кругов как избавление от того что видел, пережил… Очень познавательная книга!. Хочешь ты того, или нет, но при прочтении начинаешь сопереживать, и очень много всего в голове после перелистывания последней страницы. Спасибо Захару за образ Захарченко. Мы там не были, много не знаем, но описанный Прилепиным Захарченко становиться нам понятен. Понятны его стремления, его характер, в чем-то, даже понятны его мысли. Еще раз спасибо за книгу. Эта фантасмагория — это наше сейчас. Это наше время, наша эпоха, наша жизнь.
***
Спасибо за Ваш последний роман! Из-за переезда взахлёб не получилось, читала всё лето. Последние 50 страниц читала мужу вслух ночью на трассе м11.
После минут 15 ехали молча.
Очень много затронул личных моментов, ассоциаций, переживаний. На мой взгляд, Ваш герой, или Вы в этом романе — это Печорин нашего времени, совершенно другого ракурса, конечно, совершенно, других целей, ценностей и взглядов, но это Печорин, а роман — «Герой нашего времени». Спасибо!
Лет десять в основном читал только техническую литературу и Библию для души, а тут Захарово творчество! Сказать, что быстро прочитал роман было б неправильно — я его выпил залпом как стакан самогонки в студенческие годы! Неповторимые ощущения! Он растекается по моим венам, бьет в голову, проникает в каждую клетку! Вот уже три дня прошло, а все никак не протрезвею от книжки! Думаю, может похмелится еще одной, «Ополченским романсом»? Или уйти в запой, читая «Обитель»…
Первая книга. Это и не литература в классическом её понимании, и не документ, и не мемуары, и не беллетристика, хотя все элементы от каждого перечисленного в ней есть. Хотя автор и назвал книгу роман-фантасмагория, но это скорее читательская рефлексия самого автора на те невероятные и фантастические повороты его жизни, которая действительно стала — роман. Захар Прилепин стал похож на Луну — его видно, но попасть с ним в одно поле могут единицы, большое космическое расстояние не позволяет этого. Он счастливо выражает суть русской жизни в нашу эпоху, и остаётся тонкой красной линией этого выражения. Двадцать первый век скоро отметит свою четверть, и война на Донбассе уже становится его неотъемлемой историей. Его спутники не имеют отношение к литературе, они, скорее, её создают, прежде чем пропасть навсегда. Наше благополучие подорвано, наш уют и душевный покой никогда не будут безоблачными, наш сон всегда будет нарушен тем фактом, что пока мы жили, в нескольких сотнях километрах от нас убивали русских людей, а вокруг поднимался такой мерзкий бабий визг о несправедливой тоталитарной России, что казалось, мир сошёл с ума. Впрочем, не казалось. Только горстка отчаянных решилась на поступок противостоянию этой модной всемирной русофобии, которую наконец-то можно было не скрывать.
Эта книга — поступок, она героически одинока, а автор её, весельчак и хитрец снаружи, несёт внутри себя огромное всепожирающее пламя, которое жжёт и тех, кто случайно был освящён им, и увидел свои трусость и малодушие. За это знание они возненавидели не себя, увы, а автора. Закончится их жизнь, серая, пошлая и гадкая, и останется от них пыль, наподобие той, что скапливается под телевизором. Жизнь героев заканчивается иначе, и остаётся от них, как ни банально, горячий пепел, который продолжает бить в сердца людей и нарушает эту обманчивую тишину, подлый покой. На эти горячие сердца в давние времена наступали ногой, чтобы не смущали добрых людей. Сегодня добрые люди не смущаются — и в открытую мочатся на пепел, весело хохоча. Такое время. Но и оно пройдёт.