Александр Николаевич Вертинский
Александр Николаевич Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве.
Отец: Николай Петрович Вертинский, из мещан, мать — Евгения Степановна Сколацкая, из дворян.
В 1913 году переехал из Киева в Москву.
Ушёл добровольцем на фронт, служил санитаром.
С 1915 года начал писать песни (на свои стихи и на стихи своих современников) и достаточно скоро стал знаменит.
Из Севастополя в ноябре 1920 года на пароходе «Великий князь Александр Михайлович» вместе с остатками армии барона Врангеля Александр Вертинский переправился в Константинополь.
О причинах, предопределивших эмиграцию, Вертинский много лет спустя писал: «Что толкнуло меня на это? Я ненавидел Советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-либо другого строя? Тоже нет».
Вертинский жил в Европе, в Палестине, в США, в Китае, неоднократно просил советское правительство позволить ему вернуться, и в 1943 году ему дали право на въезд.
И с этого места начинается та история, о которой, наверное, стоит наконец сказать.
Если вы читали или слышали воспоминания его дочерей, то вам знакома их интонация эдакой очевидной претензии к советской власти. Этих постоянных оговорок, что папу едва ли не запрещали.
Интонация эта (в целом, мягко говоря, не вполне верно выбранная) была многократно усилена нашей либеральной интеллигенцией в многочисленных публикациях о Вертинском и, конечно же, в длинном списке документальных телевизионных работ, ему посвящённых.
В постсоветской юности я слушал всё это даже с некоторым сочувствием, но годы прошли, и, конечно, это обязывает к некоторой трезвости.
Вертинский ведь не просто получил возможность вернуться. Он получил в самом центре Москвы огромную квартиру, которую никогда не имел ни в одной из стран, где многие годы проживал.
Откройте сегодня любую страницу в сети, ему посвящённую, — там обязательно цедят, что пластинки его в СССР «почти не издавались», серьёзное количество песен было запрещено к исполнению, ну и наконец, чтобы прокормить семью, ему «приходилось много выступать».
А что, во Франции, в США и так далее у него выходили пластинки, его крутили по радио и там он выступал, получая щедрые пособия просто за то, что он есть?
Ничего этого не было. Или «это другое»?
Давайте уж без сантиментов выскажемся.
Помимо широкой концертной деятельности, Вертинский вскоре начал играть в советском кино и снялся в пяти фильмах. Надо понимать, что в послевоенное время снималось не 100 фильмов в год, а считанное количество, так что снимали его не изредка, а по тем временам много. Именно что много.
В 1951 году он получил за одну из киноролей Сталинскую премию. В этом месте всегда считают необходимым заметить, что это была «единственная его советская награда». А сколько наград должны были ему вручить?
Вы вообще понимаете, что такое Сталинская премия? Это абсолютное признание. Она в сталинском СССР весила, как Нобелевская и «Оскар», вместе взятые. И ещё это — в случае Вертинского — 50 тыс. рублей. При средней зарплате по стране 450 рублей. При этом советские наркомы получали в среднем 700 рублей. И Сталинских премий им не вручали.
Он не был сбоку припёку. Он жил в центре Москвы в собственной отлично обставленной квартире на Тверской, давал концерты в лучших залах страны, и на эти концерты было не пробиться. Он находился внутри культурной элиты, даже если ему самому могло показаться, что внимания ему недостаёт (а кому из нас порой не кажется?).
Пластинок мало издавали? Слушайте, Вертинский приехал не на выгоревшее поле — он появился в стране, где творили (в песенном искусстве) его великие, а иной раз и гениальные современники: Дунаевский, Глиэр, Александров, братья Покрасс, Шостакович, Блантер, Богословский, Любан, Соловьёв-Седой, Новиков, Свиридов, Лепин, Строк, Фомин, Бакалов, Хренников, Колмановский, Табачников, Минх, Островский, Долуханян, Фрадкин, Мокроусов, Милютин, Листов, Мурадели и т. д. и т. п. Пластинок у нас тоже выпускалось количество ограниченное — и Вертинский был в числе тех счастливчиков, песни которого поступали в продажу и хоть и редко, но звучали по радио. Но и радио у нас было в целом одно — государственное. А не бессчётное количество станций, как ныне.
Одна песня, прозвучавшая по радио, натурально, делала тебя известным стране. Один фильм делал тебя узнаваемым по всему СССР. К тому же за это хорошо платили.
Наши либералы бесстрастно (вообще говоря, бессовестно) переносят ту — военную и послевоенную! — ситуацию в наши дни и начинают на этом фоне, право слово, кривляться. Вместо того чтоб спокойно оценить, как страна вложилась в имя и славу Вертинского.
Да, ему не позволили исполнять ряд прежних песен. Ну, дорогие мои, а вы чего хотели бы? Чтоб в 1944 году или в тяжелейшем 1947-м Вертинский пел про «кокаинетку» и прочие, прямо говоря, богемные в самом прямом смысле свои сочинения? Выступая на фронтах, в ДК и на шахтах, где собираются воины или люди, поднимающие растоптанную страну из праха? Ну, увы, не время было для таких песен. Суровые были годы. Мы, слава богу, ещё не знаем, насколько суровые. Но догадываться уже начинаем.
Зато про то, что обе дочери Вертинского — Марианна и Анастасия — стали натуральными суперзвёздами, говорилось и говорится как о чём-то само собой разумеющемся. Что, и в Голливуде их ждала бы та же самая судьба? В Париже? В Румынии? В Харбине и в Шанхае?
Между прочим, на этот вопрос сам Вертинский и ответил: «Мои дочери не будут „манекенщицами“ парижских домов моды, где показывают дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках или продаются хозяевам этих платьев».
Долгое время было принято в ответ на эти его слова кривиться: пытался, мол, подольститься к тирану. Однако в отличие от скептиков, Вертинский жил во Франции и в США 1930-х и точно знал, о чём говорил. При этом потрясающие, вертикальные, осиянные русские советские судьбы своих дочерей словно бы зная наперёд.
У нас же какая практика мышления стала обычной в новейшие времена: то, что получили от страны, — «это мы сами добились», а за то, что недодали, — «будьте прокляты, сатрапы!».
Наконец, откровенные просоветские тексты, взгляды, высказывания и песни Вертинского в новейшее время последовательно оставались за кадром. Очевидная, настойчивая русофилия его, которой в те суровые дни нашлось и место, и время, и пространство, в минувшие 30 лет как бы и не вспоминалась.
Между тем спетые им по возвращении главные песни сегодня стоит в определённых культурных кругах рассматривать как поведенческий камертон.
«Много спел я песен, / Сказок и баллад, / Только не был весел / Их печальный лад. / Но не будет в мире / Песни той звончей, / Что спою теперь я милой / Родине своей. / А настанет время / И прикажет Мать / Всунуть ногу в стремя / Иль винтовку взять, / Я не затоскую, / Слёзы не пролью, / Я совсем, совсем иную / Песню запою. / И моя винтовка / Или пулемёт, / Верьте, так же ловко / Песню ту споёт…»
Вот как надо возвращаться из внешних и внутренних эмиграций!
Ну и последнее.
Вы ж такие демократы! Вы ж такие свободные! Как же ж так вышло, что ни на одной пластинке Вертинского, издаваемой официально его наследниками, так и не вышла знаменитая его песня 1946 года? Вы ведь уже поняли, о чём я?
«Чуть седой, как серебряный тополь, / Он стоит, принимая парад. / Сколько стоил ему Севастополь! / Сколько стоил ему Сталинград…»
Тот самый Севастополь, причал которого Вертинский покинул в том самом 1920 году…
Тут ведь как получается.
Если Вертинскому не дают в 1950 году петь «Пей, моя девочка, пей, моя милая, / Это плохое вино…» — это такая цензура, что и вспоминать стыдно. А если из наследия Вертинского изымают его военные песни, его пронзительные строки о Сталине — это как бы так и надо.
Либералы такие либералы.
Зато Вертинский такой Вертинский. Великий. Вернувшийся. Воспевший великое своё Отечество.