Ян Шенкман. Критиком и писателем себя не считаю
Ян очаровательный человек, кроме шуток. Честный. Искренний до самозабвенности. Или даже так: искренний в своей самозабвенности.
Во многих из нас живёт свой маленький «ян шенкман». У кого-то он разросся почти в натуральную величину, у кого-то он миниатюрный, у кого-то карикатурный. А вот тут вдруг встретился он сам, во плоти и во всей, так сказать, красе.
Мы как-то даже стесняемся своего внутреннего «яна», скрываем его — но, видимо, напрасно. Искренность — вещь неблагодарная, но всё-таки что-то есть в ней непоправимо притягательное.
У меня несколько раз была мысль вступить с Яном в спор. Например, когда он подметил, как ловко Путин поймал меня и Гуцко на противоречиях. «Как мальчишек», сказал Ян снисходительно.
Это было, напомню, во время встречи с господином президентом в Ново-Огарево. На встрече я просил Путина амнистировать политзаключенных, а Гуцко в свою очередь, просил сажать фашистов и скинхедов.
«А потом снова амнистировать, как просит Прилепин?» — спросил Путин, чем вовсе не поймал нас на противоречиях, а выказал своё откровенное, как белый день, нежелание относиться серьезно к любой точке зрения, кроме своей.
Да и вообще, сама формулировка Яна о том, что нас с Гуцко «поймали на противоречиях» мне показалась замечательно смешной. Как будто мы с Гуцко однояйцевые близнецы со сросшимся мозгом, которые говорят об одном и том же и противоположных точек зрения иметь не могут в принципе.
В общем, просмотрев интервью, я понял, что спорить с Яном я не буду — потому что отвечать ему хочется на каждое его слово (Ян, я не читал Карнеги. Ян, Шаргунов не менял партий, а самоиронии у него в любом случае побольше, чем у вас. Ян, а не забавно ли то, что вы, автор абсурдистских, не всегда понятных стихов требуете от авторов прозы ясной и пронзительной простоты. Ян, Саша Карасёв тоже ходил в Кремль — теперь вы и к нему испытываете брезгливость и разом перестали считать Карасёва писателем? — и т.д, и т. п. и т.д, и т. п.).
Но тут ведь не у меня берут интервью.
Поэтому, я удаляюсь и предоставляю слово Яну. Давайте, Ян, покажем им всем.
— С вашего позволения, можно рассказать: кто такой Ян Шенкман, какие-то основные биографические вехи. Где родились, как учились, и прочее? Где сейчас работаете, я просто не в курсе.
— Даю справку. Тридцать четыре года. Москвич. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал в «Огоньке» и «Независимой». Печатался практически во всех центральных изданиях. Сейчас завотделом культуры газеты «Пресс-секретарь» (www.prs.ru). Плюс веду рубрики еще в нескольких местах. Журналистикой занимаюсь больше пятнадцати лет. Литературным критиком и, тем более, писателем себя не считаю.
— Как сложилась судьба ваших книжек. Их было три? «Голубь идущий», «КТОЯ», «Книга учета жизни»… Можно немного о каждой из них?
— Была еще маленькая книжка «Потоп» в 1994 году. Партизанский такой самиздат, отпечатанный в бывшей типографии райкома партии. Оформление соответствующее, в духе партийных постановлений. Эстетика обэриутская. На меня тогда сильно повлиял Джордж Гуницкий, соавтор Гребенщикова, замечательный человек и поэт. На его стихи записан альбом «Треугольник». Потом, уже в 2000-е, я с ним познакомился через митьков и Мишу Сапего. Остальные книги выходили в издательстве «Красный матрос» у Сапеги. Крохотными тиражами (500 экз.), зато хорошо оформленные.
«Голубь идущий» (2001) — сборник лирики лет за десять. Там много разных влияний. От Аполлинера до Васи Шумова из группы «Центр». Коктейль получился очень странный, не в традициях отечественной поэзии. Некоторые считают, что это лучшая моя книга, хотя сейчас я оттуда половину выкинул бы, а остальное переписал.
«КТОЯ» (2003) — снова обэриутство и абсурд, но уже на новом этапе. Картинки там, между прочим, рисовал Митя Шагин, за что ему большое спасибо.
«Книга учета жизни» (2005) — сборник короткой прозы. Стилизованные записные книжки, рассказы, эссе. Она неожиданно хорошо разошлась, издателю пришлось допечатывать.
Вообще я сначала огорчался маленьким тиражам и маленькому спросу. Но потом оказалось, что книжки хорошо продаются, доходят до читателя и все, кому нужно, о них знают. Значит, судьба сложилась, хотя по внутренним ощущениям — полный провал. Все очень медленно происходит. На элементарные вещи приходится тратить годы. Но это претензии не к литературному процессу или читателю, а к мирозданию и себе.
— У меня есть частный, полуинтимный вопрос: а Ян Шенкман — он вообще какой в жизни человек? Злой, раздражительный? Или спокойный и умиротворенный? Вообще, не создается ли у вас ощущение, что критики (как и писатели) порой мстят за свои собственные обиды путем остервенелой порки эстетических и этических недругов? Кроме того, в ЖЖ вы написали, что плохо к себе относитесь. Это как-то не по-христиански, а?
— Захар, на ваше христианство сильно повлиял Дэйл Карнеги и другие американские жулики. Это в западной психотерапии принято внушать себе и окружающим, что ты лучший, прекрасный, добрый, замечательный, что у тебя все получится. Даже если в реальности все ровно наоборот. Жить так, конечно, удобнее. Но ведь довольные собой люди книг не пишут, либо пишут книги о том, как сбросить вес и бросить курить. О чем писать? О том, как тебе хорошо живется, а будет еще лучше? Но выплескивать на бумагу собственные проблемы — тоже глупость. Это та же психотерапия, только другая школа. В моем представлении литература нужна для того, чтобы жизнь обретала более четкие очертания. Честность прежде всего. Но резать правду-матку нельзя ни в коем случае. Реальность литературы выше жизни. Она более осмысленная и гармоничная. И вообще другая. Существование другой реальности придает этой смысл. Потому-то литература — дело одновременно и радостное и мучительное. Почитайте Пушкина. У него об это сказано гораздо лучше и проще. У меня не хватает слов.
А порками я никогда не занимался. Это не ко мне, это к Топорову и Немзеру. Просто пишу, что думаю. Не больше, но и не меньше. И недругов у меня нет. Просто есть понятия о том, что хорошо, а что плохо. Если завтра какой-нибудь Поляков напишет хорошую книжку, я очень обрадуюсь. Но не напишет. И Проханов не напишет. И Аксенов. У них просто другие цели.
— Читал недавно вашу очередную обиженную статью в «Огоньке», где вы пишете о современном, на ваш вкус, не совсем адекватном литературном процессе, и удивился не меньше, чем Быков, отвечавший вам. А вы можете конкретные примеры назвать современных величин объективно недооцененных? И поименовать те лифты, которые, по-вашему, не передвигаются вверх, а стоят на месте, заперев целые группы одаренных юношей и девушек в душной темноте? И нет ли, по вашему ощущению, и вас среди запертых?
— Быков прав в том смысле, что рано или поздно талантливый человек будет оценен. До Быкова это Мандельштам говорил: «Люди сохранят, что им нужно». Но уж больно горько смотреть на то, как торжествует бездарность и сволочь. Вот вам пример из истории. То, что литературные генералы Панферов и Гладков — временщики и обречены на забвение, было понятно сразу. По крайней мере, умным людям. Но Булгакову и Зощенко от этого было явно не легче. Не подумайте, я не себя имею в виду. Мне до Зощенко — как до неба. Но смотреть на сегодняшних Чаковских и Исаковских мерзко. И потом: есть что-то безнравственное в этом высказывании — «талант пробьется!». С какой стати ему вообще пробиваться? И останется ли он талантом, когда пробьется? Безнравственные поступки даром не проходят. Человек или перестает писать, или вынужден жертвовать очень многим, часто главным.
Быков пишет: «Пробиться просто. Сделать новеллизацию киносюжета. Разместить свой текст в Интернете и организовать его громкое обсуждение». Вдумайтесь в эти слова. Организовать громкое обсуждение! Это что-то уже за гранью нормы, это — не литература! Кому нужна слава такой ценой? Может быть, вам? Мне — нет. Я человек очень честолюбивый, это вы правильно уловили. Но хочу лишь того, что принадлежит мне по праву. Чужого не надо. Посчастливится написать нечто стоящее — будет и реакция соответствующая. А если и не будет, тоже не трагедия. Как говорил Довлатов, вознаграждение за литературный труд заложено в нем самом. Работать на публику и успех — себе дороже.
Я не судья Диме Быкову, тем более что он мой давний приятель, вот уже почти двадцать лет, а друзей не судят. Вроде бы он исключение из правила. Но Быков такой один или почти один. Впрочем, талантливых людей много и не должно быть. Вроде бы все эти гнусные стратегии его не согнули. Долго ли он продержится — поглядим.
— Мне хотелось бы вернуться к той вашей замечательной статье, которую вы написали после посещения молодыми писателями Путина. Я не очень помню ее содержание, но меня сразу очаровала фраза в самом начале вашего опуса: перечислив (или не перечислив?) имена побывавших в Ново-Огарева, человек где-то тринадцать, средь которых был и ваш покорный слуга, и Денис Гуцко, и Андрей Нитченко, и Илья Кочергин, и Герман Садулаев, — вы сказали: «Я не могу назвать их писателями». На это даже обижаться было грешно.
Примерно в тот же день мне прислал веселое письмо один из старейших наших критиков и публицистов, работающий в хорошем, мощном «толстом» журнале и написал примерно следующее: «Надо же, каков Шенкман, писал что-то там всю жизнь с приклеенной ухмылочкой, а внутри какие бури бушевали».
Ян, не отрефлексируете всю эту историю? Бури бушуют в вас? Отчего ж вы, вроде бы вполне себе консервативный критик, вдруг говорите о целой группе людей, что не считаете их за писателей? По какой такой причине?
— Захар, откуда у вас эта терминология? Опус, ваш покорный слуга, мощный журнал… Вроде бы не росли в советское время. Впрочем, пошлость неистребима. Кстати, хоть это и грешно, но вы, конечно, обиделись. Я знаю это из переписки с Гуцко, с которым у нас была целая полемика по поводу той статьи. К общему знаменателю не пришли, но общаться с ним было как минимум интересно.
Я не консервативный критик, просто, грубо говоря, надо совесть иметь. Писателя без совести не бывает.
Поход в Ново-Огарево был поступком прежде всего глупым. Помните, как Путин поймал вас и Гуцко на противоречиях? Как мальчишек. Кого вы думали обхитрить? Или шли просить денег? Для молодой литературы? Для нового комсомола? То есть для самих же себя. Пытались заручиться поддержкой власти, а это уже поступок бессовестный. Апеллировать к силе нельзя. Этика, принятая в русской литературе, такого не позволяет. Только не напоминайте мне про Мандельштама, Пастернака и всю эту историю со звонком Сталина. Во-первых, никто из вас не Пастернак, надо быть немножко скромнее. А Путин, слава богу, не Сталин. Вообще — масштабы не те. Во-вторых, ситуация была тогда вынужденная, речь шла о жизни и смерти, а не о субсидиях и промоушне, о которых не стесняясь говорили Чехова и Савельев. И, наконец, главное: Пастернак в той ситуации выглядел очень жалко.
Желать успеха — неприлично. Неприлично, как говорили в школе, выставляться. Звание писателя дает огромные моральные полномочия. Их надо, как мне представляется, заслужить. Не факт, что можно на это звание претендовать, даже написав много книг и не замарав себя гнусностями. Помните, Бродский даже в конце жизни с некоторым сомнением называл себя поэтом. И безо всяких сомнений — монстром, исчадьем ада. Вот такая позиция мне близка. Честный человек всегда играет на понижение. А эти… Просто не хочу говорить. Это не бури во мне бушуют, это брезгливость. Элементарная чистоплотность.
— Я вот перечислил выше несколько имен — Гуцко, Садулаев, Кочергин… Есть ещё, среди уже именитых моих плюс-минус ровесников Саша Гаррос, Дмитрий Новиков, Андрей Рубанов, Сергей Шаргунов… Мне кажется, что и они могли бы попасть на встречу с властью (да собственно и попадали и на встречи, и в саму власть). Вы бы их тоже не назвали б писателями, когда б они поехали в Ново-Огарево?
— На эту встречу с удовольствием пришло бы полстраны. Такая у нас страна. Слава богу, я в другой половине. А что до писательства… В большинстве своем это вязкая, плохо читаемая, но очень претенциозная проза. Эти люди боятся писать просто, потому что сказать им нечего. Писать просто вообще сложнее. Каждое слово на виду. Гораздо легче гнать эпохалку. Тут читатель смотрит на замах. А все остальное просматривает.
Теперь давайте поименно. Мне интересен Гуцко, но, по-моему, ему немножко юмора не хватает. Слишком серьезно к себе относится. Впрочем, его эссе я всегда читаю с большим удовольствием. Дело не только в близости позиций. Уж больно здорово пишет. Хотел бы я так уметь!
О Новикове и других не могу сказать ничего хорошего. Поэтому промолчу.
С Шаргуновым знаком лично. Он приятный в общении парень и хороший поэт. Но прозаик никакой и человек абсолютно беспринципный, что, в общем-то, не очень даже скрывает. Легко меняет политические партии и позиции. Лишь бы быть на виду и при деньгах. Сегодня радикал, завтра консерватор, потом опять радикал. Классический тип современного самопиарщика. Причем искренне уверен, что так и надо. Молодость, энергия, напор… Ура! Победа будет за нами! В общем, полный набор комсомольских штампов.
— Кстати, о поколении условно тридцатилетних, которое я перечислил выше — для вас оно имеет какие-то черты, какие-то характеристики, вы кого-то выделяете из числа этих писателей и тех, кого назвать писателями нельзя?
— Писательство — не поколенческое занятие. И вообще не групповое. Группами можно прорываться в литературу (ох, и поганое же это занятие), но писать группой или поколением невозможно. Забудьте вы о двадцатилетних, тридцатилетних, сорокалетних и прочей чуши. Нет таких категорий. Либо можешь писать, либо нет. Бродский и «Битлз» принадлежат к одному поколению. Мандельштам и Толкиен принадлежат к одному поколению. Что между ними общего?
Между прочим, говоря о своих коллегах, вы не назвали несколько важных, по крайней мере, для меня имен. Есть Родион Белецкий, один из лучших современных рассказчиков. Есть Антон Тихолоз, автор сдержанной, но очень сильной повести «Без отца». Среди ваших друзей, насколько я понимаю, Александр Карасев, честный и умный писатель, который умудряется писать военные рассказы не о войне, а о мирном времени. Наверное, поэтому он и не поехал в Ново-Огарево, что честный и умный.
Интересную прозу сочиняют Наталья Ключарева и Дарья Данилова.
Из тех, кто старше, назову Славу Сергеева и Александра Хургина.
Не такой уж я мизантроп, как вам кажется. Видите, сколько хороших писателей сразу вспомнил. И это еще не все. Вот, скажем, характерный пример. Вячеслав Пьецух, которого только сейчас заметили и отметили, хотя пишет он уже лет тридцать и пишет блестяще. Пьецух спокойно ждал, пока возьмут свое самозванные литературные генералы. И не видно было его ни в газетах, ни на телевидении. Я был чуть ли не первым, кто написал о нем большую обстоятельную статью в «Новом мире». Вот этим стоит гордиться. Вообще, на мой взгляд, от нашего времени, может быть, и останутся только Пьецух с Пелевиным, да еще, возможно, Сорокин с Быковым. Что, кстати, не так уж мало. Не такие уж беспросветные времена. Бывало хуже. И то это я только прозаиков вспомнил. А ведь есть еще поэзия, где работают Чухонцев и Гандлевский. Так что не все так плохо. Хорошие времена.
— Вы как-то сетовали на литераторов, занимающихся самопиаром, — в числе прочих (или в числе первых?) и на меня. Я не буду кокетничать, и готов признаться: безусловно, в моей работе этот элемент присутствует, мало того, я декларировал с самого начала, что воспринимаю литературный труд, как ремесло, которое должно кормить меня. Иначе, какого черта, я, отец троих детей, буду тратить время на самореализацию, когда мои дети хотят фруктов. Самопиар — это честная составляющая ремесла, и уж кому как ни вам знать о том, как упоённо занимались самопиаром многие и многие русские поэты или западные писатели, даже не начну перечислять имена: они общеизвестны, их очень много.
Вас-то что так раздражает?
— Ремесло заключается в том, чтобы хорошо писать, а не кричать на каждом углу о своей гениальности. А если у вас трое детей, займитесь чем-нибудь полезным и прибыльным, а на литературу, действительно, время тратить не стоит. Навязывать и продвигать себя — честно? Ну не знаю. Значит, вы просто не слишком уверены в себе. Не уверены в том, что стоите читательского внимания. Комплексы, Захар, комплексы. Решите сначала сами, чего хотите. Хорошо писать или стать успешным писателем. Это редко когда совместимо. Хорошо писать можно, и работая агентом по продаже билетов. А для того, чтобы быть успешным, вовсе необязательно хорошо писать. Достаточно кропать детективчики под Донцову.
Вообще какая-то удивительная путаница в этом вопросе. Вот, скажем, Владимир Шинкарев. Написал когда-то гениальную книгу «Максим и Федор». Придумал митьков. И вот уже лет пятнадцать молчит. Пишет себе картины тихонько. Не думаю, что дети его голодают. А репутацию сохранил. А если нужен успех и деньги, зачем тогда мелочиться. Пойдите по пути Максима Кононенко (он же Паркер). Или Леонида Млечина. Если уж продаваться, то с потрохами. Если бы кто-то из них встречался с Путиным, я и слова бы не сказал. Тут все честно и правильно. А еще можно писать порнографические романы или жизнеописания губернаторов. Что примерно одно и тоже. В общем, решайте. Все занятия хороши.
А апеллировать к известным именам я бы вам не советовал. Можно, конечно, вспомнить того же Пастернака или Хемингуэя. Но вы не Хемингуэй. И я, слава богу, тоже.
— Я в свое время читал ваши колонку в «Ex Libris», в том числе обзоры «толстых» журналов. По-моему, они не всегда даже подписывались, но ваше раздраженное перо легко угадывалось. В числе прочего невозможно было не заметить, что публикации в журналах «Москва» и «Наш современник» вызывали у вас в большинстве случаев вяло скрытое отторжение.
Сохранилось ли, Ян, идеологическое, и, более того, национальное разделение в русской литературе? Или, сформулирую иначе, сохранилось ли в вас неприятие тех или иных текстов в силу ваших личных, идеологических, мировоззренческих антипатий?
— Отторжение объяснимо. Хорошая литература идеологически выдержанной не бывает. Я не могу читать «Наш современник» по тем же причинам, по которым не могу читать, например, и «Новую газету». Тенденциозность отвратительна. Тенденциозность и ангажированность. Но если в журнале «Москва» мне попадались хорошая проза или стихи (а они попадались), я это отмечал, не взирая на партийность и прочие глупости.
Конечно, личные пристрастия сказываются. Они называются вкусом. О вкусах спорят вопреки поговорке. Это и хорошо. Я и в чужой журналистике больше всего ценю наличие собственного мнения, собственной точки зрения у автора. Но авторская журналистика, к сожалению, умирает. Она не востребована ни глупыми читателями, ни глупыми и пугливыми редакторами. А востребованы попки, шурупчики, винтики. Обслуживающий персонал.
Почитайте нынешние обзоры. Интересно вам? Мне не очень. Зато все объективно и правильно. Никакой вкусовщины и предпочтений. Как будто писал робот. Причем робот не очень грамотный.
А ведь есть же в стране хорошие книжные журналисты. На мне, извините, книжная журналистика не кончается. Но они, видимо, никому не нужны.
— Как вы оцениваете сегодняшнее состояние русской литературы вообще? И состояние поэзии, прозы и критики в честности.
Что у нас с прозой маститой? Можете, опережая историю, расставить по местам современных живых классиков? Кто останется и кто исчезнет? Искандер, Маканин, Аксенов, Лимонов, Проханов, Улицкая, Поляков, Ерофеев, Петрушевская, Битов, Андрей Дмитриев…
Я здесь солидаризовался бы со Львом Данилкиным и назвал ещё несколько имён, на мой вкус, очень важных. Это Юрий Козлов, это Владимир Личутин, это Леонид Юзефович. Три писателя, которые могут сделать такой неожиданный, умный, глубокий текст, какого от них и не ожидаешь вовсе.
— Ничего не могу ответить вам на этот вопрос. Я не критик, как и было сказано выше, а журналист. У Аксенова и Битова были в молодости замечательные рассказы, но на этом, по-моему, все и кончилось. Ерофеев — бизнесмен от литературы, хотя эссе его очень умные и крепкие. Проханов — мелкий жулик и графоман. Покажите его книги профессиональному редактору. У него волосы встанут дыбом. Поляков типичный функционер, прозаик за гранью добра и зла. Личутин — пародия на писателя. Русского языка он не знает совсем, хоть и почвенник. Я вообще заметил интересную закономерность. Если писатель двух слов по-русски связать не может — к бабке не ходи, патриот. Но сейчас ведь не это ценится. Тем более, Данилкиным. Напор, посконность, нарушение табу — вот что главное. На одном фуршете я с восторгом наблюдал, как Личутин схватил со стола блюдо с котлетками и стал его смачно нюхать. Потом громко высморкался. Большой писатель! Практически Лев Толстой.
Примечательна фигура Лимонова, человека фантастически одаренного. Но цели у него явно не литературные. Он не писатель по сути своей, а персонаж. Между персонажем и писателем — пропасть.
Мне очень нравятся его стихи и поздние книги эссе. «Книга мертвых», «Книга воды». Хотя за стилем он не следит совершенно. Считает, что это мелочи. Считает себя выше литературы. Лимонов хочет интересной жизни любой ценой, а принципов у него нет. Если б его пустили во власть, с удовольствием пошел бы. Это не Явлинский, который будет долго раздумывать о сохранении реноме. Лимонов авантюрист. С таким же успехом он мог быть дельтапланеристом или сексуальным маньяком. Посмотрите, какая интересная жизнь была у Чикатило! Почему нет?
— Когда новая книжка будет? И о чем? Большую прозу писать не собираетесь?
— Большую прозу я написать физически неспособен. Дыхание короткое. А новая книжка уже верстается в издательстве «Воймега». Небольшой сборник стихов. На этот раз серьезный. Никакого обэриутства. Есть готовый сборник литературных эссе. Есть сборник интервью с писателями. Есть короткая проза. Все это готово к печати. Но ходить по издательствам и предлагать себя я не буду. Это выше моих сил. Не могу.
— Как вам нынешняя политическая элита?
— Интересно, сантехников называют элитой за то, что они унитазы чинят? А занятие, между тем, не менее важное, чем воровать казенные деньги. Между прочим, сантехников я не запоминаю по именам, если они хорошо работают. Вот если плохо, приходится вникать и запоминать. А политика — ничем не лучше профессия. И пахнет примерно так же.
Какая еще элита? Вот вы в советское время знали по именам членов Политбюро? Я нет. Зачем? У меня и телевизора седьмой год нету. Как раз с того момента, как в стране не стало реальной политики. Обсуждать министра сельского хозяйства занятие такое же праздное, как обсуждение новых джинсов Ксюши Собчак. А вы, я смотрю, верите во всю эту ерунду…
Абсолютно прав Быков, когда говорит, что от правителя ничего не зависит. В России всегда была народная по сути власть. Даже при Сталине. Попробовал бы он что-то сделать без народного одобрения. Почему-то всегда вспоминают о тех, кого сажали, а не о тех, кто сажал. Как будто какие-то инопланетяне, монстры изнасиловали страну. Вот народ-то как раз и сажал. А сейчас сам себя грабит и разлагает. Какая к черту элита! Политика вообще никому не нужна. Лишь бы бабки платили и Петросяна показывали.
— Современной власти нужна литература? Зачем, на ваш взгляд, Медведев, Сурков и Путин столь часто встречаются с писателями?
— Ох, боюсь, что нужна им литература. Лучше б они ее не замечали. Литература, как церковь, должна быть отделена от власти. А цели простые. Репутация на Западе. Плюс обычные царские амбиции. Если есть царь, при нем должен быть и поэт. Плюс тяга к единообразию. Нынешняя власть ведь настолько пуглива, что все хочет контролировать. Даже оппозицию, которую сама же и создает. Даже вас, Захар, хотя вы и позиционируете себя как отъявленный радикал. И литературу хочет подобрать под свое крыло. Один президент, одна страна, одна литература. И вот появится поколение молодых писателей, выкормышей «Дебюта», которые зависят от власти, многим ей обязаны. Чем плохо? И вот что еще интересно. В Америке писатели сплошь и рядом отказываются от государственных субсидий, а у нас только пальчиком помани. Странно, да?