Сергей Беляков: Противостояние почвенников и либералов, на мой взгляд, естественно и неизбежно
С Сергеем Беляковым мы несколько раз ругались на страницах прессы. Я делал это, признаться, из озорства; иногда хочется позадираться. Сергей подкупил меня тем, что всякий раз отвечал очень серьёзно, вдумчиво и никогда не переходил на личности.
Многие суждения в его критических статьях мне кажутся неверными или вопиюще неверными; однако в Белякове есть то, что не оценить невозможно: он действительно хочет разобраться в том, о чём пишет. Хочет не только, повторюсь, навешать ярлыков, чем грешат иные критики, а — именно что разобраться, раскопать, выяснить для себя. И всё это очень всерьёз.
— Давай расскажем, кто такой Сергей Беляков. Где родился, как учился? Чем зарабатывает на жизнь ныне?
— Родился я в городе Свердловске, ныне Екатеринбурге. После девятого класса пошел работать на завод, затем — грузчиком в магазин. Закончил вечернюю школу и поступил в Уральский госуниверситет на исторический факультет. Окончил с красным дипломом, несколькими научными публикациями, поступил в аспирантуру (победил в большом конкурсе) и получил место на родной кафедре новой и новейшей истории. Вот тут и произошло событие, изменившее плавно-поступательное течение жизни.
Я уже оформил документы, как меня вызвал завкафедрой и, глядя в стол, попросил взять документы обратно. Причина выяснилась в тот же день. На мое место взяли симпатичную блондинку, дочку большого начальника. Я воспринял это как плевок в душу. Впрочем, быть может, меня не приняли и по другой причине. Еще в студенческие годы я заработал репутацию скандальной звезды факультета: учился отлично, но много умничал, спорил с преподавателями. Фраза: «Профессор, я с вами не согласен» стала частью моего имиджа. Не следовало себя так вести, но я был так увлечен наукой, что о «дипломатии» и не думал.
Разумеется, я продолжал учиться в аспирантуре (любое важное дело довожу до конца), завязал знакомства в академическом Институте славяноведения, съездил на стажировку в Белград, защитил диссертацию. Моим оппонентом была Елена Юрьевна Гуськова, один из крупнейших отечественных балканистов, которая специально приехала из Москвы на мою защиту и очень лестно отозвалась о моей работе. На нашем факультете уже давно такого не случалось. Но к этому времени я уже связал свою жизнь с литературой и научной работой после защиты диссертации занимался в четверть силы, только чтобы не потерять форму.
В студенческие годы я написал несколько статей и рецензий для нашего литературного журнала «Урал». Это было что-то вроде хобби. Я писал в свободное время. И неожиданно меня пригласил на работу Николай Коляда, главный редактор «Урала». Я стал литсотрудником, а потом и заместителем главного редактора. Коляда дал мне карт-бланш: пиши что хочешь, придумывай новые рубрики, рецензируй любые произведения. И я развернулся. Стал много писать, вскоре получил первую известность и первую литературную премию им. П. П. Бажова.
Сейчас продолжаю работать в «Урале», преподаю историю в хорошем коммерческом ВУЗе и пишу статьи, рецензии, обзоры. Денег не очень много, зато я зарабатываю на жизнь тем, что умею и что люблю, далеко не все мои однокурсники могут сказать о себе такое.
— Тебе уже пророчат место ведущего литературного критика России. Ты как к этому относишься? С юмором? С интересом? Или считаешь, что это так и есть: ты ведущий критик молодого поколения?
— Вот это да! Никогда не слышал ничего подобного! Очень приятно, что кто-то оценивает меня столь высоко, но до положения ведущего критика еще очень далеко. Мне не хватает филологической подготовки, я не очень быстро читаю, поэтому не могу отслеживать все новинки. Андрей Василевский и Наталья Иванова читают, несомненно, намного больше, следовательно, их представления о литературном процессе полнее моих. Но в каждом деле нужно стремиться достичь высот мастерства. Плох тот критик, который не мечтает стать властителем дум!
— Судя по Журнальному залу — ты один из самых, прости, если слово поперечным покажется — один из самых плодовитых критиков. Полсотни публикаций за какое-то пятилетие! Причём, последние года два ты публикуешься во всех «толстяках» сразу — по-моему, кроме Белякова никто так бодро и агрессивно не занял все высоты сразу. Разве что Пустовая, но, по-моему, у неё несколько поутих запал. Как ты всё это успеваешь? Считаешь ли ты, что критик должен писать много? Или это вопрос личного выбора? Книжку, кстати, не собираешься издать?
— Тоже неожиданный вопрос. Мне всегда казалось, что я пишу мало, работаю медленно. Хотя публикаций набралось и в самом деле порядочно. В Журнальном зале еще далеко не все учтены. Там почему-то пропущены несколько выпусков моей журнальной полки, там не учитываются рецензии, напечатанные под рубрикой «Господин Бестселлер: Между Ангелом и Бесом», которую мы с Сашей Зерновым вели в «Урале», а теперь ведем во «Взгляде». А еще есть научные публикации, их тоже немало. Наверное, только так и надо действовать молодому критику, который хочет завоевать свое место под солнцем. А книга у меня скоро выйдет, но не о русской литературе, а о хорватском национализме (на материале диссертации).
— Чего ждешь от литературы в новом году? И от кого именно?
— Жду новых вещей близких мне авторов — Владимира Маканина, Александра Иличевского, Алексея Иванова. Жду новые вещи чуждых, но интересных мне Майи Кучерской, Ольги Славниковой, Марины Палей, Эдуарда Лимонова. Жду новых произведений замечательных, но пока мало известных в столице Юлии Кокошко и Евдокии Туровой. Разумеется, жду новых произведений Захара Прилепина. А более всего хочу найти нового литературного героя, который прославил бы и затмил своего создателя, как Остап Бендер прославил и затмил Ильфа и Петрова, как Шерлок Холмс прославил и затмил Конан Дойла.
— На кого ориентируешься в современной и классической литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская критика?
— Столпы, конечно, есть. Русская литература велика и прекрасна, а перечень тех, на кого стоит ориентироваться, займет много-много страниц. А из ныне живущих столп один — Александр Исаевич Солженицын. Критика жива, только место ее в жизни общественной уж очень неприметно. Есть критики, значит, перефразируя Сергея Чупринина, есть и критика. Только вот читателей у нее мало.
— Биографию Корнея Чуковского читал в ЖЗЛ? Есть сегодня в критике величины, соразмерные великолепному Корнею? Можешь ли ты набросать список самых ярких, на твой вкус, критиков?
— Очень своевременный вопрос. Как раз недавно купил эту книгу и начал читать. Лежит сейчас на моем рабочем столе. А статьи самого Корнея Ивановича, его переписку с дочерью, Лидией Корнеевной, и дневник читал. Фигур, соразмерных ему, пока не вижу, но, может быть, вблизи они просто не видны. Пройдут годы, и мы узнаем, кто есть кто (точнее, кто был кем) на самом деле. Завидую эрудиции и мастерству Игоря Шайтанова, Натальи Ивановой, Ирины Роднянской, Евгения Ермолина, «остроте пера» Владимира Елистратова и Елены Невзглядовой. Еще многих могу назвать. Из молодых назову, конечно, Леру Пустовую и Андрея Рудалева, но им, как и мне, еще многому надо научиться.
— Какое издание в литературной периодике, на твой вкус, наиболее адекватно отслеживает и оценивает литературный процесс? «Литературная газета», «Литературная Россия», «День литературы», «Ex Libris НГ», «Культура», «Книжное обозрение»? Обо всех в отдельности можешь сказать пару слов?
— Трудно сказать. Я читаю эти газеты нерегулярно. Обычно лишь проглядываю, останавливаясь на чем-то особенно интересном. Но, конечно, пропускаю много важного. А так нельзя, их надо читать внимательно и регулярно, каждую неделю, а не от случая к случаю, как получается у меня. Надеюсь со временем упорядочить свою жизнь и дисциплинировать себя. Но и сейчас могу сказать, что “ Ex libris НГ» мне нравится больше «Книжного обозрения», а в «Литературной России» интересных и острых публикаций больше, чем в «Литературной газете».
— Что ты можешь сказать о толстых журналах? Какова их роль сегодня? В чём их ошибки? В чём их успехи?
— Можно обойтись двумя словами: элитарность и малотиражность. Да, они играют роль посредников между писателями и издательствами. Да, добрая половина лауреатов литературных премий — авторы «толстяков». Уровень наших лучших толстых журналов достаточно высок. Но дело не в журналах, а в читателе. Расцвет «толстяков» пришелся на позднее советское время. Они были частью особой, ушедшей ныне цивилизации.
В шестидесятые-восьмидесятые у людей были деньги и был досуг. Свободное время, которое не жалко потратить на литературный журнал. Хорошая литература была тогда массовой. Этому способствовало и государство, ограничивая тиражи «легкого чтива». На заводе, где работала моя мама, простые рабочие читали и передавали друг другу «Новый мир», «Неву», «Дружбу народов». Все это ушло в девяностые, когда люди, чтобы только выжить, вынуждены были горбатиться на трех-четырех работах, трудиться по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Какой уж тут досуг, какие журналы! В девяностые о них и забыли. Тогда же выросло поколение, не знающее, что такое «Новый мир». Сейчас у многих есть и деньги, и время, но привычки к серьезному чтению уже нет, пристрастились к жвачке покетбуков.
— Сохранилось ли, на твой взгляд, идеологическое разделение в современной литературе и, в том числе, в критике? Знаешь ли ты примеры отрицания отличных текстов критикой именно в силу идеологического неприятия?
— Сохранилось. Противостояние почвенников и либералов, на мой взгляд, естественно и неизбежно. Плохо другое. До сих пор не преодолена литературная замкнутость. Однажды разговаривал с замечательным литератором-почвенником, талантливым и умным человеком, и выяснил, что он не знает, кто такой Иличевский. То же самое и у либералов. Одна приятная и эрудированная дама объявила, что не читает мои статьи, потому что у меня «имперское мышление».
— В чем главная задача критики вообще?
— Не люблю рассуждать на эту тему. Получается высокопарно и академично. Я пишу, потому что мне хочется поделиться с читателем своими мыслями, наблюдениями, рассказать ему о новом романе, об интересном писателе.
— Хороший писатель Михаил Елизаров сказал недавно: «Ясно, что критика почему-то вообразила себя вершителем и координатором самой литературы, позволяя себе играть текстами, как акциями на бирже, по своим каким-то мотивам решая, что поднять, что опустить». Отрефлексируешь эту точку зрения?
— Думаю, что он преувеличивает. Впрочем, таким координатором, в известной степени, является любой читатель, который рассказывает своему знакомому о понравившейся книге. Знакомый может послушать и купить. Спрашиваю студента: «Зачем купил Мураками?» Он отвечает: «А мне друг посоветовал». У критика шире аудитория и больше инструментов для такой «координации». А в заговор критиков-злодеев я не верю. Их слишком много, они слишком разные, чтобы сговориться.
— Я несколько раз обвинял тебя в излишней «маститости». В том, что ты оперируешь устоявшимися понятиями, возвышаешь тех литераторов, что и так уже давно на пьедестале и с юмором, если не сказать с сарказмом смотришь на любые попытки обозначить как крупные и самостоятельные уже имена «молодую» поросль. По крайней мере, мне именно так казалось, когда я говорил о том, что Шаргунов, Новиков, Сенчин написали каждый по несколько классических вещей. Равно как и следующее поколение — Иванов, Тарковский, Антон Уткин. У тебя есть отличная возможность ответить мне вот прямо сейчас. Заодно меня интересуют как минимум те шесть персоналий, что я назвал. Отчего они не попали в число твоих, как ты сам называешь, «фаворитов», чем провинились?
— Я не против молодых писателей, но меня раздражают их неумеренные претензии и завышенная самооценка. Вот Максим Свириденков пишет: «До нас не было ничего!» От этих слов веет невежеством, ленью и самодовольством. Это, кстати, характерно для всего поколения двадцати-двадцатипятилетних. Они воспитаны рекламой и гламуром. Хотят стать знаменитыми и богатыми сразу, не прикладывая усилий.
Теперь о самих писателях. Дмитрий Новиков очень хороший прозаик, но он мне не близок, мне не близки и не интересны его темы. Может, я просто не вчитался, но пока это не мой автор. Да и к молодым я его не отношу. Ему, по-моему, за сорок. Романа Сенчина я долго ругал за отсутствие воображения, назвал даже как-то «лишним писателем». Но после «Льда под ногами» я взглянул на его творчество другими глазами. Да, это одна из ключевых фигур в современной литературе. Писатель-хроникер. Его произведения можно будет использовать как источник по истории повседневности. Он же создал новый образ маленького человека, современного обывателя. Буду писать о нем.
И тем более буду писать о блистательном Алексее Иванове. Он уже давно в любимцах, но к анализу его творчества я долго не обращался. Чтобы писать, мне нужно было прочесть если не всего Иванова, то, по крайней мере, самые значительные вещи. Два с половиной года назад я прочел «Золото бунта». Книга поразила и сбила с толку: это не походило ни на что в современной литературе. Но тогда я как раз работал над диссертацией, времени не хватало, и дальнейшее знакомство с Ивановым я отложил. Только в «Урале» под рубрикой «Между Ангелом и Бесом» вышла наша рецензия на «Золото бунта». Потом опять не хватало времени, было много работы, а читаю я, как уже говорил, не быстро. Лишь недавно я прочитал основные вещи Иванова. Он значительный и самобытный писатель. Вскоре Иванов станет одним из героев моих статей, из любимых героев.
Другое дело Шаргунов. Мне он импонировал как человек, лишенный либеральной прививки против всего советского. Шаргунов ее получить не успел. Начинал Шаргунов замечательно, но дальше громких манифестов и многообещающих заявок дело не пошло. «Ура» будут читать историки литературы, но широкий читатель как не знал Шаргунова, так и не узнает. Эксперимент одаренного юноши, но никак не классический текст. Не будут его включать в учебники литературы. Шаргунов талантлив, но, мне кажется, что после «Ура» он, как писатель, не развивался, а деградировал. Шаргунов не создал героя, он не может сочинить хороший сюжет, стиль его тоже не безупречен. К сожалению, Шаргунов в последние годы изрядно себя дискредитировал. Сергей из «Льда под ногами» и комичный Саша Жуткин из повести Владимира Кантора «Гид» с него ведь списаны. Дай Бог, если я ошибаюсь, и Сергей в самом деле станет настоящим писателем. Хочу прочитать его «Птичий грипп». Михаила Тарковского и Антона Уткина я пока не читал.
— И ещё о твоих литературных фаворитах. Ты действительно видишь Александра Иличевского как одного из лидеров, ну, условно говоря, нового поколения? Отчего не Быкова? Отчего не Иванова? (Я ничего не имею против Иличевского, мне интересен твой ход мыслей).
— Иличевский большой писатель. Мастер, стилист, обладатель уникального изобразительного таланта. Но главное не в этом. Иличевский уникален не только хищностью зрения, но и широтой и серьезностью поднимаемых им тем. Никто не описал у нас девяностые на таком высочайшем уровне, не создал столь грандиозного обобщения, как Иличевский.
Иванова, как я уже сказал, тоже отношу к любимцам. Это единственный современный писатель, создавший живого, яркого героя-победителя. Пусть комичного, пошловатого, но харизматичного и оригинального. Я имею в виду Моржова из «Блуды и МУДО». А Быков? О нем очень хорошо сказал Владимир Губайловский: читать Быкова интересно, но как только закрываешь книгу, тут же забываешь о прочитанном. Быков блистательный халтурщик, верхогляд и легковес. Сказанное не относится к его биографии Пастернака.
— Объясни мне, пожалуйста, чем тебе всё-таки столь милы именно чеченские романы Проханова? Я очень — очень! — люблю этого писателя, но вот как раз чеченские его романы мне представляются крайне, скажем так, литературными. В них слишком много «слога», а вот ужаса, почвы, мрака — того, что он так безупречно мог сделать, например, в сборнике рассказов «Третий тост» — куда меньше. А? И, к слову, читал ли ты его «советские» романы?
— Ты, человек воевавший, оцениваешь «чеченскую» прозу достаточно сурово. Но у меня другой взгляд. Я ставлю художественный образ выше правды жизни. Литература не обязана копировать жизнь, отражать ее с фотографической точностью. Литература — альтернативная реальность, она дает человеку возможность прожить еще одну жизнь. Литературная реальность и похожа, и не похожа на наш мир. «Чеченские» романы Проханова художественны. Он не пытается донести до читателя «невероятную явь войны», а создает собственное художественное пространство. Его взгляд на войну в этих романах — взгляд не реалиста, а экспрессиониста, и мне кажется, что именно экспрессионистическая манера более всего соответствует особенностям его дара. Впрочем, о его военной прозе я недавно написал большую статью, которая, надеюсь, вскоре выйдет. Я, конечно, гораздо лучше знаю творчество Проханова последних десяти лет. Из советских вещей читал сборники «Иду в путь мой», «Светлей лазури» и знаменитое «Дерево в центре Кабула». Но остался равнодушен. Впрочем, там есть очень удачные эпизоды.
— Как ты, кстати, относишься к советской литературе? Соразмерен ли XX русский век XIX-му?
— Конечно, соразмерен. Нелюбимый мною Серебряный век и любимые двадцатые годы были уникальны в истории русской литературы. Подобной интенсивности и разнообразия литературной жизни не знал и золотой XIX век. Разумеется, понятие русская литература XX века много шире понятия «советская литература». Ахматова, например, никогда не была советским поэтом. Но и понятие советская литература объединяет замечательных писателей, от Платонова до Шолохова, от Фазиля Искандера до Валентина Распутина.
— Надо ли политикам слушать литераторов?
— Политикам надо слушать общество, народ, в том числе и писателей. В начале восьмидесятых писатели восстали против проекта поворота сибирских рек и ведь заставили-таки власть отказаться от этой чудовищной затеи. Но приглашать писателей работать в президентскую администрацию вряд ли стоит. Это разные профессии.
— В чем главная проблема современных молодых писателей и критиков? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
— Да, гонорары у большинства писателей не велики, Игорь Савельев называет это «экономическим запретом на профессию». Но дело не сводится к финансовым проблемам. Молодым не хватает жизненного опыта и опыта чтения, не хватает эрудиции. При этом, повторю, самооценка завышена, завышены и требования. Поэтому пишут много, а читают мало.
— Будущая жизнь — только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?
— Надеюсь, не только литература. Со временем вернусь в науку, но хочу вернуться не просто так, не с пустыми руками. Литература и наука, на мой взгляд, совместимы. Я профессионально занимаюсь идеологическим и бытовым национализмом, а русская литература дает интересный материал для анализа. Так что я не просто пишу статьи и рецензии, но и накапливаю материал. Полагаю, что мои исследования будут полезны для государства и общества.
— Политические взгляды есть у тебя? Как тебе нынешняя политическая элита? А спрогнозировать политическую ситуацию можешь?
— Я патриот, государственник. Вместе с тем, я сторонник демократического устройства. Понятия демократ и патриот для меня неразрывно связаны друг с другом. Демократию, то есть народовластие, считаю лучшей формой правления для нашей страны. На нынешний авторитаризм, как и на псевдодемократию девяностых, насмотрелся, хватит. У нас многие до сих пор надеются на доброго царя, верят, что начальство может быть хорошим, а может — плохим.
На самом деле, всякий начальник, если он не зависит от своих подчиненных, со временем превращается в тирана, хапугу и вора. Все беды не от дурного начальства, а от бесконтрольности этого начальства. Наша власть, наша элита независима от народа. Начальнику плевать, что о нем думает народ, потому что демократические институты у нас не действуют.
Народ одурачен и разочарован. Все началось в 1996 году во время позорных выборов президента. Именно тогда власть осознала, что можно делать что угодно: воровать миллиардами, не платить пенсии и зарплаты, держать в нищете бюджетников. Главное перед выборами мобилизовать СМИ, собрать эстрадных звезд, шутов и клоунов, провозгласить что-то вроде «Голосуй, или проиграешь», «Голосуй сердцем», и все проголосуют как надо.
Вот мой родной Екатеринбург, один из богатейших городов России, каждую весну и осень утопает в грязи. Городские власти вырубают деревья, уничтожают парки и скверы, с их санкции строительные компании воздвигают многоэтажки на месте детских площадок. Уже шестнадцать лет городом правит мэр Чернецкий. Его все ругают, но избирают вновь и вновь. Городские СМИ, естественно, обеспечивают информационную поддержку, да и без СМИ за него голосуют. «А другие еще хуже». «Он уже „сытый“, а новые придут „голодными…“». Наивные. Разве у волка есть центр насыщения?
Только зависимость от народа, страх перед его волей может заставить начальника думать об интересах сограждан. На «совесть» и «сытость» начальника надеяться смешно. То же самое и на более высоком уровне. Наверное, к демократии мы придем не через президентские выборы, не через партийную борьбу. Демократия начинается на самом низшем уровне. Нам надо научиться объединяться для защиты собственных интересов. Например, создавать объединения собственников жилья, совместно отстаивать свои права, бороться с произволом властей и строительных компаний. Затем поставить городскую власть под контроль граждан. Надо создавать действительно независимые профсоюзы, которые боролись бы за права трудящихся. А потом можно думать и о более высоком уровне.