Дмитрий Новиков. Хочешь быть счастливым — будь им
Дмитрий Новиков — один из самых сильных, на мой вкус, современных прозаиков, автор нескольких пронзительных книг.
Причиной нашего сегодняшнего разговора послужила моя давняя, иногда с веселой завистью, любовь к его великолепным рассказам, как минимум, два из которых («Муха в янтаре», «Происхождение стиля») должны войти во все антологии русской прозы. Это, я говорю, причина для разговора. А поводом для разговора стало то, что Дмитрий Новиков на днях стал лауреатом Пушкинской премии.
С чем мы его и поздравляем. Он заслужил, как никто иной. Именно — Пушкинскую.
— Давай расскажем, кто такой Дмитрий Новиков. Где родился, как учился, где служил, на ком женился, кто отец, кто мама, кто дети? Чем занят?
— Родился и всю жизнь живу в Петрозаводске, столице Республики Карелия. Живу с постоянными вылазками на все стороны света, последнее время больше всего — на Север.
Служил на Северном флоте, учился на медицинском факультете Петрозаводского университета. Один из прадедов расстрелян в 35 году, лежит в Красном бору, 17 км от Петрозаводска. Судьба второго неизвестна. Дед один окончил войну командиром штрафного батальона. Второй дед жив до сих пор, ему 92 года, содержит себя сам, косить сено перестал год назад. При этом ежедневно выпивает бутылку водки. Бабушки были крестьянки. Отец с мамой — советские инженеры, сейчас на пенсии. Жена — врач. Дети — три чудесных дочки.
Занимаюсь исключительно литературой и связанной с ней общественной деятельностью.
— Что ждешь от литературы в новом году? И от кого именно?
Жду литературы. Почему-то в первую очередь надежда на поколение, к которому условно и с большой степенью допущения относимся и ты, и я. Поколения, которое успело пожить в социализме, повариться в переходе, полно сил сейчас. Обязательно должны появиться сильные вещи. Очень радостно возвращение из двухлетнего кризиса Ильи Кочергина. Ира Мамаева — наверное, одна из последних и самых младших в этом поколении. Дальше придут другие.
— На кого ориентируетесь в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская литература? А западная?
— Пока жив человек — будет жива и литература. Лучшие, тревожащие душу, книги будут драгоценным пластом оседать в классике. Так что все хорошо. Маленькие тиражи русских книг объясняются лишь отсутствием системы распространения и пропаганды литературы. Западную литературу сейчас читаю мало — мне интересно то, что происходит непосредственно у нас, в настоящее время.
— Кого из живых классиков уважаешь? С кем знаком? С кем хотели бы пообщаться из классиков — с живым или мертвым?
— Со всеми, с кем мечтал познакомиться, наверное, уже знаком. С тайным восторгом общаюсь с Владимиром Семеновичем Маканиным. Редкий душевный подъем вызвал чудесный Фазиль Абдулович Искандер. Интересно было пообщаться с Андреем Битовым. Забавно — с Евгением Евтушенко. Пронзительно — с Александром Кушнером. Запойно — с Андреем Волосом.
Из вечно живых повстречался бы с Бродским, но вряд ли бы он мной заинтересовался, а становиться в ряд мемуаристов было бы странно. С Сергеем Довлатовым хотелось бы уважительно загулять.
— Вообще твои книги должны что — радовать, огорчать, заставлять думать?
— Не люблю слово «должны». Мы с ними (книгами) и так это делаем. Я много встречаюсь с читателями и знаю, что говорю, и говорю это без бахвальства и пафоса. Здорово, что важное, казалось бы, лишь тебе, становиться интересным и близким другим, незнакомым людям. Особенно чудесно встречаться с детьми — они понимают всё гораздо быстрее и лучше взрослых. Так в одной из школ вместо нудной и долгой дискуссии об употреблении в литературе нецензурной лексики была фраза в сочинении девочки Насти Сладкомёдовой «С помощью грубых слов и выражений автору удается заставить нас задуматься о вечных вопросах»… Я почувствовал себя в какой-то мере оправданным.
— Что первично в творчестве? Донести мысль? Сделать сюжет? Или просто дурака валяешь?
— Первично всё. Я не теоретик литературы, я её практик. Настоящее, полёт получается, по-моему, когда, не жалея себя, бросаешься в самые замысловатые тяготы жизни, выдерживаешь, выживаешь, любишь мучительно, снова умираешь — и в награду тебе может (не обязательно, не должно) даться свобода и пластика языка, которая пронесёт тебя и читателя над землёй. Недалеко и недолго. Стиль порождается болью. Технические же средства — всего лишь превратности метода.
— Вообще литература — это всерьёз? Смертельно?
— Литература — это смертельно, печёночно, душевнобольно и церебропатично. Аналогия с танцами — всем кажется, что танго — это милый танец безобидной любви. А танго — это когда ломаются кости.
— Какой бы свой текст хотел экранизировать?
— Есть текст под названием «Другая река» — о православном святом, который единственный был канонизирован, несмотря на совершение смертного греха. Ну и «Муху в янтаре», естественно, но для этого нужен новый Феллини.
— Ты один из самых известных молодых писателей. Конкурентами кого-то воспринимаешь? Или — каждый делает свое дело? Быков, Гуцко, Иванов, Сенчин, Шаргунов? О женщинах будем говорить? Аня Козлова и Аня Старобинец, Орлова, Рубанова?
— Забыл Диму Горчева, Илью Кочергина и Захара Прилепина.
— Горчева мало читал, виноват, а Кочергин — великолепный, согласен.
— Я их всех люблю и ценю. С доброй улыбкой наблюдаю порой разнообразные деяния московских мальчиков Димы Быкова и Серёжи Шаргунова. Их энергия изумляет. До сих пор перед глазами стоит изящная норковая шубка, в которой Сергей Шаргунов вещал что-то о баррикадах. Забавно порой наблюдать за виртуозными балетными прыжками в защиту постмодернизма, производимыми талантливым реалистом Наташей Рубановой. Но все мы делаем одно дело, все несём свою ношу, и, как сказал Андрей Волос: «Литература — это большое капустное поле. И каждому достаются свои кочаны».
— Какие газеты, журналы сайты читаешь и почитаешь? И с каким чувством?
— Никакие газеты и сайты не почитаю. И не читаю почти. Журналистов жалко, как и актеров — постоянная продажность не идет им на пользу.
— А с каким чувством смотришь ОРТ и РТР?
— Тоже почти не смотрю. Как и другие каналы. Новости разве. Конечно, чернуха надоела, её попозже нужно сделать. А петросянские выходки — вообще заполночь, настоящие поклонники дождутся. Да, а «Культура» — чудесный канал.
— Надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Памятуя о том, сколько бреда они произнесли и написали в последние 20 лет?
— Что значит — надо? Они и так слушают. В Париже, в музее д’Орсэ, по-моему, есть картина — «Колесо судьбы» что ли. Там король (политик) попирает голову крестьянина, а поэт попирает голову короля. Ничего не изменилось. Только определиться нужно — кто писатель. Не по тиражам, не по изыскам методологии и физиологическим выплескам. А по мастерству и достоинству. На форуме в Липках наблюдал как-то чудесную картину. Когда приезжали какие-то политики, некоторые писатели бросались к ним пожимать руки. А вдалеке ходил себе Владимир Семёнович Маканин. И вот уже политики, отмахнувшись от назойливых рук, подходили к нему с почтительностью и говорили «Здравствуйте, Владимир Семёнович». «Здравствуйте», — отвечал им Маканин
— «Писателей надо пороть» по Розанову? Как писатель тебя спрашиваю. Надо нас пороть? Или забить на нас? Или любить нас при жизни и ставить большие памятники?
— Можно пороть, но степени тех пыток, которые писатель организует сам себе, всё равно не добиться. Можно забить, но никуда от нас не денетесь, мы всё равно ваша кровь, слюна и сперма. Забившие сейчас придут потом. Памятники при жизни не нужно — некоторые от солнца или мороза трескаются.
— О чем будет новый роман? И когда?
— Роман, вернее большой текст, будет не знаю когда. Я как будто начал с ноля, по сравнению с рассказами, совсем другое чувство. Радостно изумился, когда увидел, что вместо трудных переходов можно иногда ставить точку и писать — глава номер следующая. Старшие друзья подсказали — а еще можно ставить звездочки.
А о чем. О любви — к Северу и Югу, к морю и суше, к женщинам и детям, к русским, поморам и карелам. О ненависти — к Северу и Югу, женщинам, русским, поморам и карелам. О страстях шекспировских и тонких чувствах. О нежности и похоти. О смерти. О возбуждении в себе чувства жалости. О бессмысленности всего. И о надежде.
Слишком много всего. Не знаю, получится ли. Но стараюсь. Иначе никак.
— В чем главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
— Мне кажется, главная проблема — боязнь жизни. Если хочется писать сильно, придётся на своей шкуре испытать боль, унижение, плевки в душу, предательство друзей и твоё собственное, алкоголь в той или иной степени. А еще радость короткого полета, запахи мира и ласковость божьей души. Но всё это будет отпущено полной мерой, и за всё придётся ответить. Многие этого боятся.
А ещё раздражает плаксивость какая-то, чувство, что весь мир тебе обязан. Хочешь быть счастливым — будь им. Хочешь быть писателем — будь.
— Кем бы ты был, если б не писателем?
— Было в жизни несколько случаев, когда от смерти или большого зла помогала книга. То есть без литературы был бы весьма вероятным прахом. Поэтому нужно продолжать. Хорошо, если мои книги тоже кому-то помогут.
— Будущая жизнь — только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?
— Наверное, да. Хотелось бы, возможно, в кино себя попробовать, но там слишком много людей, слишком большие деньги и слишком часто пляшут.
— Мечта?
— Жизнь и счастье детей.
— Любимый рассказ.
— Сэлинджер «Лапа-растяпа»
— Единственный раз, когда взгляды Прилепина и Новикова чуть совпали — когда была Кондопога. Не боишься, что вся страна превратится однажды в Кондопогу?
— Не боюсь, потому что так не будет. Другой вопрос — это хороший урок властям. Нужно решать проблемы, а не по-страусиному прятать в песок свои золотые яйца.
— Что ждешь от нового политического года?
— От нового политического года жду, прежде всего, спокойствия. Чтобы телодвижения различных сил оставались в границах разума и ответственности.