Захар Прилепин. Черная обезьяна; Анна Козлова. Все, что вы хотели, но боялись поджечь

Любовь в реале

Полюбить — легко, любить — сложно.
Народная мудрость

Картин счастливой любви можно вспомнить вот так, без помощи справочного материала, совсем немного… Приходит в голову, как ни странно, чета Маниловых из “Мертвых душ”, которую в школе нас приучали воспринимать чуть ли не с презрением. Живут этакие голубки, пустые мечтатели, витают в облаках… А задуматься, как непросто им было сохранять это витание в дальнем имении, в замкнутом пространстве, общаясь с ограниченным числом лиц, причем не их круга. Манилов иногда выезжает в город, а жена и сыновья — в заточении. (Жуткие будни таких дальних (да и не очень дальних) помещиков мы увидим у Чехова.) И любовь, пусть и пошловатая, смешная (а какая продолжительная любовь не может показаться пошловатой и смешной?) удерживает этих затерянных в пространствах России людей от превращения в животных… Или любовь Ильи Ильича Обломова. Нет, не к этой лицемерной, не уважавшей его Ольге, а к Агафье Матвеевне. Ведь их отношения близки к идеальной любви, идеальному супружеству.

Но все же при всем усилии вспомнить много счастливых любовей в русской литературе не получается. Чтобы он и она познакомились, влюбились, а в финале, прожив полную испытаний, но все же чистую и честную совместную жизнь, умерли…

А можно ли написать такую книгу с подробностями? Дешевое чтиво или сказку — да, а реалистический роман… Лев Толстой попытался изобразить идеальную семью — Левина и Кити. Но помним ли мы ее? Я встречал поклонников этого произведения, пропускавших при перечитывании страницы, ей посвященные. Левин с Кити казались им лишней линией. Она явно слабее, чем линия Анны, Вронского, Каренина: здесь страсти, конфликты, слезы, поезд, а там — размеренность и приторная благость…

В “Крейцеровой сонате” тот же Толстой, наверное, первым в русской литературе попытался показать невозможность любви долгой, прочной, в браке: “Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить себе как можно больше удовольствия один через другого. Я называл ссорой то, что произошло между нами; но это была не ссора, а это было только вследствие прекращения чувственности обнаружившееся наше действительное отношение друг к другу. Я не понимал, что это холодное и враждебное отношение было нашим нормальным отношением, не понимал этого потому, что это враждебное отношение в первое время очень скоро опять закрылось от нас вновь поднявшеюся перегонной чувственностью, то есть влюблением. <…> С братом, с приятелями, с отцом, я помню, я ссорился, но никогда между нами не было той особенной, ядовитой злобы, которая была тут. Но прошло несколько времени, и опять эта взаимная ненависть скрылась под влюбленностью, то есть чувственностью, и я еще утешался мыслью, что эти две ссоры были ошибки, которые можно исправить. Но вот наступила третья, четвертая ссора, и я понял, что это не случайность, а что это так должно быть, так и будет, и я ужаснулся тому, что предстоит мне. При этом мучила меня еще та ужасная мысль, что это один я только так дурно, непохоже на то, что я ожидал, живу с женой, тогда как в других супружествах этого не бывает. Я не знал еще тогда, что это общая участь, но что все так же, как я, думают, что это их исключительное несчастие, скрывают это исключительное, постыдное свое несчастие не только от других, но и от самих себя, сами себе не признаются в этом”.

Поскольку реалистическая проза тесно связана с реальностью, заглянем туда. Кто будет утверждать, что большинство семей живут не по подобному графику? Впрочем, большинство семей рассыпаются после нескольких таких перепадов, решив, что ошиблись в избаннике/избраннице. Снова находят человека, снова женятся, и снова вскоре подают на развод. Вот, кстати, цифра: “В 2009 году процент разводов в России составил 70%”, — а после нее еще более мрачный вопрос: “Интересно, счастливы ли в браке оставшиеся 30 процентов?”

Русская литература в прошлом и позапрошлом веках немало внимания уделила проблеме гибели любви в браке. В первом десятилетии века нового мы этой проблемы почти не встречаем. Авторы попросту выпускают ее из повествования или же обходятся несколькими словами.

Впрочем, недавно и почти одновременно вышли две книги, в которых эта проблема затронута. Это “Черная обезьяна” Захара Прилепина и “Все, что вы хотели, но боялись поджечь” Анны Козловой.

Герой прилепинского романа вроде бы (статусно) вполне благополучный человек. Деньги водятся, квартира, хоть и не просторная, но своя, имеется, есть жена и двое детей. Правда, существует еще и любовница, но это давно уже не является однозначным пороком, более того, в печати не раз я встречал советы женам отнестись с пониманием и терпением к существованию у мужа любовницы, так как, оказывается, наличие любовницы только укрепляет брак, — муж, дескать, возвращается от любовницы в хорошем настроении, но и с чувством вины, и уделяет больше внимания детям, законной супруге…

Безымянный (и автор, видимо, неслучайно не дает ему имени) герой “Черной обезьяны” жене не уделяет никакого внимания. Они живут словно бы в параллельных измерениях. Она приходит домой, он уходит, она уходит, он приходит… Но по вечерам они оказываются вместе, и тогда герой тоскливо мечтает: “…Сейчас бы свернуть в проулок, миновать тупичок, выйти через черный ход к дивану в другой комнате, подбежать на цыпочках к дверям, быстро запереться изнутри на засов”.

Жена делает попытки близости, но они вялы и формальны, — видимо, и она понимает, что любовь прошла.

До определенного момента их соединяют дети — мальчик и девочка лет четырех-пяти. К ним невозможно не испытывать нежных чувств — сам возраст на это провоцирует, о них невозможно не заботиться (хотя дети всячески стараются быть самостоятельными, послушными, некапризными). И все же, узнав о том, что у мужа любовница (точнее, получив материальные доказательства), жена убегает из квартиры. Герой тоже не может долго находиться в этих стенах; отводит детей в садик, откуда их при первой возможности похищает жена.

Герой переселяется к любовнице, но та очень скоро его выгоняет. Он, находящийся постоянно при ней, грузящий (пусть и молчаливо) ее своими проблемами, ей не нужен. Секс, удовлетворение чувственности — одно, а сосуществование — другое.

В итоге герой остается один. Этакий примерно тридцатипятилетний бобыль — сгоревший, опустошенный, безвольный.

Сценам, так сказать, общения героя с женой, детьми, любовницей автор отвел едва ли треть объема своей небольшой книги. Его, вместе с героем, больше занимает проблема неких недоростков — кровожадных детей, убивающих взрослых… В итоге они сводят (временно?) героя с ума, тем более что потерявшиеся его родные сын и дочка, вполне вероятно, могли стать такими же недоростками…

Линия недоростков, конечно, важная, на ней держится сюжет, но она все же литературна. А вот линия потерянной любви — жизненна и кровоточива.

Автор не показывает нам период влюбленности героя и его жены; знакомство героя с любовницей описано предельно лаконично (герою очень понравились ее щеки). Мы видим лишь финал — предел послелюбовья. К сожалению, лишь это.

Я слышал, что первоначально “Черная обезьяна” была намного больше окончательного варианта. Быть может, там Захар Прилепин проследил весь период гибели любви своего героя и к жене, и к любовнице; скорее всего, получилось художественно слабо, и он оставил лишь то, что оставил.

Жаль. Чтобы показать путь героя от счастья к одиночеству и опустошению, подошла бы форма русского романа — неспешное, подробное повествование, необходимые длинноты, временная протяженность.

А гибель любви в “Черной обезьяне” закономерна. Точно так же она гибнет в девяти из десяти квартир любой российской (а может, и европейской, и американской) многоэтажки. Условия жизни, ритм жизни, схема жизни не подходят для прочной любви… В одних квартирах любовь гибнет громко и болезненно, в других — тихонечко разлагается. Но немало к тому же квартир, где обитают одинокие особи, которые, зная, что любовь — это почти сказка, мираж, тем не менее мечтают о ней.

Такова героиня книги Анны Козловой “Все, что вы хотели, но боялись поджечь” Саша Живержеева. Ей почти тридцать, но у нее никогда не было мужчины, с которым она более или менее продолжительное время жила вместе. Все ее мужчины были или на несколько часов, или на десяток-другой встреч.

Живержеева и страдает в одиночестве, и боится с кем-нибудь соединиться. Ее постоянно преследуют воспоминания о судьбе ее родителей, которые сначала любили друг друга, а потом стали ненавидеть. Папа поздно приходил с работы и приносил мало денег, а мама стояла у плиты и остервенело варила борщ.

“Мамина и папина любовь являла собой несколько упрямого, но все же выносливого ослика, который, несмотря на брань и окрики, упрямо следовал путем, который был ясен ему одному. В течение многих лет его нагружали тюками говна, сундуками со скелетами, гирями, коробками с плесенью, гнилыми бревнами и бесконечными пакетами с мелким мусором. И однажды ослик не выдержал — он, как это принято у тактичных животных, пошатался некоторое время для виду, но никто не собирался давать ему передышку, и тогда он просто издох”. (Издыхают от перегрузки обычно лошади, а не ослы, ну да ладно, — образ все равно хорош.)

В итоге мама выгнала папу. “Конечно, развод с папой был крахом юных маминых мечтаний, конечно, она оказалась одна с маленьким ребенком, но все же за ней осталась папина двухкомнатная квартира. Свою однокомнатную мама предусмотрительно сдавала внаем”.

Героиня, в то время маленькая девочка, подобно детям в “Черной обезьяне”, инстинктивно пытается спасти семью, стараясь быть послушной, хорошей; пытается спасти даже тогда, когда семьи уже формально не существует: “Он (отец. — Р.С.) приезжал почти во все воскресенья, тихо здоровался со своей бывшей женой и ждал, прислонившись к вешалке, пока я одевалась. <…> Я в экстазе натягивала колготки, искала перчатки, шарф и шапку, суетилась и спотыкалась и больше всего боялась, что родители успеют начать скандалить из-за моей дурацкой несобранности”.

Отец Саши находит другую женщину, потом еще и еще, мать тоже ищет, и тоже находит. Но все союзы распадаются. У героини же таковых вовсе не возникает, и виной этому, скорее всего, полученный в детстве опыт неудавшегося союза ее родителей. В ней не заживает пресловутая душевная травма.

Есть в книге Козловой эпизод, совершенно не свойственный этому, по определению Льва Данилкина, ультрашоковому автору. Эпизод очень лиричный и, видимо, не побоюсь этого слова, выстраданный.

“Почему они не разговаривали? <…> Они ведь любили друг друга когда-то раньше, жить, наверное, друг без друга не могли. Если бы я могла залезть им в головы, выпотрошить из мозга память, я бы показала маме тот день, когда меня еще не было и когда она долго ждала папиного звонка, и злилась, и плакала, может быть, а потом он все-таки звонил, и приезжал к ней в гости, и они целовались, обнявшись на диване. Вполне возможно, мама даже произносила слова. Она говорила: “Это самый счастливый день в моей жизни!” Да и папа, скорее всего, не молчал. Он говорил: “Я люблю тебя, я не могу без тебя жить”. Этот день никуда не исчез, он до сих пор где-то есть, и до сих пор мама сначала ждет звонка, а потом целуется с моим отцом на диване. Она ведь помнит об этом. И он помнит. И, встречаясь, они как будто отрекаются от себя в прошлом, высмеивают сами себя.

<…> Если бы я могла установить новый общественный закон, я бы обязала всех бывших мужей и жен, всех бывших любовников и любовниц, встречаясь, публично обниматься и громко благодарить друг друга за дни счастья, которые они когда-то щедро друг другу дарили. Это было бы правильно. Это было бы единственным логическим выходом из омута всех этих грязных склок, оскорбительных фраз и жуткого, непоправимого несчастья. Я бы даже установила новую должность — смотрителя за бывшими любовниками”.

Взрослая Саша работает в проекте “Дом-2”, где, как известно, строят любовь. Но ни у нее, ни у большинства ее коллег личная жизнь не клеится, любовь не строится. Наоборот, такая работа провоцирует Сашу и остальных на цинизм, бесстыдство, запредельную откровенность. (“Дом-2” в этой книжке может восприниматься как неудачный прием, примитивная аналогия, но дело в том, что автор действительно некоторое время участвовала в выпуске этого реалити-шоу и знает его изнутри.)

“Интересно, чего мы ждем от мужчин, посвященных во все подробности наших менструальных циклов, косметических предпочтений и диет? Неужели это именно они должны быть сильными, решительными, должны знать, чего хотят, и, самое смешное, хотеть нас? Должны удивлять нас каждый день, изнемогать в тестостеронной температуре, добиваться, овладевать, брать нас замуж и делать нам детей…” — задумывается иногда героиня книги, но изменить себя и не пытается: в офисе иначе вести себя просто невозможно. Да и где сегодня приветствуется скромность, стыдливость?

С очередным секс-партнером, пожилым главным редактором “вполне себе приличной газеты”, Саша едет на море, в Хургаду. Обоим кажется, что они любят друг друга, не исключается даже брак. Но нескольких дней вместе хватает, чтобы оба поняли, что не могут быть вместе. Сашин уже бывший партнер пьет в баре, а сама она валяется на пляже и предается “сексуальным фантазиям на тему Ближнего Востока”.

Однажды ее ожидает “небольшое развлечение: на пляж приехала стайка египтянок, которые купались в шапках, кофтах с длинным рукавом и черных шароварах, а с берега за всем этим следил дед в длинной белой хламиде. На меня и остальных русских, потянувшихся сразу после завтрака за пивом, он поглядывал с любопытством и нескрываемым презрением.

Взяв пива, я улеглась на солнцепеке в своем купальнике, площади которого едва бы хватило на носовой платок, и подумала, скольких проблем в своей жизни я смогла бы избежать, если бы в нашей стране был запрещен алкоголь, а за внебрачные связи побивали камнями. Каким понятным, логичным и, главное, легким могло бы стать мое существование, ходи я основное время в парандже”.

Мысль не пустая — сейчас все чаще случается, что женщины, воспитанные по-европейски, уходят в исламскую цивилизацию, надевают паранджу…

Вернувшись из Хургады, Саша встречается с матерью. Та спрашивает, как развиваются ее отношения с партнером. В ответ Саша разражается эмоциональной речью:

“— Мам, — сказала я, — ну чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это — полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.

— Ты в своем уме? — воскликнула мама.

— Да, в своем. Единственно приемлемая для меня форма отношений с ними — секс, а в остальное время они меня утомляют”.

Да, секс полезен: “В “Cosmopolitan” писали, что пятнадцать минут секса, когда ты сверху, равны часу тренировок на велотренажере”.

Но тем не менее Саша мечтает о любви. Как-то раз ей показалось, что она полюбила одного их своих коллег, и перед ней встает вопрос, как ему в этом признаться. В итоге она приглашает молодого человека поужинать в пятницу вечером, и за ужином (пиво) предлагает: “Дим, а… Может, мы с тобой… Ну, трахнемся?”

Молодой человек заявляет ей: “Моя личная жизнь устроена. Вполне себе устроена”.

Объяснения в любви, судя по всему, вообще ушли в прошлое. Люди еще могут называть друг друга ласкашками вроде “заи”, “рыбки”, “масюси”, но сказать без фальши ласковую фразу уже не в состоянии. Нет неопошленных слов для выражения любви. Неслучайно литература о любви почти не говорит — нечем. Нет и жизненного материала для этой, пожалуй, главной из вечных тем.

Возможна ли ее реанимация?

Скорее всего, у писателей не хватит сил, чтобы вернуть любовь в реалистическую литературу. Конечно, художественно сильные рассказы, повести, пьесы, а то и романы появятся, но они будут восприниматься как исключения. А так… И сегодня большинство авторов минует любовь или же ограничивается лишь упоминанием о ней, не исключено, что в будущем она станет упоминаться еще реже.

Инстинкт любить сохраняется, влечение существует, но душевные силы все слабее, условий для счастливой любви все меньше.

Любовь должна чем-то подпитываться. А чем она подпитывается в сегодняшней жизни?

“Мы встали, поели омлет и бутерброды с сыром и принялись привычно слоняться по комнатам…” — вспоминает героиня Анны Козловой о жизни с мамой и папой.

Семья героя “Черной обезьяны” по вечерам и в выходные тоже изнывает от пустоты. Если дети чем-то занимаются, правда, как-то натужно, лишь бы не донимать взрослых, то взрослые совершенно не знают, что делать. Жена уставилась в телевизор, муж то таращится в экран компьютера, то тоже слоняется по квартире, а потом, не выдержав, бежит или к любовнице, или посмотреть на привокзальную проститутку, которая напоминает ему жену…

Проблемы любви, брака возникают в современной литературе как-то блекло, скупо, периферийно. Может быть, потому, что авторы боятся, копнув проблему глубже, дать повод заподозрить, что и у них есть подобные сложности.

Чтобы писать именно о любви мужчины и женщины, нужно увидеть изменения в самом устройстве жизни. Иначе мы будем встречать в книжках лишь сцены влюбленности, которая не перерастает в настоящую, долгую и тем более крепкую любовь.

И здесь я снова процитирую писателя из прошлого. Точнее — критика, умевшего создавать художественно сильные строки. Вот какие мысли были у Дмитрия Писарева почти полторы сотни лет назад:

“Любить жену и детей — это, по-видимому, так просто и естественно, что каждый самый дюжинный человек должен был бы в этом отношении оказываться совершенно состоятельным. Но действительная жизнь говорит нам совсем другое: счастливые супружества и нормальные отношения родителей к детям рассеяны, как крошечные оазисы, в целой неизмеримой Сахаре разнообразнейших семейных раздоров, которые начинаются обыкновенно с затаенной взаимной антипатии и кончаются нередко скандалами или даже уголовными преступлениями. Чтобы действительно любить жену и детей и чтобы этою любовью доставлять первой прочное счастие, а вторым — истинную пользу, надо быть высокоразвитым человеком, или по крайней мере надо жить постоянно в здоровой и укрепляющей атмосфере честного труда. Мыслящий человек достоин быть другом своей жены и своих детей; работник, добывающий свой насущный хлеб ценою тяжелых и постоянных усилий, способен также уважать в своей жене добрую и расторопную помощницу и воспитывать в своих детях честных и полезных тружеников”.

В общем-то, слова эти актуальны и сегодня. Нет, они становятся все более актуальными. Если не случится изменений в действительной жизни, то о любви в литературе можно забыть. По крайней мере, в литературе, которую принято называть реалистической. Она останется фантастам и утопистам.

Роман Сенчин, «Знамя» 2011, №11

Купить книги:



Соратники и друзья