Дмитрий Попов
Захар Прилепин
"Санькя"
М.: AD MARGINEM, 2006, 368 с.
Те, кто читал первый роман Прилепина - "Патологии", и кто знает, что под псевдонимом Захар Прилепин творит национал-большевик Евгений Лавлинский, закономерно ожидали, что его следующий роман будет о НБП. Потому что это как "дважды два": Прилепин пишет брутально, НБП, нравится она вам или нет, - партия брутальная, Прилепин состоит в НБП, значит… "Санькя" и есть роман о НБП. Только называется она здесь "Союз Созидающих". Вот именно - "СС". Что называется - нате вам!
Лидер вымышленного "Союза" Костенко - это, несомненно, Лимонов (он не действующий персонаж, а только упоминается, причём чаще всего как какое-то заоблачное божество). Чтобы понять это, не нужно быть семи пядей во лбу. Даже одной более чем достаточно. А если как следует знать историю и современность НБП, то, скорее всего, можно без труда определить всех тех, кто послужил прототипами для остальных героев книги. Мы такими познаниями не обладаем, поэтому, к сожалению, не можем судить, кто там с кого списан. К сожалению - потому что это очень интересно. Единственное, что можем предположить: Матвею, возглавившему партию на время заключения Костенко в тюрьме, в реальности соответствует Владимир Линдерман (Абель), заместитель руководителя НБП, член политсовета партии. Скудный улов, не взыщите.
Вообще-то Евгений Лавлинский не любит афишировать, что Захар Прилепин - это он, так что мы поступаем не очень красиво, присоединяясь к лагерю "разоблачителей", но ведь шила в мешке не утаишь! Это во-вторых, а во-первых - как же нам иначе выследить автора в его романе? А он там как пить дать прячется - нет такого писателя, который не перенёс хотя бы своего мизинчика на какого-нибудь героя своей книги. То, что часть личности главного героя - Александра Тишина - сформирована из жизни его создателя, понятно: все эти гимны (или заупокойные?) деревенской жизни могут быть только автобиографическими. Такого не выдумаешь, это нужно пережить, прочувствовать (сам по себе "Санькя" и "происходит" из деревни - так Александра называют его дедушка и бабушка, и ударение в этом слове, как мы полагаем, нужно делать на последнем слоге, несколько растягивая его). А на другого персонажа - Олега, который "служил в Чечне, дембельнувшись, устроился в ментовский спецназ, снова поехал в Чечню, и накатал пять командировок" (стр. 216) - Прилепин-Лавлинский, как мы подозреваем, списал свою боевую пору жизни. Во всяком случае Олег выказывает именно те знания, которыми должен обладать автор как бывший омоновец. Он и появляется на страницах романа, когда нужно действовать с оружием в руках.
Однозначно, "Санькя" - книга не для тех, кто в независимости от своего нынешнего положения намеревается и дальше хапать (кому всегда мало). Если они умеют читать, им будет очень неприятно то, что отстаивает Прилепин, то, за что он ратует. Мало этого, обеспеченные обыватели, может быть, совершенно невинные в нанесении вреда народу и стране, но повинные в своём сытом равнодушии и закрытии глаз на всё подряд, должны невзлюбить НБП после этой книги, должны начать бояться её. Потому что одно дело, когда им по телевизору подают эдаких шутов, кидающихся яйцами и майонезом (в романе, кстати, содержится убедительный ответ всем критиканам "яйцеметателей" - стр. 81), а другое, когда всё расписано: где, как, что, почему и за что. Сытым книга не понравится. Очень не понравится. Нет, читать-то они её будут, куда денутся, но читать с неприязнью и даже страхом. Как когда-то "Скинов" Нестерова.
Со "Скинами" "Саньку" и сравнивают. Де, одно и то же, только акценты немного по разному расставлены. Может быть, может быть, спорить не хочется, ибо нам это сравнение даже по душе (уж не знаем, как самому автору). "Санькя" - роман идеологический, в нём больше социальной агитации и полемики, нежели литературы. Хотя и очень добротно оформленных, но всё же. Нравственные метания главного героя большей частью приводятся не как результат писательского психологического исследования и самоанализа, а скорее как литературная проекция социальных проблем современного общества. Описанные терзания Саши проявляют его не как личность, но как представителя "определённой прослойки общества", как, позволим себе такое определение, элементарную частицу народа. Как это пафосно ни прозвучит, но главный действующий герой этой книги - всё-таки народ, который недоволен, который прозревает, который хочет действовать. В одном из интервью Абель сказал, что членами НБП в основном являются "выходцы из нижнего сегмента среднего класса" (эк завернул). Так вот, это явно не об "эсэсовцах" (хороший термин отхапал Прилепин!) - там революционеры попроще.
Книга, и особенно её деревенские эпизоды, пропитана классической русской тоской, у которой, однако, есть причина - социальная несправедливость. Или нет - просто несправедливость. Вообще несправедливость. Тоска витает в воздухе и даже придаёт роману какой-то мистический оттенок. Впрочем, самая мистическая сцена в книге - убийство Олегом на глазах у Саши крысиного короля (стр. 222). Это, конечно, символично, что крысиный король забрызгивает своей кровью тех героев, между которыми автор разделил свою личность. Значит, убивает он сам. Значит, назад дороги нет. А не убил бы крысиного короля, начал бы заботиться о нём и поклоняться ему - были бы у него и слава, и богатство. Так, во всяком случае, утверждает традиция.
Те же деревенские эпизоды лучше всего раскрывают и патриотизм книги: патриотизм не передовиц и трибун, а такой народный, простой, даже наивный патриотизм. Впрочем, для городского читателя, урбанизированного по самую макушку, такого патриотизма, пожалуй, и много будет - не очень он ему понятен. Похороны Сашей своего отца в деревне - "настоящие русские похороны" (стр. 105) - один из самых сильных эпизодов книги. А пожалуй что, и самый сильный.
Все эти поиски справедливости "союзниками", их тоска, их патриотизм, их жажда действовать, донельзя сближают их с террористами Савинкова. Герои Прилепина так же жаждут принести себя в жертву, и они приносят себя в жертву, однако, в отличие от того же Сазонова, "союзники" уже не делают это "радостно и спокойно". Они не скрывают озлобленности на своих врагов, а то и вовсе на весь мир. В романе очень много этой озлобленности - и "коллективная": во время погрома в Москве "ребята делали своё дело без крика, злобно и почти спокойно" (стр. 16), а позже Санька ломает голову над тем, "отчего вместе они были так злы?" (стр. 160); и "индивидуальная": один из "союзников" характеризуется так: "Негатив, скорей, чувствовал раздражение, переходящее в добротную, не истеричную злобу - и направлено это раздражение на всех поголовно, кто представлял власть в его стране, - от милиционера на перекрёстке до господина президента" (стр. 65), да и сам Тишин почти постоянно несёт на своём лице "выражение забубенной озлобленности" (стр. 68). Озлобленность из зависти? Что у тех есть всё, а у них - ничего? Вы так думаете? Почитайте ещё раз "настоящие русские похороны". С такими похоронами не до зависти. Повод, кстати, задуматься (кому? да всем, наверное): вспомнить, что вытворяли эсеры - беззлобные маргиналы далёких времён, помножить их акции на озлобленность современных маргиналов, да "настоящими русскими похоронами" добить. Результат превзойдёт все ожидания - разве нет?
При всём при этом из-за идеологизированности произведения возникает ощущение, что у "союзников" частично, а то и совершенно притупляются другие чувства. Например, любовь. Саша, как человек простой, имеет неосторожность идеализировать это чувство (прямо как в каком-нибудь "рыцарском романе") и потому маяться из-за товарища по партии Яны Шароновой, которая по нам так не пойми что: для "боевой подруги" она слишком сложна, а для "роковой женщины", пожалуй, всё-таки человечна (о "прекрасной даме" заикаться даже не хочется - и вообще здесь мы не подразумеваем лимоновско-нацболовскую классификацию женщин), но когда Санькя узнаёт, что Яну зверски избили из-за её акции против президента (метание целлофанового пакета, наполненного майонезом, кетчупом и т. д.), и что, скорее всего, жить ей не суждено, он лишь "содрогнулся" (стр. 301). Потом вообще все душещипательные эмоции как-то незаметно вытесняются решимостью к борьбе. Сама Яна тоже не особенно заморачивается на чувства - описанная в характерных для Прилепина целомудренных выражениях сцена орального секса (стр. 131-132) способна ввести в идиотски романтическое заблуждение, но потом становится понятно, что девушкой просто-напросто двигало желание символически "очиститься" от секса с освободившим её омоновцем (стр. 156). Или страх. "Патологии", в частности, были просто пропитаны им - здесь же борьба за идею придаёт силы, и страх перед смертью и пытками отходит на второй план, а то и на третий, четвёртый и т. д. Если только перед попыткой убийства рижского судьи, засадившего "союзников" на космические сроки, Саша испытывает страх: "Но где-то взрастало иное чувство, неизъяснимое ещё: иного страха, не земного, с которым соотнести своё глупое тело не было никакой возможности" (стр. 243). Но это, так сказать, по первости. Потом пройдёт и это.
С "Патологиями" "Санькя" схож другим. А именно: новая книга Прилепина наполнена - буквально до краёв - водкой. Её ругают, считают покойников, отправившихся в мир иной по водочному пути, слушают материнские стенания о вреде пьянства, но всё равно пьют. Пьют всегда и везде: Саша пьёт водку даже перед убийством рижского судьи, а в захваченной в конце книги городской администрации пьяны почти все "союзники". Хороший, впрочем, довод в пользу того, что "союзники" (нацболы) - не профессиональные террористы и не отпетые уголовники. Эти никогда не пьют, когда идут на дело. "Мы идём в народ. Пить водку" (стр. 76), - говорит нацбол (т. е. "союзник") из Сибири Алексей Рогов, и это, в принципе, должно всё объяснять… Без водки, со своей озлобленностью и притуплёнными чувствами они, того и гляди, получились бы совершенно бездушными персонажами. Эдакими "революционными машинами".
А они такими не являются. Именно поэтому в захват "союзниками" зданий спецназа МВД и УВД, предшествовавшего упомянутому захвату здания городской администрации как-то не верится. Вот так запросто - пацаны с улицы положили кучу ментов? Пускай и во главе с профессионалом (Олегом)?… Нет… Не могут неподготовленные такое проделать. Пересрались бы - говорим это без желания задеть нацболов-"союзников". Для таких дел нужны хотя бы вводные тренировки. У чеченских террористов и то не всё легко получается, а ведь они только и делают, что "настойчиво овладевают навыками". В реальности в описанной в книге ситуации как минимум была бы нервная стрельба. Жертвы гарантированно были бы с обеих сторон. А то ведь у Прилепина - сами целы, да ещё и ни одного омоновца не грохнули. Не-ре-аль-но! Но понять, в принципе, можно: у Прилепина-Лавлинского рука не поднимется на своих бывших сослуживцев. Это благородно. Только кто оценит? А без вооружённого восстания роман никак нельзя было оставлять: нацболы всё-таки не скины, чтобы поставить точку в истории всего лишь с верой в будущее и уверенностью в дальнейшей борьбе (это мы концовку "Скинов" Нестерова подразумеваем).
Фактическая неопределённость, которой завершается роман - забаррикадировавшие "союзники" ждут атаки, - при этом, однако, идеологической неопределённости нет и в помине: "…ничего не кончится, так и будет дальше, только так" (стр. 367), - подразумевает два варианта дальнейшего развития событий: либо "союзники" оказываются неспособными противостоять войскам (что вероятнее всего: "От ментов мы и так отстреляемся… А если войска подгонят, тут нечего ловить", - характеризует ситуацию бывший спецназовец Олег, - стр. 362), и бунт захлёбывается, либо по тем или иным причинам (например, переход отдельных воинских частей на сторону мятежников) "союзники" выдерживают атаку войск и успешно противостоят им, что полагает дальнейшее развитие революции. То, на каком варианте остановится читатель, зависит от его политических взглядов и познаний в области военного дела, позволяющих максимально объективно оценить создавшуюся ситуацию и возможности нацболов. "Союзников", в смысле.
Сам автор, надо думать, отдаёт предпочтение второму варианту (не будем задаваться вопросом, как он оценивает сотворённую им ситуацию с точки зрения своих военных навыков - впрочем, вот мы и задались этим вопросом, - ах, да, Олег же всё объясняет, только что процитировали ведь). Но не расписывает он дальнейшее развитие событий не только во избежание победного пафоса и пафоса грядущих свершений, без которого (пафоса) обойтись было бы действительно трудно. Это очень хорошо видно по "Дневнику Тёрнера" - вообще, описание строительства любого нового общества подразумевает утопический или околоутопический пафос. Очень может быть, что текста в "Саньке" нет дальше потому, что Прилепин просто-напросто не знает, что именно там будет. Эту особенность приверженцев левого радикализма отмечают уже давно: как бороться, они знают (попутно заметим, что инструкции по подпольной борьбе - одно из самых слабых мест "Саньки": кроме совета выключать свет в прихожей, когда собираешься посмотреть в глазок, да постоянных напоминаний об осторожности при пользовании телефоном, в книге, считай, ничего и нет), умереть за свои идеалы они готовы, но что их ждёт "по ту сторону победы", каким будет это их "постреволюционное общество" - в этом леваки не особенно сильны.
Эта неопределённость прослеживается на протяжении всего романа. На настырные вопросы "интеллигента" Безлетова, бывшего сашиного друга, по ходу романа постепенно переходящего в лагерь "холуйствующего либерализма" (стр. 264), Тишин не отвечает ничего логически связного и обоснованного: "[Безлетов:] А смысл? - [Санькя:] Это очень длинный вопрос" (стр. 71); "[Безлетов:] В чём, Саша, смысл? Зачем вы пришли сюда? - [Санькя:] Смысл в том, чтобы знать, за что умереть. А ты даже не знаешь, зачем живёшь" (стр. 363). То же самое наблюдается и в диалоге с "еврейским интеллигентом" Лёвой, в котором, как уже всем известно, выведен Дмитрий Быков: "А зачем вы тогда? Что вы делаете? Опять хотите кровавого мороза? Вот лично ты - ты можешь сформулировать вашу идею? - Саша пожал плечами" (стр. 192). В "Саньке" вообще идеологические споры такого характера, что и не понять, кто прав. Каждый остаётся при своём мнении. Никто никого не переубеждает. Напрасно некоторые рецензенты клевещут, что Прилепин безнаказанно разделывается со своими идеологическими оппонентами.
Не то, что Тишин (а заодно Прилепин-Лавлинский и вообще все нацболы) не знает ответов на каверзные вопросы. Он просто не может сформулировать то, что для него естественно. Его ум - это сердце, а язык ума, тождественного желудку, он не знает. Саша и его собеседники, как это принято называть, из разных миров. Оппоненты "союзников"-"эсэсовцев" требуют от них логики, но её не может быть в принципе: "Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость - ничто из перечисленного не нуждается в идеологии … ! Любовь не нуждается в идеологии. Всё, что есть в мире насущного, - всё это не требует доказательств и обоснований" (стр. 195). Политическое кредо Саши "никогда и не было политикой, но сразу стало тем, наверное, единственным смыслом, что составил Сашину жизнь" (стр. 68).
Двадцатипятилетний Санька, как и всякий искренний маргинал с солидным стажем, частенько занимается самобичеванием - разговорами со своей совестью. Но они, как и у всякого искреннего маргинала с солидным стажем, ни к чему не приводят - после самого жёсткого внутреннего диалога (стр. 269) он спонтанно, мимоходом грабит какого-то "нового русского" (стр. 274). И хотя потом следует непродолжительный запой (две страницы из описания этой пьянки в одно… гм… лицо - прямо-таки гимн водке: стр. 277-278), он не является следствием каких-то угрызений совести из-за содеянного. Без зазрений всё той же совести Санька распределяет награбленную кучу денег. Распределяет по справедливости, словно Робин Гуд и Павка Корчагин в одном… гм… лице. Санькя - неисправим. Как неисправимы и все искренние нацболы (здесь мы не разделяем нацболов на лимоновских и тех, кто от него откололся, ибо искренние есть в обоих лагерях).
А формулировку их идеологии в романе Прилепина всё же можно найти: "Мы - безотцовщина в поисках того, чему мы нужны как сыновья…" (стр. 145). Незавидное на самом деле положение. Хуже этого может быть только верующий, у которого нет Бога.
P. S. Перлы: "Какое может быть одиночество, когда у человека есть память - она всегда рядом, строга и спокойна" (стр. 33); "Интересно, а если стариков заставить рисовать - их рисунки будут такими же яркими, как у детей?" (стр. 53); "…Телевизионные каналы, каждый из которых напоминал внезапно разорвавшийся целлофановый пакет с мусором - жжик, и посыпалось прямо на тебя что-то обильное, разноцветное и несвежее" (стр. 123); "Грёбаная страна, и в ней надо устроиться куда-то" (стр. 256); "Сыры, ароматные, как самые лучшие и молодые женщины. Такой сыр нельзя есть, к нему нужно прижиматься щекой и плакать" (стр. 270); "Фары ковыряли ночь, как пьяный скальпель" (стр. 330); "Всё, что делаешь один раз в жизни, надо делать красиво" (стр. 347).
P. P. S. Нас поправили знающие люди, что в образе Матвея выведен не Абель, а Анатолий Тишин.
Nork.ru