De Profundis
октябрьские тезисы
Изложу по порядку наиболее сильные впечатления, оставшиеся от поездки “Красноярск–Чита” в составе “Литературного экспресса”. Впечатления отрывочные, иначе и быть не могло, но порой именно отрывочные впечатления – в силу своей необязательности, вроде бы ненужности – наиболее резко врезаются в память и остаются в ее “запасниках”.
1. Очень забавны были разногласия между Дмитрием Быковым и Игорем Клехом. Я уважаю обоих, и даже не столько за их сочинения, сколько за неповторимый почерк личного поведения, в том числе и в сочинениях. Игорь Клех – маргинал par excellence. Это та степень маргинальности, которая становится смыслообразующим и потому творческим импульсом. Главное же, конечно, в том, что Игорь чертовски талантлив, начиная с заголовков: “Зимания. Герма”. Дмитрий Быков – принципиальный мейнстримщик. Всегда на плаву, всегда впереди колонны, даже если она отсутствует. Одинаково естественен в лирических стихах и “желтоватых” телепередачах. Во время поездки они не то чтобы ругались, но как-то трогательно дулись друг на друга за самый факт взаимного существования. Я был, как и положено критику, нейтральной стороной. Когда мы поехали на Байкал и питались в каком-то кафе, Игорь стал громко и пространно уничтожать Маяковского, разумеется, как поэта, по его мнению, несуществующего. Быков, который собирается писать о Маяковском в “ЖЗЛ”, в результате ел без всякого аппетита, а потом, после трапезы, с возмущением высказал мне все, что думает про Клеха. А поскольку я ехал с Игорем в одном купе и, следовательно, был за него морально ответственен, я и выслушал Диму с сочувствием. А потом подумал: какие замечательные люди! Их еще волнует Маяковский!
2. Одной из задач моей поездки было разобраться в Захаре Прилепине. Ни черта не разобрался. Зато оценил его друга Дмитрия Новикова из Петрозаводска. Дивный человек. Споко-ойный! Если бы он входил в круг некрасовского “Современника”, был бы Григоровичем.
3. В конце поездки все участники бодро делали вид, что им больше всего понравились Сибирь и народ Сибири. На самом деле им больше всего понравилась удивительная нерпа в музее на Байкале. Живая нерпа, в аквариуме, с глазами Катюши Масловой и телом Анжелины Джоли, позировала нам до такой степени сексуально, что весь наш исключительно мужской (кроме прекрасных организаторов) коллектив испытывал перед аквариумом самые порочные чувства. Конечно, никто в этом не признался и все делали вид, что эстетически восхищаются чудом природы. Дмитрий Быков задержался возле нерпочки дольше всех.
4. Леонид Юзефович молодым (то есть нам – сравнительно с ним) писателям как средство от похмелья искренно предлагал валидол. Sancta simplicitas! Сразу же видно непьющего человека.
5. С курящим писателем общаешься интимнее, чем с некурящим. С ним можно уединиться в тамбуре, на крыльце банкетного зала и даже на выходе из буддийского монастыря. Больные люди, что поделать! Зато мы мягче, добрее и откровеннее друг с другом.
6. Здание замечательной библиотеки в Овсянке, роскошной для обычной сибирской деревни (подарок Астафьева), имеет очень странную архитектуру. Оно напоминает протестантский молельный дом.
7. Потряс памятник Колчаку в Иркутске, огромный, жуткий и величественный. Вот символ провала белого движения! Но еще больше потрясла черная голова Ленина в Улан-Удэ. Огромная, без шеи, как голова витязя в “Руслане и Людмиле”. Черная голова Кришны, который выпил все мировое зло.
8. Самый профессиональный вопрос на всех моих выступлениях задал китаец в Читинском университете. Он спросил: чем отличается российская литературная критика от американской? Слава Богу, я знал ответ. Американская критика – это экспертиза, которой доверяют, потому что американцы вообще заточены на доверие экспертам. Российская критика – это собрание более или менее забавных людей вроде Немзера, Курицына, Кучерской, Новиковой, меня и новейших – Василины Орловой и др., мнение которых решительно никакого практического значения не имеет, но читать которых занятно. Выслушав меня, китаец значительно кивнул. Я понял, что, закончив российский университет, он скорее всего уедет критиковать в США.
9. В одном сибирском городе дивная девушка, хорошая поэтесса и чуткий человек, выслушав поочередно меня, Быкова, Прилепина, упала в обморок. Натурально. В Москве от сильных впечатлений в обмороки не падают. Да и впечатлений сильных давно нет.
10. В провинции напрочь исчез дух провинциальной закомплексованности. Где бы я ни выступал, никто не пытался меня “срезать” (“Ах, ты из Москвы! А вот мы тебе зададим вопросик…”). Слушают внимательно, вопросы задают по делу и говорят свободно, открыто. Отсутствие “железного занавеса” и наличие Интернета сделали свое дело. В Китай и Японию с Дальнего Востока попасть ближе и легче, чем в Москву. Новая книжка Пелевина “висит” в Интернете раньше, чем появляется в магазине “Москва” на Тверской. Так что комплексовать нечего, мы равны – и это замечательно!
11. В аэропорту “Домодедово” Ирину Барметову завернули из-за флакона с парфюмерией, поскольку по новым правилам проносить на борт любые жидкости можно только из “дьюти фри”. Пришлось ей сдавать флакончик в багаж. А Захар Прилепин пронес на борт литровую пластиковую бутылку со спиртом. Ему это удалось, видимо, потому, что Захар настолько похож на потенциального террориста, что служба охраны опытным взглядом немедленно вычислила, что он террористом по определению быть не может. Ну какой террорист побреется наголо, выставит вперед челюсть и будет смотреть на вас нахальными голубыми глазами, пронося в сумке литр воспламеняющейся жидкости? Бред! Террорист обязательно оденется главным редактором журнала “Октябрь” и постарается пронести несколько граммов взрывчатки во флакончике с туалетной водой.
12. В Красноярске к нам привязался один местный антисемит, который всю дорогу доказывал, как он уважает евреев. Очевидно, он нас считал евреями и из деликатности хотел показать нам, как он нас любит. Показал и побрел антисемитствовать дальше.
13. На вокзале в Красноярске и в гостинице в Чите, встречая членов из предыдущего и следующего писательских этапов, мы обнимались, целовались и чуть ли не рыдали. Такое впечатление было, что на международной космической станции происходит смена экипажей. Да что же такое! На родной земле же находимся. А вот поди ж ты...
14. В буддийском монастыре (дацане) Дмитрий Быков был единственный, кто проник к нетленным обретенным мощам ламы. И – усомнился. А я всегда знал, что любопытство приводит к атеизму. Поэтому я к мощам ламы не проникал, а пошел пить коньяк в стекляшку возле дацана. Там все было натуральное, кроме, разумеется, коньяка.
15. Евгений Попов – единственный из нас выслушивал музейных экскурсоводов до конца и что-то записывал в блокнотик. А Захар Прилепин был единственным, кто, покидая вагон СВ в очередном городе, заправлял свою постель так, как это делают в армии. На это его сосед по купе Дмитрий Новиков сказал: “Нет ничего омерзительнее, чем видеть утром твою безупречную офицерскую постель!”
16. Писатели – лучшие люди на Земле.
Павел Басинский, «Октябрь» 2009, №4