Так есть ли женская проза?
Суть всех споров о «женской прозе» в конечном счете сводится к вопросу: существует ли она на самом деле? На этот вопрос отвечает прозаик, поэт, художник и публицист Юлия БЕЛОМЛИНСКАЯ. Разрушая расхожие мифы, она на ходу создает если не собственную мифологию, то по крайней мере новую теорию.
О терминах и ярлыках
- На Западе считается, что все, написанное женщинами, - «женская литература». «Women's literature». У нас это звучит как «женская проза». Еще говорят «женские писатели» - тоже красиво...
Основа возникновения этих понятий - абсолютно ложная идея, что бабы, мол, пишут, по-другому и даже как бы другими органами воспринимают окружающий мир.
Есть еще славная теория насчет того, что женщины пишут меньше мужчин. И начали писать позже мужчин.
Но из истории мировой литературы очевидно: писали бабы с тех же пор, что и мужики. Печатались - реже. Стихи, дневники, любовные письма - все это тоже литература.
Конечно, меньше женских голосов пробилось сквозь века. Но так во всем.
Не было в древние времена суфражисток, феминисток... и так мы легко выруливаем на вечнозеленый вопрос о дискриминации женщин - и можно в сотый раз говорить об этом, подверстав сюда же и прочие угнетенные меньшинства вместе с их литературами.
Хотя по отношению к женщинам понятие «меньшинство» в России звучит смешно.
Сегодня ни евреев, ни гомосексуалистов уже не назовешь угнетенными меньшинствами. Но люди легко пользуются терминами «русская еврейская литература» и «гомосексуальная литература».
При этом никто не говорит «литература скотоложцев». Или некрофилов. А почему бы и нет? Туда вошли бы отличные писатели. Гоголь и Мамлеев. Сорокин тоже мог бы.
Или - «литература писателей постимперского пространства». Так отчего-то не скажешь.
Другое дело - организация, объединяющая писателей постимперского пространства, то есть в нашем случае бывшего СССР.
Или организация писателей-некрофилов. И так далее.
И конечно же, организация женщин-писательниц - тоже возможна. Но в серьезном литературоведении, мне кажется, не может и не должно быть такого понятия, как «женская литература». Или «женская проза».
Женская кость и мужская кость
- Есть инь и ян - женское и мужское.
Это не женственность и мужественность. Скорее - «женскость» и «мужескость»: то есть слова, которых нет.
Женская кость и мужская кость. Они расположены в мире вовсе не примитивно - по мужикам и бабам. Все эти кости выкинуты из неведомого стакана наугад.
И располагаются они в физических телах тоже наугад. И в мировых культурах - тоже все спутано. Отто Вейнингер, возможно, прав со своей теорией женских и мужских народов. Но и внутри этих народов - все кости очень легко рассыпаются и ложатся по-другому.
Оттого все фразы о том, что «Кавказ пабедит нэльзя», или «Восток - дело тонкое», или знаменитое киплинговское «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут», - амбициозный блеф.
Вот, например, роман Юлии Латыниной «Ниязбек». Как раз сильно не женский костью.
Но его основная идея - что вот, мол, там настоящие мужчины, готовые на все воины, волки, дикари, если надо, убийцы. А у нас тут какой-то очкарик, чиновник с рефлексиями... и никогда нашему супротив ихнего... Но наших «благородных дикарей» и нашего «волчья» Латынина, московская девочка из семьи двух литераторов, скорее всего не видела близко. Ну, только в телевизоре или в кино.
Человек не в силах охватить все.
Если бы Латынина в юности навидалась того, чего я, у нее в голове рухнуло бы построение «кавказский мужик - позверее нашего». Нет, когда война у тебя дома - все звереют. А когда мир - всегда найдется кто-то, радостно надевший очки и шляпу и попиливший в университет изучать... ну, допустим, Бодлера. Кавказ победить можно, если понять, что он часть нашего дома и кавказская война - у нас дома, а не где-то там. Тогда все равномерно озвереют и, быстро устав, помирятся. Потом кто хочет - наденет очки. А кто хочет, так и будет танцевать танец с саблями, но и сабли, и очки будут расположены по одну сторону границы. Это называется мир.
«Женская проза» без женщин
- Тут как раз легко перейти к Захару Прилепину и Льву Толстому.
То есть - к «женской литературе».
Без всяких женщин. Наверное, это два идеальных примера.
И Толстой, и Прилепин воевали на войне. На том же Кавказе. Оба - бравая «мужская кость». Но то, что они делают в литературе, полно «женской кости».
Глядите, вот эти крупные и мелкие косточки. Они хрустят на зубах, застревают в глотке, их надо аккуратно выложить на край тарелки.
Умение замечать мелкие детали. Особая такая память на эти детали.
Сосредоточенная любовь к пейзажу. К одежде героев. К запаху, вкусу.
Любовь и интерес к самому себе. Самолюбование - или самоотчаяние - просто по поводу собственной физиономии. Ну, вот хорошо все у молодого Прилепина. Он красив. И ужасно все было у молодого Толстого: уши не те у Николеньки в «Детстве» и «Отрочестве», нос тоже подкачал... Таковой интерес к собственной внешности - явная «женская кость». И ее туда же, на край тарелки.
Ну и, конечно, интерес к женщине и ребенку.
Понимание того, что есть вот эта тяжкая, несчастная женская физиология. Есть пресловутая Наташина пеленка с пятном на ней. Есть материнство. Кормление грудью, «женские больные дни»...
Разве не это в современном мире называется «женской прозой»? Или я что-то путаю?
Но при таком раскладе мы найдем в русской классической литературе множество таких вот «женщин». Усатых, бородатых, при погонах и орденах...
Толстой просто самый крупный и яркий пример. И Прилепин именно с Толстым хорошо комбинируется. И является живой иллюстрацией того, что никуда эти «женские кости» из русской современной литературы не ушли. И никоим образом не отданы на откуп только женщинам. В Юле Латыниной не ночевала «женская проза». Да и во мне тоже мало этого.
Вот в моей маме (писательнице Виктории Беломлинской-Платовой. - Прим. «КК») - да. Это было. Выкладываем новые кости. Стыдливость. Серьезность. Некоторая сентиментальность.
Меньшая склонность к иронии.
Дина Рубина - вот уж не «женская проза».
Бердяев написал: «Розанов - гениальная русская баба, мистическая баба...» В доказательство - все те же кости. Понимание женщин и ребенка. Серьезное - то есть ответственное - отношение к семье. И к любви - в том числе и телесной.
«Мужская кость» - нежелание ничего знать ни о психологии, ни о физиологии.
При этом мои любимые писатели расположены вне и мимо понятий «мужской» и «женский».
Не люблю «женского» Толстого.
Люблю «женских» Достоевского, Лескова, Розанова.
Того же Прилепина. Рядом с ним я, наверное, мужик. Если считать по жесткости и цинизму.
«Мужских» Бунина, Чехова и Тэффи.
Можно еще подумать: кто тогда, получается, Пушкин? А Куприн?
Они - «мужские», но все же с некоторым количеством женских костей.
Кто у нас совсем «мужские» писатели - при этом мужского пола?
Сорокин. Пелевин.
Курицын - наверное, тоже попадает. Я из них только Курицына люблю, но в нем есть и женские кости.
В России с совсем мужской костью не очень хорошо.
Опять же, по Бердяеву: «В самых недрах русского характера обнаруживается вечно-бабье, не вечно-женственное, а вечно-бабье. Розанов - гениальная русская баба, мистическая баба. И это «бабье» чувствуется и в самой России».
Юлия Беломлинская, «Вечерний Петербург» - 22.12.2008