Размах Империи
О новой книге Захара Прилепина «Взвод».
Вообще-то об этой замечательной книге не хочется говорить много — хочется пересказывать истории, которые в ней описаны. Как Денис Давыдов брал Дрезден, как Гаврила Романович Державин воевал с Пугачевым…
Не раз от этих историй мурашки пробегут по коже читателя.
В этой книге есть какой-то имперский размах, русская широта.
И сама книга — на 700 страниц, шутка ли! Захар Прилепин, без всяких сомнений, проделал работу большую и работу достойную. И главное — можно ждать продолжения. Автор пишет в послесловии, которое и называется показательно: «Александр Пушкин, или Приглашение к путешествию в Золотой век», что эта книга — только первый том (с.702). Стало быть, будет и второй, а может, и третий. Но на самом деле это понятно и из предисловия, где Прилепин собрал всех героев своей книги в одной гостиной, и пишет, что, цитирую, «скоро явится Пушкин» (с.16).
Так что, как говорят филологи: Вперед, к Пушкину!
…
Но на предшественников Поэта надо обратить самое пристальное внимание. Не удержусь и выпишу слова из аннотации: «Они сражались на бородинском поле в 1812-м и вступали победителями в Париж, подавляли пугачёвский бунт и восстание в Польше, аннексировали Финляндию, воевали со Швецией, ехали служить на Кавказ…»
Если у вас после этих слов ничего не случилось в сердце, то… То даже не знаю, что с вами такое.
Прилепин своей книгой будит в русском человеке его имперское чувство, его одновременно бунтарскую удаль и державную честь (невыносимая русскость бытия включает в себя эти крайности), его, в конце концов, патриотизм. Будит органическое чувство Родины, чувство истории, которую не распилить, не разделить так просто на то что нравится и что не нравится. Тут надо принимать всё разом, как есть, потому что другой истории у нас нет, и другой Родины нет.
Прилепин напоминает читателям о русской литературе как русской победе: «Поэтическое русское слово (мы говорим, конечно, о светской поэзии) возникло не как лирическое журчание, а как победный — в честь ратной, наступательной, победительной славы — салют» (с.22). Это крайне важное напоминание именно сейчас. Вы сами понимаете, почему, друзья.
…
Невероятны важны прилепинские замечания и сравнения по ходу книги. Он может, например, сравнить одного из героев книги (не скажу какого, прочитайте — узнаете) с Александром Андреевичем Прохановым; может, рассказывая о подавлении Денисом Давыдовым польского восстания, бегло заметить о том, как все эти события нелепо воспроизводятся из столетия в столетие, намекая на недавние события «на одной соседней территории, которую поляки считали и по сей день считают своей провинцией» (с.212); может убийственно подшутить над нашими нынешними либералами, пытающимися корчить из себя «Чаадаева»: «Которое уже десятилетие пытаются имитировать Чаадаева: взгляните, я тоже сноб, у меня тоже на лице словно бы усталая иезуитская маска, я тоже, что самое важное, презираю ничтожество России, — ах, разве я не Чаадаев?», и заключить строго: «Имитаторы фарисеи — куда вам Чаадаев, зачем?» (с.531).
Всё это крайне актуально сегодня. Актуально — сравнить наше время и то, далекое, золотое, но такое похожее на наше (это постоянный рефрен книги Прилепина: времена ничем друг от друга не отличаются, всё то же самое). Это актуально, потому что сегодня, возможно, на фронтах ДНР или ЛНР воюет пока еще неизвестный поэт, который станет в будущем новым Пушкиным, откуда же нам знать! (например, погибший герой Новороссии и России Арсен Павлов «Моторола» писал стихи).
Мы в это не верим, в то, что может явиться Пушкин, потому что не имеем сил и мужества поверить, а Прилепин хочет, чтобы поверили. Потому что если мы не будем верить в то, что сейчас может явиться Пушкин, то и встретить его не будем готовы. В книге Захара по этому поводу замечательные строки: «Поэт уходит, но отвоеванная им Родина и священное место для рождения нового поэта остаются» (с.698).
Поэтому надо верить. Верить в русских героев — героев всех фронтов, как военных (в буквальном смысле), так и литературных. Ведь это и значит верить в Россию.
Россию, о которой Захар пишет, что о ней создается такое впечатление, «что это не огромная Россия, а скученное селение с несколькими, всем известными перепутьями, где один поэт, по дороге в южную сторону, встречает другого, мертвого, а на обратном пути едва не встречает — третьего, еще живого» (с.669).
Конечно, это только лишь впечатление, но какое точное! А создается оно потому, что в пространстве нашей России (России Вечной, по замечательному определению русского философа Юрия Мамлеева) все встречи — неслучайны, все пути не выдуманы, и сами эти пути есть не что иное как невидимые нити между людьми, чьими судьбами стягивается весь этот невероятный простор в нечто единое — в Россию.
…
PS. Захар Прилепин в интервью не раз говорил, что одним из поводов написать эту книгу было распространенное у «просвещенной публики» мнение, будто русская литература вся сплошь стоит за гуманизм и космополитизм, и вся она об одной только слезинке ребенка, которая, вопреки Достоевскому, стала как бы символом отвлеченного гуманизма (против которого Достоевский постоянно воевал). Замечу, что милитаристский пафос русской литературы вовсе не противоречит другом её пафосу — этическому, нравственному. Или защищать свою Родину противоречит этике? Или гибель в бою за своих собратьев уже не является нравственным подвигом?..
И в завершение (из профессионального философского интереса) не могу не вставить пару строк о русской философии, которая на поверку оказывается не менее военной по своему пафосу, чем русская литература. В книге Захара упоминается один из представителей русской мысли — Петр Яковлевич Чаадаев. Но Чаадаев не единственный русский философ, который воевал. Воевал глава славянофильского лагеря Алексей Степанович Хомяков (в очередную русско-турецкую), который оставил воспоминания о своих боях; воевали во вторую мировую советские философы Эвальд Ильенков и Александр Зиновьев… В первую мировую отец Павел Флоренский отправился на фронт санитаром и священником. Санитаром отправился в крымскую войну Константин Леонтьев, который писал, что он ужасно боялся, что при его жизни «не будет никакой большой и тяжелой войны» и которому «на счастье, пришлось увидеть и то и другое совместно — и Крым, и войну». Гениальный русский мыслитель Николай Александрович Бердяев — хотя и не воевал, и на фронт санитаром не отправлялся, но с началом первой мировой войны выдал целую автоматную очередь из философских статей о войне, которые объединены в целый сборник (см. «Футуризм на войне», М., 2004). Да и вообще Бердяев всю жизнь — боец, постоянно ведущий боевые действия на нескольких фронтах одновременно, он и сам о себе так пишет в своей автобиографии (см. его «Самопознание»). Из другого философского лагеря не менее интенсивную автоматную очередь из статей дал другой русский философ — Владимир Францевич Эрн, его статьи времен Первой мировой, где он осмысляет войну как тему историософскую, объединены в сборнике «Меч и крест» (М.: Издательсто «Правда», 1991).
И много кого еще можно упомянуть из русских философов, и таких, которые воевали (Чаадаев, Хомяков, Ильенков, Зиновьев — не единственные), и таких, которые непосредственно отправились на войну помогать по мере сил (Флоренский, Леонтьев), и которые живо откликались своим творчеством на русские войны (Достоевский, Бердяев, Эрн, Иван Ильин, отец Сергий Булгаков и многие и многие другие). В общем, это тема для отдельной книги, и сейчас самое время, вслед за прилеписнкой, появиться и такой книге, которая смогла бы восстановить этико-философские авторитеты для современных отечественных мыслителей, как будто ушедших от живой жизни в свои академические «философские» пещеры (чтобы созерцать там тени), и, откровенно говоря, позабывших, что русская философия делается вовсе не в кабинетной уютной тиши, но в вихрях и бурях живой жизни. Но об этом разговор наш только затевается. Пусть же он осуществится, для того есть множество поводов!
Андрей Коробов-Латынцев
Газета «Завтра», 08.03.2017