Захар Прилепин.
Леонид Леонов: «Игра его была огромна»
Когда речь идет о фигуре монументальной, о крупном художнике, которого еще при жизни нарекли классиком, очень трудно вычислить тот момент, с которого его живое лицо современника заслоняется строгими парадными портретами. Портрет, впрочем, со временем остается один, лучший, который войдет затем во все литературные энциклопедии и украсит собой увесистый том с заглавием «Избранное». Попыткой совместить жизнеописание художника с изложением его «истинной биографии», воплощенной в произведениях, является книга Захара Прилепина из серии ЖЗЛ, посвященная Леониду Леонову.
Для того, кто желает увидеть Леонова-человека, в книге о нем расскажут московское Зарядье, детские увлечения, перипетии взрослой жизни. Помимо этой добротной почвы, питающей творчество писателя, автор книги пытается начертать его генеалогическое древо в литературе. И здесь ближайшими родственниками оказываются Гоголь, Достоевский, Горький.
Прилепин представляет эту связь более прочной, чем кровное родство и дружеские привязанности. Она, как рукоположение для священства, свидетельствует о преемственности высшего плана, благодаря которой сохраняется все то, чем жива русская литература. И потому Леонов предстает в книге художником-созерцателем, наделенным взглядом скорее сверху, нежели изнутри. По словам автора, «сердце его умело держать дистанцию с миром» (с. 182).
Автор книги обнаруживает самое ценное, что удалось сделать Леонову. Приняв «теплопожатие» от Горького, писатель на протяжении всего своего долгого творческого пути ищет и постигает Человека, во всех бесчисленных сферах его бытия. Вот почему столь широка тематика леоновских произведений. И столь же многочисленны эпитеты, которыми Прилепин награждает своего героя: «свободный», «страшный», «монументальный».
Чутко воспринимая атмосферу книг Леонова, автор невольно меняет собственную стилистику. Он экспрессивно рассуждает о «Петушихинском проломе» и «Барсуках», умно и изощренно — о «Дороге на Океан» и «Пирамиде». Но вот доходит очередь до повести «Evgenia Ivanovna», и лексикон Прилепина меняется: по его словам, эта вещь «бесконечно печальная, нежнейшая, пасторальная», «словно бы написанная дождем на автомобильном стекле» (с. 432).
Возможно, строгие научные исследователи творчества Леонова не одобрят излишне вольную трактовку произведений, предложенную Прилепиным. Например, леоновскую «Дорогу на Океан» он вписывает в историю полемики с Горьким и видит в аббревиатуре ответ «гордо звучащему» Человеку: ДНО.
Нельзя отрицать, что предложенные в книге интерпретации и сама биография написаны увлекательно. Беллетризованное повествование, казалось бы, не соответствует образу «холодного» Леонова. Оно не годится для описания его постепенного восхождения на вершину — заслуженной славы или своей «Пирамиды», итогового творения. Однако Прилепину удается избежать диссонанса, прежде всего благодаря тому, что в его изложении жизненный путь Леонова вовсе не выглядит безмятежным. Автор отважно следует за подводными течениями жизни своего героя. Оттого в книге так много предположений, эффективно работающих на общую концепцию образа, но не всегда имеющих достаточно веские основания. Леонов, например, настойчиво утверждает, что не читал «Мастера и Маргариту» Булгакова, но автор его жизнеописания убежден, что это не так. Прилепину все время «что-то подсказывает», он следует за собственным предположением, полагаясь то ли на исследовательскую интуицию, то ли на писательскую фантазию.
Прилепина поджидают и другие подводные камни, главным образом там, где он ведет читателей «дорогами и тропками» своего героя. Автор углубляется в дебри историко-литературного анализа и, пожалуй, чрезмерно увлекается аналогиями, не всегда совместимыми по масштабу. По его словам, Астафьева объединяет с Леоновым общность проблематики и мироощущения, Айтматова — заимствованный у классика прием двупланного повествования, Распутин неоднократно использует леоновские коллизии, Проскурин заимствует его многомудрую и сложную фразу. Даже Стругацкие цитируют изречение Леонова в одном из своих произведений.
Цель автора понятна: обнаружив родословную Леонова в русской литературе, ему хочется отыскать преемников автора «Пирамиды» и «Русского леса». И отдельные наблюдения не лишены проницательности. Однако общий план повествования все-таки выигрывает в сравнении с крупным. Крупный может обмануть при сравнении фигур разного масштаба: так леоновская искра оказывается звездой третьей, второй, первой величины для художников менее значительных. А вот на общем плане сразу видны равновеликие фигуры: Леонов и Горький, Леонов и Алексей Толстой, Леонов и Шолохов.
Книга Прилепина о Леонове — это взгляд писателя ХХI столетия, взгляд свободного художника, привыкшего обращаться к авторитетам без соответствующего придыхания. И фигура классика, освещенная вот таким образом, не с подножья, а с соседней вершины, выступает отчетливо и ясно.
Е. Борода, «Вопросы литературы» 2011, № 5