Мы тут не ерундой занимаемся
Финалист "Большой книги" Захар Прилепин - о том, что даже жене рассказать стесняется
Независимо от решения жюри "Большой книги", мы не погрешим против истины, назвав новый роман Захара Прилепина самой яркой книгой года. Ее, так или иначе, отметили все основные литературные премии. И, что еще важнее - "Обитель" - одна из самых прочитанных книг последнего времени, настоящий бестселлер. Она увидела свет весной, а интерес не проходит. Сейчас, поздней осенью, накануне вручения главной российской книжной премии, выпущено 77 тысяч экземпляров. Для современной серьезной литературы тираж заоблачный.
- Когда отпускали "Обитель" в люди, какие были ожидания? Реакция публики, критики с ними совпала?
Захар Прилепин: Едва ли можно всерьёз говорить о том, что я ждал чего-то определённого. Есть пара критиков, которые бегают с веником за очередной моей книжкой, и каждые два года вот уже десять лет рапортуют, что "Прилепин кончился". Прибегали и в этот раз.
Есть люди, чей отзыв я и не надеялся услышать. Но услышал и был счастлив.
И есть читатели. Думаю, я уже пару тысяч писем получил по поводу "Обители" за последние пять месяцев. Отзывы приходят буквально каждый день со всех концов света. Этого я вовсе не ожидал. Есть совершенно пронзительные письма.
Там такие вещи говорят люди и о себе, и обо мне - очень добрые и проникновенные. Как будто бы, знаете, я их сын приёмный - которого они искали, и вдруг я отыскался. Редкий случай, когда я даже жене об этом рассказать стесняюсь. Но маме такие письма пересылаю иногда. Мама не нарадуется, конечно же.
- Как Вы сами думаете, что именно так зацепило?
Захар Прилепин: Человеческая история, наверное. Современная человеческая история. Далеко не все воспринимает Артёма, Галю и Эйхманиса как исторических персонажей - люди читают о себе, о мужчине и женщине, о вере, о слабости, о подлости, и возможности преодолеть хотя бы на миг человеческое в себе - стать больше, чем ты есть.
- Очень заметна разница в восприятии книги у людей, перешагнувших пятидесятилетний рубеж и теми, кому меньше тридцати. Первые стараются узнать реальных персонажей, сравнивают с воспоминаниями Дмитрия Сергеевича Лихачёва, "Архипелагом ГУЛАГОМ" и "Зоной", похоже - не похоже, ищут исторические несоответствия. С молодыми читателя все еще интереснее и не так очевидно. Кто-то видит в "Обители" антиутопию (Соловки - эдакая лаборатория по "деланию нового человека"). Кто то читает книгу как авантюрный приключенческий роман в духе "Графа Монте-Кристо"... Кто-то видит своеобразную ролевую игру, даже идентифицируют себя с главным героем - как бы я повел себя в таких обстоятельствах. Какое из этих... "восприятий" ближе автору? И вообще, как относитесь к такому разбросу трактовок?
Захар Прилепин: Очень доволен таким разбросом трактовок. Понимаете, такой разброс трактовок как раз и говорит, что мне в этом тексте несколько раз удалось зафиксировать живую жизнь - которая всегда вмещает в себя всё: и трагедию, и комедию, и плутовской роман, и мелодраму, и что угодно. Жизнь безумно богата. Литература может иногда этим богатством воспользоваться. В идеале пользоваться надо так, чтоб не было понятно, где тут жизнь, а где литература. Так, чтобы литературный персонаж мог стать твоим другом или врагом - и ты готов думать о нём не реже, чем о своей жене, ссориться с ним, звать его на помощь.
- Вы человек в литературе искушенный и опытный, наверняка, понимали, что параллели и ассоциации с Солженицыным неизбежны. И реакция будет острой и неоднозначной…
Захар Прилепин: Были сравнения с Солженицыным - и то, как правило, со стороны тех людей, которые болезненно на этой фигуре зациклены и во всём видят опасность для Александра Исаевича.
Я Солженицына не пытаюсь оспорить, к чему? Никакая тема никогда не будет закрыта до конца - ни война, ни тюрьма, ни революция. Всякая новая эпоха даёт шанс настроить оптику чуть иначе, увидеть те же события с другого расстояния.
К тому же, у Солженицына - который безусловно огромен и велик - не было фигуры, так сказать, "палача" - по крайней мере, в качестве персонажа которого он пытается понять и рассмотреть беспристрастно и внимательно. Даже не палача в прямом смысле - а человека, волею судьбы вовлечённого в этот ад в качестве надсмотрщика, чекиста, администратора, охранника, кого угодно, - демона. Это есть, быть может, у Катаева в гениальной повести "Уже написан Вертер", отчасти об этом имеет смысл говорить - в случае "Зоны" Довлатова... Но в целом нами всё-таки владеет это упрощённое восприятие, что вот были жертвы и были те, кто их убивали.
Русский человек состоит не только из своих высоких качеств и дурных привычек, но и из строчки Пушкина и строчки Есенина
Соловки же дают возможность увидеть всё чуть сложнее и ужаснуться иначе: лагерь, где в 20-е годы было фактическое самоуправление, где всеми подразделениями и всеми производствами руководили сами заключённые - причём в основном из белогвардейцев, а бывших чекистов там сидело больше, чем священников - всё это заставляет как-то не переосмыслять - но доосмыслять эту трагедию. А тот факт, что всё руководство лагеря было перебито ещё до начала войны, а многие уселись в эти же Соловки? Мы же не очень много об этом думаем и помним.
Так что, возвращаясь к вопросу, Солженицын огромен и в чём-то неоспорим, но я поставил свой маленький мольберт немножко в стороне и рисовал то, что считал нарисовать нужным сам, а не малюя поверх солженицынского холста.
- Какие отклики были самыми обидными, самыми приятными, самыми неожиданными?
Захар Прилепин: Да я не помню обидных, правда. Я минут пятнадцать бываю раздражён, а потом у меня всё это безвозвратно улетает из головы. В целом, если не спорить на тему мелочей, вроде появления у меня слова "новояз" и шампуни - меня никто не смог уличить ни в одной ошибке. А это огромный, на 800 страниц, роман, где действует полтораста персонажей. Это самое главное.
Была, вспомнил, одна дама, которая печалилась, что я взял в качестве главного героя какого-то никчёмного, на её взгляд, Артёма, а не философа Флоренского, который попал на Соловки в 30-е.
Я когда такие вещи читаю, начинаю волноваться за психику людей это произносящих.
Дельных статей было много написано - начиная с не вполне ожидаемой, но в целом добродушной реакции Аллы Латыниной - и заканчивая уверенностью Дмитрия Быкова, что Артёма я делал с себя - и что Артём внутри меня (как человек, склонный быть очарованным властью) может меня победить.
Всё это веселит, конечно.
Станислав Юрьевич Куняев мне позвонил из больницы, где он подлечивался - и говорит, что стал чувствовать себя, как Горяинов. Очень меня, по-хорошему, рассмешил. Рассказывал, как стал всё доедать в столовой, как по-новому стал смотреть на врачей и соседей по палате.
Павел Лунгин позвонил и мы пять часов просидели вдвоём и он говорил только про "Обитель" - и понял там всё, как мало кто.
Один из моих самых главных учителей, Леонид Абрамович Юзефович выдержал очень долгую паузу - я всё это время очень волновался - и потом, совсем недавно, сказал - он сделал это публично, поэтому рискну процитировать, что "Обитель" тот самый роман в России, который имеет все шансы стать международным бестселлером.
- Вы производите впечатление человека неугомонного, которому органически необходимо движение, действие, с лаконичной публицистикой, рассказами все понятно - отстрелялся - и побежал дальше. Роман тем большее такой большой, многофигурный, почти эпический, где много сюжетных линий, даже чисто технически невозможно писать на бегу урывками, такая работа предполагает усидчивость, сосредоточенность, уединение, одно копание в архивах чего стоит! Как удавалось отстраняться и уходить в работу?
Захар Прилепин: А я полгода каждый год живу в состоянии гона и бега, с октября по май, а потом на пять месяцев прячусь в глухую деревню и живу совсем другой жизнью - без средств связи, без Интернета, трезвенником, пустынником и печальником. Но так как я за предыдущие полгода успеваю всех заколебать своими выходками, выступлениями и разъездами туда и сюда - никто так и не успевает заметить, что я отсутствую в эфире долгими месяцами.
В конце концов, я не только "Обитель" написал - я сделал такую же большую книжку о жизни Леонида Леонова - который прожил, между прочим, 95 лет - знаете, сколько всего пришлось перекопать?
Жизнь вытягивает всё время поучаствовать в её карнавалах. А так, в идеале, я бы сидел у себя в лесу и писал биографии поэтов и художников, и гладил бы своих детей по головам.
- "Обитель", об этом вы не разговорили, выросла из сценарного замысла и уже готовится экранизация. Можете рассказать какие-то подробности - кто, когда?
Захар Прилепин: Подробностей нет, кроме одной: снимать хочет мой товарищ и замечательный режиссёр Александр Велединский.
А, да. Мы ещё выписали 50 более-менее главных героев на листочек и совместно назначили кто и кого будет играть. Но с Артёмом, Галиной и Эйхманисом пока не определились. Так что, если кто-то из актёров хочет пробоваться - они могут слать мне в качестве дружеского привета мёд, фрукты, бочки с пивом и корюшку. Я корюшку очень люблю.
- Мёд с корюшкой.... Это же бессовестный подкуп! А если серьезно, кого бы вы в этой троице видели, не оглядываясь на пространство, время и регалии?
Захар Прилепин: Кайдановский, наверное, мог бы сыграть Эйхманиса. Артёма... быть может, молодой Бодров, что-то такое... Галину могут сыграть несколько современных актрис, две, как минимум - но я не рискну их назвать, потому что вдруг их даже не пробы не позовут - и они обидятся.
- Роман уже наверняка переводят, кто, где?
Захар Прилепин: Купили мгновенно французы, за очень серьёзные деньги и не торгуясь, уже купили чехи, и заканчивают перевод, уже купили итальянцы, а дальше я не вникал. Мой агент (он немец) говорит, что интерес очень серьёзный. Я в эти дела не лезу - торгует он там себе, и хорошо.
- В голове есть образ идеального читателя, для которого пишете?
Захар Прилепин: Нет. Есть моя жена, которая читает мои книги самой первой. Она единственный человек, чей совет я могу выслушать и - изменить что-то в тексте. В случае с "Обителью" тоже так было.
Что до идеального читателя - я, например, обратил внимание, что самому взрослому человеку, прочитавшему "Обитель" - и передавшему мне поклон - было 92 года, а самой младшей читательнице - 12. Как я могу составить портрет идеального читателя?
- Ваши самые сильные литературные впечатления последнего времени? Книги "соседей" по короткому списку читали?
Захар Прилепин: О соседях либо хорошо, либо ничего. Читал. Но не всех.
Мне очень понравилась книга "Перевод с подстрочника" Евгения Чижова, если о "соседях". Я с огромным удовольствием читаю "Волю вольную" Виктора Ремизова.
Я с нетерпением жду новых книг Александра Терехова, Евгения Водолазкина, Олега Ермакова, Михаила Тарковского.
- Книга может изменить судьбу страны?
Мне кажется, такие разные люди, как глава страны или, скажем, некто Стрелков и его сотоварищи тоже периодически читают книги. Интуитивно я в этом уверен. Хотя не только интуитивно.
Вообще история человечества - это история воздействия на целые народы тех или иных книг.
В конечном итоге, русский человек состоит не только из своих высоких качеств или дурных привычек, но и из строчки Пушкина и строчки Есенина - даже не зная об этом. Мы говорим на языке, который придумали для нас русские писатели. А язык - это физиология народа и его характер. Так что, всё серьёзно, мы тут не ерундой занимаемся.
- Для чего человеку стоит прочитать вашу книгу?
Захар Прилепин: Например, чтоб я получил роялти и накормил своих детей апельсинами. Не буду же я говорить, что я его жизнь изменю. Может, человеку совсем не хочется, чтоб кто-то менял его жизнь.
- Если собрать сейчас все написанное по поводу "Обители", получится солидный том, соотносимый с объемом самой книги. Остался какой-то важный для Вас вопрос, до которого пока никто не додумался.
Захар Прилепин: Есть там пара шуток и заковык, которые пока никто не заметил. Заметят попозже, я не тороплюсь.
К примеру, там есть поклоны любимым поэтам и несколько шпилек мемуаристам, которых я поймал на фактических ошибках.
- Чего вам пожелать?
Захар Прилепин: Мне ничего. Можете пожелать здоровья моим близким и мира Новороссии. А я вам что-нибудь пожелаю в ответ. Например, веры в то, что все мы будем жить в благословенной и спокойной России, доброй и сердечной к нам, её детям.
Клариса Пульсон, "Российская газета" - Федеральный выпуск №6540 (268)