Захар Прилепин: «Не делаю героев умнее их времени»
Культовый писатель выпускает новый роман о Соловках
«Обитель» — свежайшая проза Прилепина, которая для кого-то перевернет представление о нем, а для кого-то будет логичным продолжением его «Саньки», «Черной обезьяны» и жизнеописания Леонида Леонова. «Соловки, конец двадцатых годов. Последний акт драмы Серебряного века. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего — и целая жизнь, уместившаяся в одну осень», — говорят о романе издатели. «МК» связался с Захаром Прилепиным.
— Захар, про ваш новый роман уже говорят, что именно с ним вы войдете в большую литературу. Как родилась именно тема Соловков?
— Когда я был подростком, прочитал книгу «Степан Разин» Степана Злобина. Там я узнал, что Разин (самое поэтическое, как писал Пушкин, лицо России — и при этом один из самых страшных бунтарей, у которого руки по локоть в крови, хотя одна из национальных величин, на которую всегда оглядывался тайком русский человек) дважды ходил на Соловки пешком, чтобы грехи отмаливать. Этот факт еще в детстве оставил зарубку в моем сознании. Я все время представлял, как молодой парень, донской казак, удачливый атаман, о котором уже царю писали, все бросает и через всю Россию идет на Соловки. Это многомесячное путешествие! Он там молится и возвращается обратно. Проходит 10 лет, и он снова идет на Соловки. Это раздражает внутреннюю жуть, и высоту, и низость, которые клубились у него в душе. Эта интонация с детства во мне звучала, дрожала какая-то жилка от Соловков, от Разина... И когда режиссер Александр Велединский мне предложил съездить с ним на Соловки, все начало обрастать новыми смыслами — и превратилось в роман.
— Поняли ли вы для себя что-то новое о России?
— Там есть такая фраза: «В России все — попущение Господне». И еще: «В России везде простор». Эти слова говорит священник, находящийся в тюрьме. Звучат они абсурдно, если не цинично, но если их вывернуть наизнанку, то смысл в этом есть. К одной мысли трудно все свести. Важнее — те интонации, которые, я надеюсь, у меня получилось уловить.
— Приходилось ли идти на какие-то условности, чтобы язык персонажей был близок языку 20-х годов? Такая стилизация всегда имеет приторный вкус.
— Этот вопрос меня некоторое время волновал. Но постепенно, шаг за шагом я выяснил, что никакого разлома между языком современным и языком 20-х годов не существует. Может, он и был в 10-х годах и тем более в конце XIX века. Но в 20-х — многие слова, которые нам кажутся современными, уже тогда существовали. Я это понял, когда начал читать периодику тех лет. В газетах, журналах, которые в том числе издавались на Соловках, я встретил огромное количество слов, которые я избегал бы использовать в своем романе, если бы не нашел подтверждения, что они тогда уже были употребимы. Такая же, в сущности, речь, как сегодня. Для себя я выписал 20–25 таких слов — и специально не стал вставлять их в роман. Меня больше всего рассмешило слово «сексуальный» в соловецком журнале. А мы-то думали, оно появилось только что, с перестройкой...
— Ведя речь о заключенных 20-х, нельзя не говорить о природе власти в России. Перекидываете ли вы оттуда мостик в сегодняшний день?
— В этом всегда есть искус быть умнее своего времени. И делать своих героев умнее их времени. Накидать эти мостики, все объяснить... Если хочешь объяснить, пиши фантастику про будущее, пусть оно сбывается. А если писать про прошлое и все уже понимать — значит брать на себя лишнее. Когда эти мостики появлялись, я подходил к ним с пилой и быстро их спиливал. Тем более, как говорится в романе, в России время не течет, в России время всегда одинаково. Можно описывать Соловки как современность — это неважно, мы и без мостков на той же земле стоим.
Вера Копылова, "Московский комсомолец", №26507 от 19 апреля 2014