В лейтенанте, с выбритыми до синевы скулами, разгадываю себя.
Призраки моей Родины обступают меня как деревья. Я касаюсь их коры, хорошо, шершавая.
Родина ляжет тяжелым снегом, и как в детстве, весь усыпанный – по моей же просьбе дружками-пацанвой, -- я чувствую теплоту и задыхаюсь от ощущения бесконечного детства. Темно. И тает на губах.
Не шевельнуться.
Розовое пятно перед глазами расплывается и собирается, подрагивая в такт сердцу.
…Русский князь Святослав в розовом пятне восходящего или заходящего… бритый, потный. Сырая конина, рвет зубами. Шальная голова не знает, что быть ей чашей.
…Заскорузлые, злые и пьяные повстанцы Разина Степана Тимофеевича. Шпана, гулебщики, негодяи…
Целую ваши корявые пальцы, пугливые глаза, пою и помню вас, - я, дурной и наивный, я, без стесненья.
Русский народ коряв, да. Не чесан, не мыт.
О предках тысячу лет назад писали, что живут в грязных норах и справляют естественные надобности только втроем. По одному не ходят в лес. Хуже собак, стесненья нет, скот, а не народ.
Византия едва удерживала груз своей величественной истории, побед, поднебесных зданий, а русичи в лес ходили втроем. И лопушками…
А потом, лопушки побросали, приплыли в Византию, щит прибили на ворота, данью обложили Царьград.
В бородах. В нелепых одеждах. Зимой примороженные, летом разморенные.
Зимой – всю зиму – едят из бочек, жрут что запасли, руками в лохань прокисшую влезая, живут почти безвылазно, как кроты -- снегом завалено по макушку. Сидят в темноте и пахнут. Подерутся иногда. Надоест, -- на лыжи, -- на охоту. Белки от перегара наземь падают.
А летом – разморенные. Косят, пашут, ебашут, летний день зимний месяц кормит. Разморенные, а разморится некогда.
Матушка-природа всю головушку изуродовала русскому человеку. Терпенья нет никакого все это вытерпеть, но куда денешься, терпишь… Почти весь год холод терпишь, потом три месяца пашешь до бессчетного пота, озвереешь, скорей бы опять зима…
Всегда были жадными. Всегда казалось, что они плохие воины. Всегда желали, чтобы у соседа корова сдохла. Неизменны тысячу лет.
Принесите зеркало – равнодушно посмотрит. Не удивится. «Ну, я…»
Люблю тебя, милый мой, корявый…
Церкви строил и жег. Воевал глупо и бестолково. Все делал так, что должно было обвалиться. Но стояло тысячу лет. Никто не сдвинул.
В России нет современности. Поэтому ее никто не понимает. Может, и не надо?
В России нет времени – русское время, раскипевшееся, выплескивает за край, обваривает Европу и возвращается, дымясь.
И православный священник идет за воинством, уставший, ступая по сгоревшей, обветренной, освященной нами земле.
…В лейтенанте, бритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю…
И еще строка из «Слова о полку Игореве» пульсирует. И разрывая пасть, выбегая в кошмар, хочу крикнуть: «За Мишку Лермонта. За Серегу Есенина. За Пашку Васильева. За Колю Тряпкина».
Встану из под снега, отряхнуться сил нет. Обледенелым чучелом стою, руки в стороны. Дружки уже дома, щи хлебают. Рязанское поле смотрится в смурь. Домой надо. Мама дома. В груди болит. В валенках хрусткий снег, жжет сквозь носки шерстяные -- да, бабушка связала. Мои позвонки во мне. Моя кровь течет. Я пришел из России.
Повстанцы Разина обступили меня, гулебщики, пьянь, обступили. Они – близкие мои. Трогаю кору, шершаво, хорошо.
Мишка Лермонт и Пашка Васильев – близкие мои. Каждая строчка покачивается во мне, как ветвь снегом полная. Качнешь, упадет мягко. Хорошо.
Свет исходит на меня: митрополит Илларион, протопоп Аввакум, Василий Розанов, Леонид Леонов. Теплопожатие мудрецов ладонью ищу, как ребенок руку отца. Зачем ребенка обижать? Верните мне близких моих…
Русь моя, ребра мои. Сердце внутри.
Европа, говорите?
Я знаю Европу. Европа была русским городом. Но Россия – никогда не была городом этого окраинного, -- по сравнению с нашей евразийской льдиной, -- прибежища разношерстья.
Мне без разницы, кто, когда и что сделал первым. В Греции уже Олимпиады проводились, а мы по деревьям лазили. В Индии Кама сутру практиковали, а мы в стожке… И чего, стесняться? Что, у нас дети хуже индийских? Или сопливей греческих?
Иван Грозный убивал. И еще он молился, отмаливал и замаливал, и сочинял музыку, пока в Европе пошлые правители резали младенцев и жгли женщин, и никогда не стыдились этого…
В позапрошлом веке Достоевский был лучше всех европейских сочинителей текста. И Мусоргский, и Чайковский были лучше всех сочинителей музык.
А в прошлом веке – Рахманинов и Свиридов были лучше.
В 30-е годы Владимир Набоков и Гайто Газданов обошли всех европейских эстетов. Владимир и Гайто, -- они вкуснее, умнее, изящнее вязкого Пруста.
Потом, в 70-е был Лимонов – и он был жестче и талантливей, чем Жене и Пазолини.
Почему – Европа? У них – евроцентризм, они никого, кроме себя не узнают и не знают, но мы-то что?
Советская Россия выплеснула железный поток Серафимовича, дала партизанские повести Всеволода Иванова, одарила Хлебниковым и Платоновым… и завершил солдатский поход дядя Саша Проханов, -- но это уже сейчас. А тогда – тогда был красный конь -- русский конь, оседланный русым мальчиком, и однолицые солдаты и предсмертный комиссар Петрова-Водкина.
Плевать на европейских извращенцев и модернистов -- у нас потоки железные и крылышкуют золотописьмом птицы диковинные на длинных ногах…
Мовист Валентин Катаев не уступает ни одному модернисту. Что, передернуло? Так вы и не читали, поди…
И песни Гражданской войны будут звучать, в них звон, медь, пески сыпучие, запах сырого сукна и пота, и новые победы… В самых страшных войнах мировых победили мы. В мире тысяча национальностей, а победили только русские. И воспели свои победы, в былинах, в песнях, в романах. И хорошо воспели.
Пушкарь Юрий Бондарев фанерен ровно настолько, насколько фанерна звезда на могиле неизвестного солдата, затерянного, закопанного, засыпанного в 43-ем под Сталинградом.
На звезду Родина ляжет тяжелым снегом… И звезда потрескается и опадет. Но мы не забудем ничего.
Родина моя, родинка на моем запястье, где вена бьет. Сениментальный, дурной, глупый, русский – так говорю.
Над вечным покоем. Есть такое полотно – «…над вечным покоем». Изба и кресты и река течет. И поле. Неизменно и неизбывно. Это моё, всё моё. Не продать, не разменять. Наши покосившиеся избы вросли корнями в землю. Каждая зеница ока упадет в тело моей Родины, -- больше некуда. Мы сотворены для нее.
Каждый русский писатель хоть немного деревенщик, если он русский. Вся Россия – деревня, и чуть-чуть рассыпано провинциальных городов, и одинокий Санкт-Петербург. И заселенная нерусскими Москва. И опять – деревни. Как тут не стать деревенщиком, если в избах над вечным покоем в России живет больше людей, чем в трех европейских странах.
Мы затеряны в снегах, и счастливы этим.
Чувствую теплоту и задыхаюсь от бесконечного… и тает на губах. …В лейтенанте, выбритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю.
Русь моя, голоса твои меж ребер эхом. Сердце внутри. Люблю и -- бьется. А разлюблю и…
Время, вперед! Рядом, время! Мы отцы и дети гениальных песен и книг. Мы пришли из России и уйдем в нее. Если она нас примет.